Тюльпаны — страница 8 из 10


Прикрыла себя верёвочками стрингов. Накинула сверху летний халат.


Прошла от меня к дверному проёму, сказала: – Ты меня не провожай, ладно?


Кутты болсын…


***************************************************


Зашёл попрощаться с Талгатом. Тоже посидели немножко, по чуть-чуть выпили молдавского «Белого аиста».


Фирму свою Талгат сворачивал окончательно. «Не климат тут у вас, в России» – сказал… Я поправил: это – «у них»… Рассмеялись, но как-то грустно.


Я поделился своими последними обстоятельствами. Рассказал про всех троих – И про Ирку, и про Саримку и – про Лесю.


– Знаешь Веня, я тебе расскажу историю – это наше семейное предание. Сейчас почти легенда, – так мне отвечал Талгат.


У моего прадеда было три жены. Байбише – первая и две токал.


Так вот. Жили они все в разных аулах. У каждой был свой.


Когда мой прадед стал сильно стареть, он себе купил верблюда, который сильно кричал. И всегда к жёнам своим, особенно к тем, кто помоложе, ездил на этом верблюде. Или обязательно его за собой водил.

И жёны всегда встречали его с радостью.


И сам прадед мой никогда не имел повода заподозрить кого-нибудь из жён в неверности.


Потому что мудрый был.


Жён может быть у мужчины много. Даже у вас, у русских.


Но никогда нельзя допускать, чтобы они жили, или даже встречались в одном ауле.

Лучше, если эти женщины даже никогда не знают о существовании друг друга.


Ну, и нам, мужчинам, нужно не упустить того момента, когда нужно обзавестись кричащим верблюдом.


Ты, Веничка, допустил ошибку со своими девушками.


Ты – не прав.


****************************************************


Перед отъездом я зашёл в свою квартиру.

Оставлял её новым хозяевам «с мебелью»: два стула, широкая моя боевая кровать…


На голом матраце проглядывали бурые пятнышки: Лесе так и не удалось их отстирать.

Я матрац перевернул.


Немного посидел, попользовался на прощание уже чужой табуреткой.


Ключи от квартиры оставил потом перед входной дверью, под ковриком.

Обычно так все делают…


Латвия. Побережье. Здесь оказалось такое море, какое мне всегда нравилось: песчаные пляжи. Мелководье. Прозрачная вода. Холодновато, правда, но можно уловить-таки солнечный денёк, даже жаркий. И – поваляться, на песочке, поплавать в хрустальной солёной водице.


В позднее утро этого дня густой туман стелился над поверхностью моря. Но вода была не холодной. Приятно прохладной.


Вокруг не было ни души.


Я разделся, пошёл в воду.


Как это здорово: когда дно не из камней, не из ракушек и слизи, а – вот такое – из мелкого плотного песка, гигиенически чистое…


Я уходил по мелководью всё дальше от берега, который постепенно стал растворяться, теряться в сером тумане.

Здесь, в прибрежной этой водичке, можно довольно свободно разгуливать на большие расстояния: нет неожиданных ям, опасных течений. Песчаное желтоватое морщинистое дно уходит в глубину постепенно.


Вода доходила мне до колен, потом по грудь.


И вот я уже закачался в ленивой волне, как поплавок, чуть временами касаясь кончиками пальцев ноги близкого дна. Потом и его не стало, оно отодвинулось за пределы моего роста.


Я ещё какое-то время плыл в воде, прохладной и лёгкой. Пока не почувствовал, что уже нагулялся и пора возвращаться.

И – повернул назад.


Но… Назад – куда я повернул?…


Сплошной туман окружал меня. И не было видно ни моего берега, ни – Финляндии…

Какой-то Солярис…


Я ещё покрутился в воде. Попробовал достать до дна.

Да, тут оно, всего на несколько сантиметров глубже моего роста.


Но – куда мне плыть?


В солёной воде плавать совсем не трудно.

Но прошло уже приличное время.

И я, барахтаясь в этой замечательной, чистой и прохладной воде, стал уже заметно уставать. Замерзать…


Я всё вглядывался, напрягал зрение, старался, хоть что-нибудь разглядеть в густой вате тумана. Но зацепиться было не за что.


Я мог ещё долго держаться на воде, я мог ещё плыть, но я не знал – куда?


И силы оставляли меня…

Статуэтка

Анютка… Рыжая моя одноклассница. Росли вместе. Играли в одной песочнице. Двор – один на двоих между хрущёвскими пятиэтажками. Росли, росли и выросли…


Анютка из рыжего бесполого подростка прорисовалась в расцветающую девушку. У меня незаметно изменился, огрубел голос.

Но отношения у нас оставались прежними: друзья, просто друзья. Даже, когда мне попалась порнушная кассета, мы с Анюткой посмотрели её без всяких экстраполяций. Я переживал происходящий на экране ужас отдельно, Анютка – открыв рот – отдельно. Вместе поржали.

Ну – и вот так…

Я не видел в Анютке девчонку, с которой могли бы совмещаться мои, уже нескромные, фантазии. Анютка, вполне уже оформившись в хорошенькую девушку, вела себя со мной, как мальчишка. Друг. Ну… сестра.


