я разорвать их на части.
С другой стороны, даже если бы они нашли того, кто ответственен за это, Харрис не сомневался, что их передадут Дону. Такова была коррупция в департаменте, таков был охват толпы. Но все может измениться. Это не будет продолжаться вечно.
Харрис не испытывал сочувствия к тем, кто лежал мертвым на роскошной территории.
Белое платье дочери было разорвано в клочья и залито кровью. Ее изуродованное обнаженное тело было неузнаваемо из-за ужасающего количества пуль, которые изуродовали ее. Это было чересчур — столько раз стрелять в безоружного невинного. Ее зеленые глаза безжизненно смотрели вверх, кровь стекала с розовых, красных губ. Ее рука была протянута к шкафу, в котором прятался ее младший брат. Скорее всего, она спрятала его там, потому что у нее не было времени самой куда-то идти, а пространство было слишком маленьким, чтобы в нем могли поместиться два человека. Какой выбор стоял перед восемнадцатилетним подростком.
Жестокость выстрелов в нее, которая много раз выворачивала желудок Харриса, обжигала его горло с новой силой, он хотел покончить с организованной преступностью в этом городе. Пули никогда не попадали в головы семей. Только в тех, кто их окружает. В детей.
Харрис не был настолько важен, чтобы допрашивать самого Дона, или его жену, или выжившего сына, который был слишком травмирован, чтобы с кем-либо разговаривать.
Список подозреваемых был длинным и разнообразным, департамент изо всех сил пытался получить ответы. Они даже не могли быть уверены, что это был более чем один преступник, хотя для этого потребовались бы навыки и знакомство с семьей. Не было никаких признаков взлома, хотя охранник ворот был убит выстрелом в лицо. Что, очевидно, произошло после того, как он открыл ворота для убийц.
Харрис не был настолько важен, чтобы хоть кого-то допрашивать, он был просто униформой. Но детектив Эндрюс обратил на него внимание, одного из немногих в отделе, кто, похоже, не числился в штате Дона. Он проводил собеседование с парнем — женихом, мысленно поправил себя Харрис, вспомнив бриллиант, сверкающий на окровавленном пальце девушки.
Восемнадцать лет — слишком рано для помолвки. Слишком молодая. Харрис помнил такие пары со школы, которые не могли разлучиться, принимая постоянные решения в таком возрасте, когда все временно. Они были из тех детей, которые думали, что Ромео и Джульетта — это романтика, как будто договор о самоубийстве что-то волшебное, а не чертовски ядовитое.
Он был первым на месте происшествия, Кристиан Романо. Он был дома один, готовился к вечеринке, никаких записей с камер наблюдения, на которых он был на месте преступления, не было. Сильный подозреваемый, поскольку он был не с той стороны дороги, просто влюблен в дочь Дона. Возможно, она одумалась и решила, что брак — это неправильная идея. А молодой парень, черт возьми, любой мужчина, которого отвергают, — опасное существо.
Парень, по-видимому, был частью группы, так как Дон клялся черным по белому, что он никак не мог иметь к этому отношения. Это было громкое заявление в его бизнесе, где даже те, кто связан кровными узами, могли измениться в одно мгновение.
Несмотря на настойчивость Дона, они должны допросить парня. Несмотря на то, что весь отдел был продажной шайкой, они должны были, по крайней мере, притворяться, что следуют протоколам. Харрис также знал, что Эндрюс подозревал этого парня. Он был на год старше дочери, окончив в прошлом году престижную частную школу. Официально его работодателем был «Белла», — знаменитый итальянский ресторан в городе, известный своей пастой «alla Norma» и тем фактом, что он принадлежал семье Каталано. По-видимому, он работал бухгалтером в ресторане и сети прачечных, также принадлежащих семье. Обращение с деньгами было чертовски важной работой, поскольку эти предприятия отмывали то, что, как мог догадаться Харрис, исчислялось миллионами долларов. Одна ошибка, и вся организация может рухнуть.
И Дон возложил эту ответственность на парня, трахающего его дочь.
Очевидно, он вступил к ним или, по крайней мере, находился в процессе.
Охранник у ворот без колебаний впустил бы его в семейное поместье, они не защищались бы, если он подошел к ним, дочь не сопротивлялась бы, когда тот выстрелит в нее восемь раз. После того, как жестоко изнасилует.
Парнишка не сопротивлялся, когда Эндрюс привел его на допрос, хотя Дон сопротивлялся. Он пытался настоять на том, чтобы его высокооплачиваемый скользкий адвокат против, но парень отмахнулся.
Итак, он сидел здесь, курил без перерыва. Это может стать огромным прорывом в деле. В конце концов, он был всего лишь ребенком. По крайней мере, так думал Харрис до того, как пришел на допрос.
Войдя в комнату вслед за Эндрюсом, он вскоре понял, что в Кристиане Романо не осталось и следа детства или невинности.
Едва они сели, как паренек заговорил первым.
— Ты думаешь, это был я, верно? — спросил он бесстрастным голосом, с тусклыми глазами. Все в нем было темным. Бесстрастным. За исключением того, как дрожали его руки, когда он затянулся дымом.
