Абу Сир принялся ходить по палубе между рядами сидящих или лежащих пассажиров и, обрив одного, получил за труды две лепешки, от других же получил кусок сыра.
Тогда капитан, человек щедрый, и к тому же восхищенный хорошим обращением и легкостью руки цирюльника, сказал ему:
— Добро пожаловать! Желаю, чтобы ты со своим товарищем каждый вечер приходил ко мне обедать. И пока вы едете с нами, не заботьтесь ни о чем.
Цирюльник пошел к красильщику, который, по своему обыкновению, спал, а когда проснулся и увидел около себя все это обилие лепешек, сыра, арбузов, маслин, огурцов и сухих молок, то воскликнул с удивлением:
— Откуда же все это?
Абу Сир ответил:
— От щедрот Аллаха (да будет прославляемо имя Его!).
Тогда красильщик накинулся на всю эту провизию и, казалось, готов был сразу ублажить всем этим свой желудок, но цирюльник сказал ему:
— Оставь это, брат мой, эти вещи могут пригодиться нам в минуту нужды, и выслушай меня. Узнай, что я брил капитана; и я жаловался ему на нашу бедность, а он ответил мне: «Добро пожаловать, приходи каждый вечер с твоим товарищем ко мне обедать!» Ну вот сегодня мы в первый раз и отобедаем у него.
Но Абу Кир сказал:
— Не нужен мне капитан. Меня мутит от голода, и я не в силах и с места подняться. Дай мне утолить голод этими припасами и ступай один к капитану.
И цирюльник сказал на это:
— Что ж, это можно!
И в ожидании обеденного часа он смотрел, как ест его товарищ.
Красильщик же набросился на еду и откусывал куски, точно каменщик, разбивающий камни, и глотал их с таким же шумом, как глотает много дней не евший слон, у которого бурчит и клокочет в глотке; и глотал он кусок за куском и не успевал проглотить один, как уже другой кусок теснил первый; и глаза красильщика расширялись и блестели, и отдувался он и мычал, как бык на сено и на бобы.
В это самое время подошел матрос и сказал цирюльнику:
— О мастер, капитан велел сказать тебе: «Приводи своего товарища и приходи к обеду».
Тогда Абу Сир спросил Абу Кира:
— Ну что же, пойдешь со мною?
Тот же ответил:
— У меня нет сил идти.
И пошел цирюльник один и увидел капитана, сидевшего на полу перед скатертью, на которой расставлено было двадцать разноцветных блюд или даже более того; ждали только его прихода, чтобы приступить к трапезе, на которую приглашено было еще несколько лиц. И, увидав, что он один, капитан спросил…
На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И капитан спросил:
— Где же твой товарищ?
А он ответил:
— О господин мой, у него кружится голова от морской болезни.
Капитан же сказал:
— Это неопасно. Головокружение пройдет. Садись здесь возле меня во имя Аллаха.
И, взяв тарелку, он наполнил ее разноцветными яствами, и так щедро, что каждой порции могло хватить на десять человек. Когда же цирюльник закончил есть, капитан наполнил другую тарелку, говоря ему:
— А это отнеси товарищу.
И Абу Сир поспешил отнести полную тарелку Абу Киру, которого застал работающим зубами, как верблюд, между тем как огромные куски быстро поглощались его пастью, как бездной. И сказал он ему:
— Не говорил ли я тебе, чтобы ты не портил себе аппетит? Посмотри! Вот какие превосходные вещи присылает тебе капитан! Что скажешь об этом шашлыке из ягнятины со стола нашего капитана?
Абу Кир проворчал что-то и сказал:
— Давай!
И, бросившись к тарелке, которую протягивал ему цирюльник, он стал хватать обеими руками, как голодный волк или лев, или коршун, кидающийся на голубей, или как обезумевший и едва не умерший от голода человек, и в несколько мгновений он вычистил, облизал и отбросил тарелку.
Тогда цирюльник поднял ее и отнес корабельным слугам, а сам пошел снова к капитану, чтобы выпить с ним что-нибудь, а затем вернулся на ночь к Абу Киру, храпевшему с таким же шумом, как вода, плескавшаяся в борта корабля.
На другой день и в следующие дни цирюльник Абу Сир продолжал брить пассажиров и моряков, которые платили ему тем или другим; он же каждый вечер обедал у капитана и великодушно кормил товарища, который, со своей стороны, ограничивался тем, что ел и спал. И так продолжалось двадцать дней плавания, пока наконец на двадцать первый день корабль не вошел в гавань незнакомого города.
Тогда Абу Кир и Абу Сир сошли с корабля на землю и наняли в хане маленькое помещение, которое цирюльник поспешил украсить новой циновкой, купленной на базаре, и двумя шерстяными одеялами. Затем цирюльник, доставив все необходимое красильщику, который продолжал жаловаться на морскую болезнь, оставил его спящим в хане, а сам отправился в город с принадлежностями своего ремесла и принялся за свое дело на перекрестках на открытом воздухе, брея то носильщиков, то погонщиков, то метельщиков, то разносчиков и даже довольно богатых купцов, привлеченных молвой о его искусстве.