Однажды нам с ней попался альбом по зарубежному искусству. Анютка посещала художественную школу и ей дали задание сделать доклад по искусству Возрождения. Мы с Анюткой пошли в библиотеку, а потом – к ней домой. Я часто к ней заходил. Мы вместе пили чай, хохотали. Хорошее было время.

Ну, вот, значит, зашли мы пить чай и посмотреть альбом по искусству.

Ничего особенного не было в том альбоме. В основном картины, статуи. На них все голые. Боги всякие. Богини.

Я смотрел, смотрел и вдруг сказал: – Анютка, а из тебя тоже получилась бы статуя. Не хуже греческой.

Анютка хихикнула: – Да, ну, скажешь тоже!..

А я стал развивать идею: – Вот, знаешь, если тебя голую пудрой или тальком обсыпать – точная Венера получится!

И в этой моей фразе вообще не было ничего такого. Потому что Анютка меня совсем не стеснялась, переодевалась при мне, как это она, вероятно, делала в обществе подружек. Росли мы вместе. Привыкли друг к другу. Меня интересовали совсем другие девчонки, о чём я рассказывал Анютке. Она мне тоже рассказывала о своих, правда, ещё совсем платонических, увлечениях.


Тут ещё такое было важное обстоятельство: родители на день рождения и в связи с предстоящим окончанием школы подарили мне цифровой фотоаппарат. Хороший аппарат. Многое он мог делать без участия фотографа, поэтому очень скоро я себя почувствовал крутым фотомастером.

И тут – такой случай! Анютка – замечательная модель! Сделать из неё фото Венеры – и главный приз где-нибудь на международном фотоконкурсе обеспечен!


– Анютка-а-а-а! Давай фотографироваться! – и я с жаром стал рисовать перед ней перспективы нашей фотосессии. С гарантиями сохранения имени модели в глубокой тайне.


Я сказал Анютке, что её, измазанную мелом, никто никогда не узнает.


Девчонку, которая при мне свободно переодевала колготки, уговаривать долго не пришлось.


Договорились, что на выходные, когда родители Анютки уедут на дачу с ночёвкой, я приду к ней с фотоаппаратом.

Я должен был ещё решить задачу с нашим главным реквизитом – достать тальк. Без талька всё мероприятие теряло связь с искусством Возрождения и выглядело бы, как обыкновенное фотографирование голой девчонки.


Нам, художникам, это было совсем не нужно.


В субботу я заявился к Анютке с фотоаппаратом и тальком.


Она встретила меня в коротком халатике.

Мы решили ещё раз просмотреть фото скульптур из альбома. Делать всё нужно было по-настоящему. Чтобы мир ахнул.


– Ну, я готова, – сказала Анютка. И ушла в соседнюю небольшую комнатку, откуда уже через минуту вышла без халата и вообще без ничего.


Я, конечно, сто раз видел, как Анютка переодевается, но так, вот такую!.. Аж что-то внутри у меня ёкнуло. И правда – Венера! Длинные рыжие волосы распущены по плечам, яркие голубые глаза с тёмным ободком вокруг зрачка… Грудь – точь-в-точь, как на картинах этих древних мастеров!.. Богиня, блин!.. Но…


– Э, – говорю, – нет! – так не пойдёт!

– Что такое, – спросила Анютка.

– Волосы… Разве у статуй ты где-нибудь видела волосы?

Анютка глянула к себе вниз: – Ой! – и правда!.. Я что-то совсем не подумала!..


И снова убежала в маленькую комнату.


Оттуда стало доноситься ноющее жужжание какой-то техники. И продолжалось оно довольно долго.


Я уже десять раз протёр объектив.

Щёлкнул для проверки фортепьяно, мраморную фигурку оленя на тумбочке.

Анютка всё не выходила.


Хотел уже зайти, посмотреть, что происходит там у неё, за стенкой, но моя Венера вышла сама. Появилась, держа в руках допотопную электрическую бритву.

В одной руке бритва, в другой – вилка со шнуром.


Смотрела на себя, туда, где проводила процедуру этой бритвой: – Кажется, всё…

Отложила прибор на столик, отошла, стала ладошкой отряхивать с лобка остатки состриженных золотистых своих волос: – Кажется, всё…


От вида своей друга-сестры-подруги я всё-таки пришёл в волнение. Не ожидал… Какая она красивая, Анютка…

Ну, ладно. Не нужно всё-таки забывать, для чего мы все тут собрались.


Я достал пакетик с тальком, стал тщательно припудривать Анютку с ног до головы. Она мне помогала. Я взял на себя спину, плечи… Ну, в общем, взялся за обработку, так сказать, «нейтральных» территорий.

И волосы, чудные золотые волосы Анютки мы тоже густо пропудрили, превратили в настоящий мрамор.


Анютка, казалось, не замечала моего смущения. Рассказывала мне про Микеланджело, Леонардо да Винчи.


А потом стала ходить по комнате и принимать позы, в каких обычно оставались в вечности когда-то живые и тёплые богини эпохи Возрождения.


Я старательно щёлкал затвором.

Конечно, полностью сосредоточиться на творчестве, мне мешало волнение. Вся надежда была на автоматику, которая работала абсолютно хладнокровно.


И всё-таки это была ещё и игра.