— Она пошла спать, а мы останемся здесь, чтобы служить тебе согласно твоим приказаниям.
И Шаркан не знал, что и думать. Тогда молодые девушки принесли ему на больших блюдах драгоценной работы разные превосходные яства всех возможных сортов; и он стал есть и ел, пока не насытился. Затем ему принесли золотой кувшин и золотой таз с серебряными украшениями; и он подставил руки, на которые полилась благовонная вода с запахом роз и апельсинных цветов. Но он уже начинал тревожиться о своих воинах, покинутых им в долине, и бранить себя за то, что забыл советы своего отца; и душевное смущение его увеличивалось еще оттого, что он не знал, кем была молодая хозяйка дворца и где он находился. И тогда он вспомнил следующие стихи поэта:
Коль я утратил мужество и твердость,
Моей вины в том мало; слишком часто
Встречал везде измену я и ложь!
Друзья, спасите вы меня от скорби
Любви жестокой, что меня лишила
Всех сил моих и радости моей!
В моей любви я сердцем заблудился,
И сердце в ней растаяло мое;
Растаяло — и я уже не знаю,
К кому взывать в своем великом горе?
Прочитав про себя эти стихи, он заснул и проснулся только утром. И он увидел, что в залу вошла толпа красавиц, состоявшая из двадцати молодых девушек, подобных лунам, которые окружили свою госпожу; и она была среди них как луна между звездами. Она была одета в пышные, царственные одежды из шелка, расшитого разными узорами; талия ее казалась еще тоньше, а бедра еще роскошнее под охватывавшим их поясом; это был золотой пояс филигранной работы, сверкавший драгоценными камнями; и вся она, с этими бедрами и этой талией, была похожа на цветок из прозрачного хрусталя с нежно покачивающимся, тонким серебряным стебельком посредине.
Груди ее выступали еще заметнее и казались еще роскошнее. Что же касается волос ее, то они были перевязаны нитью жемчуга с бусинами из разных самоцветных камней. И, окруженная справа и слева молодыми девушками, которые поддерживали ниспадающие на землю концы ее платья, она шла, слегка покачиваясь и разливая вокруг себя необычайное очарование.
Как только Шаркан увидел ее, разум его затмился от волнения чувств и он позабыл своих воинов, и своего визиря, и советы своего отца. Очарованный всеми ее прелестями, он поднялся и проговорил стихи:
На пышных бедрах мерно колыхаясь,
Она идет; стройны и гибки члены,
Как персик грудь с отливом золотистым…
Красавица, сокровища твои
Я вижу ясно зоркими глазами,
Что проникают через все преграды!
Тогда молодая женщина подошла к нему и посмотрела на него долгим-долгим взглядом. Затем она вдруг сказала ему:
— Ты Шаркан! Я больше не сомневаюсь в этом! О Шаркан, сын Омара аль-Немана, о герой великодушный, так это тебе пришлось почтить и озарить это жилище своим посещением! Скажи же, о Шаркан, спокойно ли, хорошо ли ты провел эту ночь? Скажи мне! А главное, не притворяйся и предоставь лгать любителям лжи, ибо притворяться и лгать не подобает царям, особенно же величайшему из царей!
Услышав эти слова, Шаркан понял, что отрекаться было бы бесполезно, и ответил ей:
— О ты, прелестная! Да, я Шаркан ибн Омар аль-Неман. Я тот, которого заставила страдать судьба, бросив его, беззащитного, во власть твою! Сделай же со мною все, что хочешь, что подскажут тебе твои желания, о незнакомка с черными глазами!
Тогда незнакомка на минуту потупила глаза свои в землю и задумалась; потом, посмотрев на Шаркана, она сказала:
— Успокой душу свою и проясни взор свой! Разве ты забыл, что ты гость мой и что между нами хлеб и соль?[17] И разве ты забыл, что между нами были уже дружеские беседы? Отныне ты находишься под покровом моим и можешь вполне положиться на меня. Отбрось же всякие опасения, ибо, клянусь Мессией, если бы вся земля восстала против тебя, то и тогда никто не прикоснулся бы к тебе, прежде чем душа моя не оставила бы тела в твою защиту!
Сказав это, она приблизилась, села подле него и с милой улыбкой принялась болтать. Затем она позвала одну из рабынь и сказала ей что-то на греческом языке; и рабыня вышла, чтобы сейчас же вернуться в сопровождении служанок, которые несли на головах большие подносы, уставленные всевозможными блюдами, тогда как другие служанки несли графины и сосуды с напитками. Но Шаркан не решился отведать этих блюд.
А молодая женщина заметила это и сказала:
— Ты не решаешься есть, о Шаркан, и боишься предательства? Но разве ты не знаешь, что я вчера еще могла лишить тебя жизни?