Вечером он вернулся домой и расставил перед товарищем блюда, а товарищ спал, и разбудить его удалось, только дав понюхать аромат шашлыка из ягнятины. Так и дальше шло у них: Абу Сир продолжал жаловаться на остатки морской болезни целые сорок дней, и каждый день, в полдень и при закате солнца, цирюльник возвращался в хан, чтобы накормить красильщика и услужить ему, заработав столько, сколько позволяла его судьба и его бритва; красильщик поглощал лепешки, огурцы, свежий лук, шашлык, и желудок его был неутомим, и как ни хвалил ему несравненную красоту города цирюльник, и как ни звал его прогуляться по базарам и садам, Абу Кир неизменно отвечал ему: «У меня до сих пор еще кружится голова». И, поглотив различное жаркое, наевшись до отвала, он снова погружался в тяжелый сон. А честный, добрый цирюльник Абу Сир воздерживался от малейшего упрека своему товарищу-обжоре и не докучал ему ни жалобами, ни спорами.
Но по прошествии сорока дней бедняга цирюльник заболел и, будучи не в состоянии выходить на промысел, попросил привратника хана заботиться о товарище и покупать ему все, что ему понадобится. Однако несколько дней спустя положение больного так ухудшилось, что он потерял сознание и лежал как мертвец. Теперь, так как некому было уже кормить его, красильщик почувствовал укусы голода и волей-неволей вынужден был вставать и искать направо и налево, нет ли чего-нибудь перекусить. Но все было уже съедено в доме, и не оставалось ровно ничего; тогда он принялся шарить в карманах товарища, неподвижно лежавшего на полу, и нашел кошелек, заключавший деньги, заработанные беднягой по грошам и во время плавания, и в течение сорока дней работы в городе. И, взяв кошелек, Абу Кир спрятал его к себе в пояс и, нисколько не заботясь о больном товарище, как будто того уже не было на свете, вышел из хана, заперев на щеколду дверь дома.
А так как привратник в это время был в отлучке, то никто не видел, как он вышел, и не спросил, куда он идет.
Первой заботой Абу Кира было бежать к пирожнику, где он купил себе целый поднос с кенафой и другой — со слоеными пирожками; все это запил он кружкой шербета с мускусом и другой — с питьем из ягодного сока и амбры. Затем…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Тогда направился он к базару и купил себе там прекрасную одежду и прекрасные вещи. Нарядившись, он принялся разгуливать медленными шагами по улицам, развлекаясь и забавляясь всем, что встречал нового в этом городе, подобного которому он никогда не видел. Но между прочим, его особенно поразило то, что все жители были одеты или в синее, или в белое платье, никаких других цветов не замечалось. Даже в лавках торговцев продавались только синие или белые ткани. У продавцов ароматических веществ также все было или синее, или белое; даже конь был синий. У продавцов шербета в графинах виднелся только белый, и не было ни красного, ни розового, ни фиолетового. Это открытие чрезвычайно удивило его. Но удивление его достигло крайних пределов у дверей одного красильщика: в лоханях этого красильщика он увидел одну только индиговую краску. Тогда, будучи не в силах долее сдерживать свое любопытство и изумление, Абу Кир вошел в лавочку, вытащил из кармана белый платок и подал его красильщику, говоря:
— Мастер, сколько возьмешь за то, чтобы выкрасить этот платок? И в какой цвет ты его выкрасишь?
Мастер ответил:
— За это я возьму только двадцать драхм. А в какой цвет? Конечно, в синий, индиговый!
Абу Кир возмутился и закричал:
— Как?! Ты просишь с меня двадцать драхм за краску, да еще за синюю?! Да в моем крае это стоит всего полдрахмы!
Мастер ответил:
— В таком случае и возвращайся в свой край, любезнейший! Здесь же мы не можем брать меньше двадцати драхм ни на единый медяк.
Абу Кир возразил:
— Пусть так, но я не хочу красить платок в синюю краску! Я хочу в красную!
Мастер спросил:
— Да на каком же языке ты говоришь со мною? И что значит «красная»? Разве существует красная краска?
Абу Кир остолбенел и сказал:
— Так в зеленую!
А тот опять спросил:
— Разве такая есть? Что такое «зеленая краска»?
— Ну так в желтую!
Мастер и на это ответил:
— Не знаю такой!
И продолжал Абу Кир перечислять ему различные цвета, но мастер ничего не понимал. Когда же Абу Кир спросил у него, все ли красильщики этого города знают так же мало, как он, мастер ответил:
— В этом городе нас, красильщиков, сорок человек, и мы составляем замкнутую корпорацию; наше ремесло передается от отца к сыну. Но чтобы можно было использовать какую-нибудь краску, кроме синей, — этого мы никогда не слыхивали.
На это Абу Кир сказал ему:
— Знай, о мастер своего ремесла, что я также красильщик и умею красить ткани не только в синий, но во множество других цветов, о которых ты и не подозреваешь. Возьми же меня к себе работать за плату, и я научу тебя всем подробностям моего искусства, и тогда ты сможешь хвалиться своим знанием перед всей корпорацией красильщиков.