Владимир Чубуков
Тёмные складки
Павлик Прострелов был самый настоящий лунатик, ночами ходил во сне. Когда он появлялся во дворе после ночных похождений, в глазах его замечали какой-то студенистый отблеск, словно бы он долго всматривался во что-то холодное и страшное, и взгляд пропитался увиденным. В другие дни, если накануне обходилось без приступов лунатизма, взгляд у Павлика был самый обыкновенный.
Все приятели во дворе звали его Лютиком. Эту кличку придумала ему Марсианка, Маринка Серафимова. Чуть ли не все клички во дворе были на её совести. Слово у Марсианки меткое и прилипчивое. Оно и немудрено; ведь если ты сочиняешь стихи, да ещё такие обидные и ядовитые, сыпешь ими, как искрами, на ходу, то, конечно, всякая кличка, тобой придуманная, будет веской, меткой и цепкой, как репей.
Марсианку во дворе уважали, даже побаивались – а двор большой был, образованный тремя размашистыми шестнадцатиэтажками, – она же никогда не смеялась над болезнью Лютика. Даже напротив: когда Борька Волкогуб попробовал подтрунить над его лунатизмом, так осадила этого дылду, что тот покраснел у всех на глазах от стыда и бессильной ярости.
Тронуть её никто и пальцем не посмел бы. Все знали, какой у Марсианки жуткий тип старший брат. Высокий, широкоплечий, с мрачным лицом, почти скрытым завесой длинных чёрных волос, из-под которых белели жутковатые глаза, какие-то акульи, – он наводил ужас на всех подростков, кому приходилось встречаться с ним взглядом.
Состязаться же с Марсианкой в злом сарказме один на один смысла не имело – здесь ей не было равных. Так что, после неудачного Борькиного опыта, смеяться над Лютиком никто уже не пробовал.
Два года назад, когда Лютик только начал ходить во сне – сразу после своего дня рожденья, ему тогда стукнуло десять, – он выходил из квартиры, спускался по лестнице со своего двенадцатого этажа и бродил по микрорайону. Но вскоре отец его поставил на дверь дополнительный замок, не открывавшийся изнутри без ключа, который от Лютика прятали. Тогда он стал бродить во сне исключительно в пределах своего жилища.
Один раз зашёл он, спящий, в спальню к родителям и стоял над их кроватью, пока мать не проснулась, сквозь сон почуяв неладное. Она разбудила мужа, и они наблюдали, как спящий сын стоит столбом посреди комнаты, затеем приходит в движение и механически удаляется в коридор.
Тихо поднявшись, накинув халаты, они осторожно последовали за ним. Тогда-то им и стало страшно, потому что сына они не нашли нигде во всей трёхкомнатной квартире. Вот только что видели его перед собой, и вдруг – нет Павлика, словно растворился. Входная дверь заперта изнутри не только на два замка, но и на цепочку, – значит, наружу он выйти не мог.
В ту ночь они искали его повсюду, заглядывали во все щели и закутки, даже в самые безнадёжные, куда не смог бы спрятаться ребёнок его комплекции.
Наутро он вдруг отыскался – под их собственной кроватью. Спал у стены, свернувшись калачиком. Отыскался там, где они уже смотрели несколько раз. Но, когда в отчаянии заглянули под кровать в шестой или седьмой раз, чисто для проформы, – вдруг нашли его, возникшего как по волшебству.
Лютик сказал, что в ту ночь побывал в призрачном городе. Родители не придали значения его словам. Мало ли какой сон приснился ребёнку! Зато Марсианка, выслушав рассказ о призрачном городе, задумалась, потому что уже слышала про этот город: про него рассказывал брат Андрон.
Брат несколько лет состоял в каком-то оккультном обществе – секта не секта, но довольно мутная организация. Кончилось тем, что их арестовала полиция по обвинению в групповом убийстве во время ритуала с человеческим жертвоприношением. Был суд, и лишь двое из организации чудом отвертелись от тюрьмы, один из них – Андрон.
Он много знал такого, что простому человеку знать не положено. Знал, в том числе, о существовании тайных городов, он называл их фантомными.
– Слыхала же про фантомные боли? – говорил он сестре. – Когда руку отрезали, а она болит, как будто у тебя рука-призрак растёт из тела. Вот так и фантомные города.
Брата иногда нелегко понять – он часто изъяснялся туманными метафорами. Расспрашивая то его, то Лютика, Марсианка постепенно составляла для себя общую картину.
В призрачных или фантомных городах – ей больше нравилось определение «фантомный» – обитали мёртвые, но не все, только дети и умственно отсталые взрослые. Те, кто умирал в здравом и развитом уме, отправлялись в загробный мир, в фантомных городах задерживались лишь недоумки.
Эти города находятся не в загробном, а в нашем мире, в каких-то скрытых сегментах реальности, словно в глубоких тёмных складках измятой ткани. Фантомные города
города – что-то вроде Чистилища, которое Данте Алигьери описал в «Божественной комедии». Только мёртвым надлежит очищаться в них вовсе не от грехов, а от своего состояния детского разума, иначе они не способны мучиться после смерти, ведь мучения мёртвых порождает их собственный разум, ничто иное.