Затем она первая протянула руку и отведала от каждого блюда. И Шаркан устыдился своих подозрений и принялся есть, и она с ним, пока оба не насытились. Затем, умыв руки, они велели принести цветы и напитки в больших сосудах из золота, серебра и хрусталя; и тут были напитки всевозможных сортов и самого различного цвета. Тогда молодая женщина наполнила золотой кубок и первая выпила его, затем снова наполнила его и протянула ему, и он тоже выпил.
И она сказала ему:
— О мусульманин, видишь, как легка и приятна может быть жизнь!
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и с обычною скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Говорили мне, о царь благословенный, что молодая незнакомка сказала Шаркану:
— О мусульманин, видишь, как легка и приятна может быть жизнь!
Затем оба они продолжали пить, пока винное брожение не проникло в их разум и в сердце Шаркана не заиграла любовь. Тогда молодая женщина сказала одной из своих любимых прислужниц, которую звали Марджана, что значит «коралловое зернышко»:
— О Марджана, принеси поскорее музыкальные инструменты!
И Марджана ответила:
— Слушаю и повинуюсь!
Она вышла на минуту и вернулась с сопровождении молодых девушек, которые несли дамасскую лютню, персидскую арфу, татарскую цитру и египетскую гитару. И молодая женщина взяла лютню, искусно настроила ее, взялась рукою за трепещущие струны и запела своим чарующим голосом, более нежным, чем морской ветерок, и более чистым и приятным, чем бьющая из скалы вода. И три молодые девушки, которые расселись на ковре, аккомпанировали ей:
Ты знаешь ли, жестокая, как много
Невинных жертв у глаз твоих прекрасных?
Как много стрел вонзается в сердца
От этих взглядов? Сколько льется крови?
Но счастливы сердца, что ранит взор твой,
И счастливы рабы прекрасных глаз!
Окончив песню, она умолкла. Тогда одна из молодых девушек, игравших на музыкальных инструментах, запела по-гречески другую, более протяжную песню, непонятную для Шаркана. А молодая госпожа ее как будто откликалась время от времени в созвучном тоне. И так сладко звучала эта прерывистая и жалобная песня, выходившая, казалось, из самой глубины бандур!
И молодая женщина сказала Шаркану:
— О мусульманин! Понял ли ты нашу песню?
Он ответил:
— По правде сказать, я ничего не понял, но уже сами звуки и гармония ее бесконечно тронули меня, а влажный блеск улыбающихся зубов и легкость пальцев, перебирающих струны, бесконечно восхитили меня!
Она улыбнулась и сказала:
— Ну а если бы я пропела арабскую песню, о Шаркан, что бы ты сделал? Что бы ты тогда сделал?
И он ответил:
— Я лишился бы, конечно, последних остатков моего разума!
Тогда она настроила свою лютню в другом ключе и, перебирая струны ее, пропела следующие стихи:
Разлуки вкус так безотрадно горек,
Так разве можно терпеливым быть?
Три вещи мне предложены на выбор:
Иль удаленье, иль тоска разлуки,
Иль полная покинутость — три вещи,
Одна другой ужаснее! Как выбрать,
Когда я сам так безнадежно таю,
Так полон чувств к прекрасному созданью,
Что покорило сердце мне навек
И предает столь тяжко испытанью?
Слушая эту песню, Шаркан, который уже довольно много выпил, совершенно опьянел и потерял сознание. А когда он пришел в себя, молодой женщины уже не было. И Шаркан осведомился о ней у рабынь, которые ответили:
— Она пошла к себе спать, ибо теперь уже ночь.
И Шаркан, хотя сильно расстроенный этим, сказал:
— Да развернет Аллах покров Свой над нею!
А на следующее утро молодая любимая рабыня ее, Марджана, вошла к нему, как только он пробудился, чтобы отвести его в покои своей госпожи. И как только Шаркан вступил на порог, его приветствовали звуки инструментов и стройные голоса певиц. И он вошел через большую дверь, сделанную из слоновой кости, с украшениями из жемчуга и драгоценных камней, и увидел большую залу, обтянутую со всех сторон шелковыми тканями и хорасанскими коврами; и она освещалась высокими окнами, из которых открывался вид на густые сады со струящимися водами; а вдоль стен расставлен был целый ряд статуй, которые были одеты, как живые люди, и удивительным образом двигали руками и ногами, и устроены были с таким искусством, что могли петь и говорить, подобно настоящим сынам Адама.
И когда хозяйка дома увидела Шаркана, она поднялась, и пошла навстречу ему, и, взяв его за руку, посадила его рядом с собой, и с участием спросила его, как он провел ночь, и задала ему еще другие вопросы. Затем они стали разговаривать, и она спросила его.
— Знаешь ли ты, что говорят поэты о влюбленных и рабах любви?
Он сказал:
— Да, о госпожа моя, я знаю некоторые стихи.
Она сказала:
— Я хотела бы слышать их.
Он сказал:
— Вот что говорит красноречивый и тонкий Куссаир о дивно прекрасной Иззате, которую он любил:
Нет, никогда и никому на свете
Я не открою прелестей Иззаты
И о любви моей не расскажу!
Так много клятв с меня она взяла,