Всеволод на зрение не жаловался…
Стиснутая скалами, ровная, как доска и совершенно безжизненная — ни деревца, ни кустика, ни травинки — горная равнина по ту сторону ущелья являла собой унылое зрелище. Каменная пустошь — одно слово. Глаз цеплялся лишь за озеро овальной формы, поблёскивавшее в самом центре плато.
— Мёртвое озеро, — коротко бросил Конрад.
Мёртвое… Озёрная гладь холодно отражала солнечные лучи, и, судя по отсутствию растительности у берегов, вода эта, действительно, не давала жизни и не питала корни. А о том, что таилось в тёмных глубинах, не хотелось даже думать.
Всеволод вновь перевёл взгляд на орденскую крепость, поставленную в угорских землях. Замок возвышался аккурат на выходе из горловины. Тевтонская цитадель венчала собой скалистую гору с плоской от природы или стёсанной начисто трудами человека верхушкой. Тупой выступ этот, подобно стёршемуся гигантскому зубу, торчал весьма удачно, и крепость на его вершине могла успешно прикрывать путь в озёрный дол. Или, наоборот — дорогу от озера.
Привстав на стременах, Всеволод оглянулся назад.
Вообще-то в этих местах располагался не один только замок. По пути им попадались многочисленные предместья и деревеньки. Но в пустующих селениях и на заброшенных клочках отвоёванной у леса и некогда любовно возделываемой земли вооружённому отряду не встречался пока ни один человек. Да что там человек! В окрестных лесах не было слышно птиц и отсутствовали звериные следы.
Никаких признаков жизни! Нигде в округе! Только над стенами орденской Сторожи поднимается слабый дымок. Да под стенами можно различить едва заметное копошение. Значит, вся жизнь сосредоточена в крепости. Что ж, по крайней мере, Серебряные Врата ещё не пали под натиском нечисти. Уже неплохо.
Подъехали ближе. Рассмотрели больше.
Слева, почти к самому замку подступал отвесный обрыв. Скалу здесь будто ножом срезали. На дне пропасти темнела странная бесформенная куча. Даже не куча — этакая гора под горой. Похоже, из цитадели что-то сбрасывали вниз и притом в огромных количествах. Но вот что?
Ещё внизу, в стороне… далеко в стороне… Ага, это, видимо, кладбище. Точно… И на погосте — свежие могилки. Интересно, кто в них лежит? Тевтоны, павшие в боях с нечистью? Наверное. Кому ж ещё там быть-то?
С правой стороны, где склон замковой горы был достаточно пологим, вверх, к крепости, вилась змейкой дорога. По такой можно быстро загнать за стены и скот, и тележный обоз. И укрыться от внезапного нападения. И обрушится сверху в неожиданной вылазке — тоже можно.
Но вот что сразу бросилось в глаза: цитадель была защищена не от людей. Не только от людей. Или нет, не так… Не от людей в первую очередь. Об этом свидетельствовали колья и рогатки выставленные уже у самого подножия замковой горы и густо щетинившиеся дальше — по всей возвышенности.
Всеволод специально свернул с дороги — проверить. Так и есть: заострённые брёвна, палки, жерди и сучковатые ветки — всё из осины. О предназначении первой линии обороны гадать не приходится. Разбить, расчленить, развалить сплошной вал атакующих, запутать, отвести, отклонить от самых удобных подступов, задержать, приостановить штурм хоть ненадолго — в этом её главная задача.
Люди вообще-то редко идут на штурм хорошо укреплённой крепости вот так, стеной. Люди обычно выбирают лёгкие пути и уязвимые участки. А нечисть… Всеволод вспомнил оборону крепостных ворот Сибиу. Нечисть — идёт. Стеной. Сплошной.
Ехали дальше. Поднимались по замковой горе выше.
Всеволод обратил внимание на частые пятна копоти. За обочинами — на камнях, в проходах между защитными рогатками. И прямо под ногами — на дороге. Костры тут жгли, что ли?
Разномастные преграды, сбитые, связанные, сложенные и сплетённые из осины-дерева вперемежку с копотными пятнами тянулись до следующего укреплённого рубежа — до тына из осиновых же кольев.
Частокол был не маленький. Высотой этак в полтора-два человеческих роста, а кое-где и поболее будет. Толстые заострённые брёвна врыты глубоко в землю, привалены камнями и торчат под небольшим уклоном, нависая над головой. Колья — исцарапаны, искромсаны и будто насквозь пропитаны отвратительнейшим смрадом.
Знакомый запах. Так воняет дохлая нечисть и упыринная кровь.
Крепкие ворота тына (опять-таки — грубо струганная осина с несколькими дощатыми заплатами) под двускатной крышей — перекошены, выщерблены, приоткрыты. Будто вдавлены внутрь. Неподалёку от ворот зияет широкий пролом. Здесь и вовсе брёвна выворочены, раздвинуты и переломаны, будто тонкие сухие хворостинки.
Угрюмые тевтонские кнехты с осунувшимися лицами и красными от недосыпа глазами — всего человек пять в лёгких посеребрённых кольчужных рубашках и чёрных одеждах — латали брешь. Правили старые, а где уж нечего править — ставили новые колья. Ещё один кнехт с большой плетёной корзиной бродил неподалёку, высматривая что-то под ногами.
Вот нашёл. Остановился. Нагнулся. Подобрал.
Палка? Короткая, обломанная. Что-то блестит на конце. Свою находку кнехт сунул в корзину. Пошёл дальше. «Стрелы ищет, — догадался Всеволод. — Те, что ещё собрать не успели».