Жизнь после смерти – это ад, а корень мучений внутри каждого мертвеца. Разум человека – это, на самом деле, страшная пыточная машина, приспособление для ментальных и психических самоистязаний.
Человек просто не осведомлён о свойствах своего разума, не понимает его назначения, всю жизнь использует его мимо цели, словно пресловутый дикарь, забивающий гвозди микроскопом. Лишь после смерти открывается истинное предназначение разума, и каждый с удивлением и ужасом постигает его, когда разум превращает загробное существование личности в бесконечную череду изощрённых пыток, пользуясь для этого неожиданными свойствами, которые дожидались своего часа в глубинах разума.
Но для этого разум должен быть достаточно развит. В неразвитом состоянии он почти не способен терзать и мучить. От этой-то неспособности и помогает очиститься фантомный город. Очищает он страхом. Страх развивает разум, возводит человека на более высокую эволюционную ступень, на которой ему становится доступен ад и открывается целая пропасть мучений.
Наивные атеисты считали, что разум развивается через труд, но эта теория настолько смешна, что даже не требует опровержения. Зато некто из древних мудрецов очень точно изрёк: «Начало премудрости – страх». Именно страх оттачивает человеческую логику, создаёт необходимое напряжение душевных сил, которое служит пружиной для мыслительных процессов. Поэтому не мифический чистилищный огонь очищает разум умерших, а ядовитая кислота страха.
– У каждого города на планете есть фантомный двойник. Он как паразит, который высасывает из города мертвецов, – рассказывал Андрон. – Все наши, – он имел в виду членов своего общества, – знали об их существовании. Есть специальные медитации, чтобы проникнуть в фантомный город, мы ими пользовались.
– А зачем это надо, туда проникать? – интересовалась Марсианка.
– Эх, Маришка, тебе такого не понять! – мечтательно осклабился Андрон. – За страхом мы туда ходили.
– За страхом? – удивилась она.
– Знаешь, чем отличается человек от животного? – спросил он и тут же ответил: – Тем, что человек способен испытывать мистический, метафизический страх – страх высшего порядка. А у животных и страх животный. Страх перед болью и смертью, другого им не дано. Поэтому, если хочешь подняться над уровнем примитивного животного существования, то надо возвышаться через мистический страх. Каждый приступ такого страха, тобой пережитый, поднимает тебя на одно деление вверх. Но вот беда – нет его в нашем мире, мистического страха. Точнее, на поверхности нет, а в тёмных складках он есть – там, где фантомные города, где трясины реальности.
– А почему всё так несправедливо? – удивлялась Марсианка. – Почему после смерти фантомные города и ад? А где Бог, где рай?
– Справедливо – то, что логично, – отвечал Андрон, – а эта система как раз такая, логичная, и есть. Бог – это уже за пределами логики. Какая-то там вечная любовь, которую не докажешь и не выведешь ни из чего. Нет, Маришка, я такого допустить не могу! Зато страх, зло, мучение, ад – всё это логично, как… – Он пошевелил пальцами,
лил пальцами, словно бы нащупывал в воздухе пояснительный пример, и, наконец, ухватил искомое: – Как падение по закону гравитации. Ты, если из окна выпадешь и в лепёшку расшибёшься, тоже, небось, скажешь, что это несправедливо, да? Почему, мол, из окна на первом этаже можно выпрыгнуть без вреда, а с нашего шестого – уже всё, кранты? И где же Карлсон, который живёт на крыше и ловит маленьких девочек, выпадающих из окон, и разбиться им не даёт? Нет, Маришка, ты лучше голову себе не забивай всякими карлсонами и боженьками, чтобы зря не обнадёживаться. Каждая лишняя надежда в твоей голове – это лишний облом, лишний повод для разочарования. А ведь разочарование может быть очень жестоким и очень болезненным. Зато никогда не разочаруется – знаешь, кто?
– Кто? – спросила Марсианка.
– Тот, кто отказался очаровываться, – и Андрон криво улыбнулся, обнажая неровные зубы.
Лютик тоже рассказывал Марсианке про страх – страх, наплывавший волнами в призрачном городе: липкий, зловещий, потусторонний, словно затягивающий в омут. Под тем страхом чудилась бездонная пропасть – как распахнутая пасть чудовища.
Все, кого Лютик встречал в том городе, были либо дети, либо недоумки. Здесь его сведения тоже совпадали с рассказами брата. Но Лютик поведал ещё и то, о чём не говорил Андрон, – что тела обитателей города с виду казались вполне обычными, однако на ощупь были как омерзительный студень и колыхались от прикосновений.
– Я там узнал кое-что, – признался он. – У меня, оказывается, была младшая сестра. Точнее, не была – она и сейчас есть. Мне семь лет исполнилось тогда… Мы не
Мы не здесь ещё жили – в однокомнатной квартире, в малосемейке. Сюда мы позже переехали, когда бабушка умерла, и родители её квартиру вместе с нашей продали, а эту купили. Так вот, мама меня спросила тогда, хочу ли я братика или сестричку, а я подумал и сказал: нет, не хочу…