Харрис видел много виновных людей, не моргавших перед лицом допроса, хладнокровных, как ничто другое, говоривших таким же ровным тоном, смотревших на него такими же тусклыми глазами.
Но он никогда не видел, чтобы у кого-то так дрожали руки. Как будто это исходило из его гребаной сердцевины.
Нет, этот парень не был виновен. Харрис начал тренироваться, как только ему исполнилось восемнадцать, и проработал полицейским четыре года. Ему потребовалось всего шесть месяцев, чтобы распознать чувство вины. Этот ребенок был виновен лишь в том, что полюбил не того человека, хотел жениться не в той семье, где смерть была образом жизни, он не был готов к этому.
— Это всегда парень. Или муж, — продолжил Кристиан, делая еще одну длинную затяжку. — Потому что я любил ее так чертовски сильно, что почти логично, я буду убийцей. Потому что такая любовь по-другому не заканчивается, верно? Когда у тебя такое чувство, счастливого конца не бывает. Это запрещено.
Он раздавил сигарету в пепельнице посреди стола и тут же закурил другую.
— Человеческие существа не созданы для того, чтобы быть счастливыми, — добавил он после вдоха. — Мы сами все портим, вместо того чтобы позволить сделать это окружающему миру. Так что, в твоих глазах, я могу быть виновным, ведь мне было бы не так больно, если бы она просто рассталась со мной.
Он уставился на Харриса. На него смотрели одни из самых больных и отвратительных ублюдков в мире. Люди, которые совершали ужасные поступки. Никогда еще на него не действовал пристальный взгляд мужчины, говорящего о любви.
— Лучше бы я убил ее, — прошептал он. — Если бы ей пришлось умереть, если бы я не мог этого предотвратить, я хотел бы сделать это сам. У меня было бы больше времени с ней, пока она еще дышала. Я бы не пропустил ни одной гребаной секунды ее сердцебиения. Мне было бы наплевать на то, что случится со мной после, лишь бы у меня был последний из ее моментов на этой земле. Но кто-то отнял это у меня.
Внезапно он перестал быть похожим на ребенка.
Черт, он не был похож на человека.
Он встал. От скрежета стула по полу слезились глаза.
— Кто-то украл это у меня, — повторил он, переводя взгляд с одного мужчины на другого. У обоих были годы впереди, но каким-то образом он заставил Харриса почувствовать себя гребаным ребенком. Его нервировало, когда на него так смотрели.
— Ты зря тратишь время, думая, что это был я, — сказал Кристиан. — Но ты просто делаешь свою работу, и если у тебя это хорошо получается, ты достаточно скоро поймешь, что это не я. Но я сделаю все, что в моих силах, и выполню вашу работу лучше. Я найду вора, который забрал самую важную вещь в моем мире. А потом я посмотрю, как они испустят свой последний вздох. Именно я покончу с их жизнью.
Харрис знал, что тот говорит серьезно. Знал, что какая бы доброта, невинность ни были в этом мальчике, они давно исчезли. Теперь он был мужчиной. Он был состоявшимся человеком. И в конце концов ему придется его уничтожить. До того, как он станет еще более опасным, чем сам Дон.
Глава 2
Двадцать пять лет спустя
Он пристально смотрел на меня.
Последний час.
Я заметила, что он смотрит на меня ровно пятьдесят девять минут, пятьдесят пять секунд назад. Потому что невозможно не заметить, когда такой мужчина пялится на тебя. А потом отслеживать минуты и гребаные секунды.
Как и я, он сидел один. Перед ним стоял бокал красного вина и тарелка с едой. К которой он не прикасался.
Я также сидела перед целой тарелкой еды, к которой не притронулась. Наполовину полный «Олд фешен», я заказала его, потому что без алкоголя невозможно пережить целый час, когда горячий парень пялится на тебя. Я бы заказала еще стаканчика четыре, но мужчина следил за каждым моим движением, а я не хотела, чтобы он думал, будто я здесь для того, чтобы напиться в одиночку в полдень вторника.
Я пришла со своим набором для выживания в одиночестве: телефоном, книгой и парой контрактов, которые мне нужно было просмотреть. Все это, как и моя еда, были нетронуты. Это даже обидно, потому что я увлеклась этой книгой, и контракты действительно нужно прочесть в срочном порядке, и еще я умирала с голоду. Хотя я носила дорогую обувь, одежду и получала очень хорошую зарплату, живя в хорошей квартире в Нью-Йорке, но была не совсем в том положении, чтобы оставить на столе нетронутую тарелку пасты за тридцать долларов. Кроме того, это была лучшая паста в городе, а это своего рода гастрономическое преступление.
Но когда мужчина с таким взглядом пялится на тебя, ничего нельзя поделать, кроме как подчиниться ему.
Подчиниться.
Я так хотела сделать это.
Его глаза были голубыми, бирюзовыми. Казалось, они светились с другого конца комнаты. Прожигали меня изнутри. Никаких колебаний, никаких игр. Он давал понять, что хочет меня. Он давал понять, что будет доминировать надо мной. Контролировать меня.