Орденские кнехты их не окликнули и не остановили. Глянули исподлобья, узнали Конрада, поклонились издали, да продолжили работу. Каждый занимался своим делом, к которому был приставлен. И каждый торопился закончить его поскорее. Ничем другим саксы-работники не интересовались. Будто и не приближался к замку чужой отряд из более чем сотни вооружённых всадников. Хотя что такое сотня с небольшим пришлых воинов для обитателей неприступной твердыни, привыкших иметь дело кое с чем посерьёзнее.
Всеволод всё же повернул коня к молчаливым тевтонским служкам — поговорить, расспросить.
Не вышло. Конрад остановил:
— Не отвлекай людей, русич. Их работа важнее пустопорожних разговоров. Чем больше они успеют сделать днём, тем легче всем нам будет ночью, когда нахтцереры пойдут на штурм.
Что ж, наверное, Конраду виднее. Всеволод пожал плечами и направил коня к воротам тына. По пути между поваленными брёвнами — там, где тень погуще — заметил чёрные маслянистые потёки. Упыриная кровь, ещё не слизнутая солнцем… Вот откуда вонь.
Но как оказалось, причина крылась не только в этом.
Гоня перед собой смрадную волну, из-за частокола выползала повозка. Такую не захочешь, а пропустишь. Всеволод посторонился. Придержали коней остальные.
Телега с высокими бортами проскрипела мимо. Рядом шагал, держа в руках вожжи, угрюмый возница в чёрной накидке, чёрным же и перепачканной.
В повозке места вознице не нашлось. Да и вряд ли у него была охота туда садиться. Там — мёртвые, изрубленные и исколотые упыри, там — обожжённая солнцем плоть нездешнего мира, там — чулком сползающая кожа и лопающиеся зловонные нарывы.
Длинные, неестественно длинные руки, уже истончённые и оплывшие в солнечных лучах, будто дохлые змеи невиданных размеров, свешивались через задний борт и волочились за повозкой. Обломанные, утратившие былую прочность когти бессильно загребали дорожную пыль. Из-под толстого дна — в щели между досок — обильно сочилось мерзкое, вязкое и липкое. Частая капель дёгтевого цвета отмечала путь повозки, дымилась на солнце и быстро истаивала. Жирные потёки испарялись буквально на глазах.
Старая измученная лошадь («Крестьянская кобылка, — отметил про себя Всеволод, — ей бы плуг по полю таскать, а не такое…») остановилась, косясь на всадников. Возница цыкнул, наподдал вожжами, понукая. Лошадь потянула зловонный груз дальше. Возница даже не взглянул на чужаков.
Повозка перевалила через обочину, съехала с дороги, подкатила к обрыву, подступавшему чуть ли под самый частокол. Остановилась на краю.
Кнехт сдёрнул крепление на правом борту, обращённом к пропасти. Отступил в сторонку.
Дерево грянуло оземь. И в тот же миг по грубо сбитым щелястым грязным доскам, словно по сходням, из телеги поползло, покатилось, посыпалось… С полдюжины дохлых упырей соскользнули из общей кучи вниз. На край обрыва с хлюпаньем упали оплывшие, облезшие, размякшие от солнца потемневшие тела. Целые и не очень. Посыпались отрубленные безволосые головы в уродливых наростах и нарывах, отсечённые гибкие когтистые руки, почти человеческие ноги и вовсе уж бесформенные куски, вяло сочащиеся чёрной слизью, испаряющейся буквально на глазах.
Возница достал из повозки длинный шест с крюком на конце и продолжал свой нелёгкий труд.
Толчок.
Первая мёртвая тварь полетела в пропасть.
Что ж, теперь понятно, откуда взялся тот странный завал под замковой горой. Перебитых во время ночных штурмов упырей тевтоны попросту сбрасывают с обрыва в одну смердящую кучу. Чтобы подальше смердело. А то ведь закапывать всю эту падаль — рук не хватит. Пропасть под орденской цитаделью, конечно, тоже не бездонная, но тут уж вся надежда на солнце. Светило этого мира должно растопить и расплавить плоть мира иного прежде, чем груда мёртвых тел поднимется до уровня замка. Пока, как видно, солнышко худо-бедно справлялось. День основательно притрамбовывал то, что накапливалось в Серебряных Воротах за ночь.
Глава 4
— Здесь, наверху, сильный ветер, — объяснил Конрад. — Ветер уносит запах нечистой мертвечины.
Да, ветер поддувал. Но и от телеги с разворошённым грузом тоже тянуло изрядно. Вонь у края обрыва стояла такая…
— Будто тумен мангусов здесь полёг, — поморщился Сагаадай.
— Ничего, — успокоил татарского юзбаши Конрад. — Похоже, вниз сбрасывают последнюю партию.
— Ну и нечего пялиться, — отчего-то вдруг озлившись буркнул Всеволод. Впрочем, понятно отчего. Как-то не очень радушно встречала их Закатная Сторожа. Все заняты делом, а к гостям, получается, и выйти некому. Ладно, если хозяева не встречают на пороге с хлебом-солью, придётся в чужой дом входить самим.
— Поехали дальше, — приказал Всеволод.
Кони вступили в покосившиеся ворота тына.
Сразу за частоколом обнаружился ров. Вырытый в земле, выбитый в скале и обложенный к тому же почерневшей глиной. Воды во рву не было. Да и зачем: вода и сама здесь не задержится и не задержит нечисть. Зато — полно пепла. Ветер развевал остывшую золу, поднимал серовато-белые вихрики, норовя бросить горсть-другую в глаза.