— Стратеги! Тактики! — улыбался, глядя на них, Минай Филиппович. — Видите, не взлетают, а к земле жмутся. Ну и хитрая птица!
А самолеты все бомбили и поливали пулеметным огнем остров и болото вокруг него.
— Гати, молоти! Не жалей лягушек, злыдень! — смеялись партизаны. — Сыпь побольше бомб в болото, для фронта меньше останется…
Самолеты, отбомбившись, улетели. Снова стало тихо над лесом, над болотистой поймой речки Туровки…
— Ну и голова у нашего батьки! — заговорили партизаны. — Это же не Минай, а настоящий Суворов!
Минай Филиппович слушал, посмеивался, а потом сказал:
— Хватит вам, хлопцы. И обыкновенной, не суворовской головой надо думать толково. Семь раз отмерь — один раз отрежь. Слыхали такую пословицу? Мудрые слова. Сама жизнь ее сложила.
Эта победа над отрядом регулярных фашистских войск окрылила партизан, укрепила их боевой дух, веру в торжество правого дела.
Из дневника партизанского отряда М. Ф. Шмырева.
«28 июля 1941 года. Мы с группой в 21 человек сделали засаду на опушке леса близ дороги между Тимохами и фабрикой… По дороге со стороны фабрики показались крупный конный обоз, часть пехоты и автоколонна. Вступать в неравный бой не решились. Пропустив весь обоз, мы из засады обстреляли 4 грузовые автомашины… Всего убито немцев 10–15 человек. Отряд, несмотря на открытый немцами огонь, благополучно возвратился в свой лагерь…
1 августа 1941 г…Начиная с 25 по 31 июля нами… уничтожено: автомашин — 4… мостов — 4, убито немцев— 45…
8 августа 1941 г…Состоялось первое организационное собрание коммунистов отряда. Присутствовало 16 коммунистов. Выбрано бюро партийного коллектива в составе 3 человек: Голубева П. Н., Кудельского Р. С. и Дукаревича…
15 сентября 1941 г. Получили сведения, что в Сураж приехало более 1 тыс. немецких солдат. Въезд и выезд из Суража запрещены. Немцы контролируют р. Западная Двина. Над рекой летают самолеты…
1 октября 1941 г. В августе и сентябре нашим отрядом… уничтожено грузовых автомашин — 6, легковых автомашин — 2, мостов — 4, разогнано сельских управ — 3. Убито немцев: солдат — 45, офицеров — 11…
10 октября 1941 г…Мы установили, что немцы тесным кольцом по окружающим наш лес колхозам стягивают свои силы. Выходить в колхозы стало невозможно. Всюду засады. Ожидаем нападения на лагерь…»
Тогда-то и стали еще чаще появляться на заборах и домах в окрестных деревнях и селах листовки-посулы: «Кто схватит Миная Шмырева и приведет живым в Сураж или Витебск, тому 5 гектаров земли, лошадь и корова; кто убьет Миная Шмырева — 2 гектара земли и лошадь».
Читали люди эти листовки, посмеивались, говорили:
— Самих вас, злыдни, сырая земля примет. Смолы вы горячей напьетесь, а не крови батьки Миная!..
Читал те листовки и сам Минай, рвал их, а чаще обращал все в шутку.
Об этом я позже написал такие строки:
Что там пишут? А ну, поглядим,
Что сулят эти выродки снова:
«Кто Миная доставит живым —
Тридцать тысяч тому и корова».
Усмехнулся Минай: «Вот те на!
Хоть ты сам к ним иди, не иначе.
Это ж денег тугая мошна,
Да еще и корова впридачу».
Тогда же пришла к батьке Минаю из Суража партизанская разведчица. Поглядел на нее Минай, спрашивает:
— Чего ты такая мрачная? Что стряслось? Вздыхает девушка, молчит, а в глазах боль и тоска. — Что случилось? Говори, дочка…
А та не может говорить. Плачет. Обнимает ее за плечи Минай, утешает:
— Говори, милая! Может, помочь надо чем?
— Очень горькая новость, батька, — через силу вымолвила девушка. — Беда страшная… Детей ваших немцы заложниками взяли…
Нахмурился, ссутулился, низко опустил седую голову Минай.
— И меньшого? — сдавленным, глухим голосом спросил. — И Мишку?
— И Мишку… Всех забрали… И сестру Ганну тоже. Всех. Объявление вывесили: «Придет Минай Шмырев, сдастся немецким властям — детей отпустим, а не явится, не придет — все они будут расстреляны…»
Обнажили головы лесные солдаты, молча стояли, обступив своего командира, а потом дружно, в один голос:
— Надо, батька, детей твоих выручать! Все как один пойдем! Веди нас!
Минай не поднял головы. О том, что читалось у него в глазах в тот горький час, я в своей партизанской тетрадке записал:
Почернел он и вроде угас,
Думу думает, полон смятенья:
«Детки, детки мои… Ради вас
Я любые бы принял мученья.
Я готов за любимых детей
Из груди вырвать сердце, поверьте.
Ну а как из фашистских когтей
Вырву вас, заслоню вас от смерти?»
Хлопцы дружно: «Веди нас, Минай!»
А у каждого мать ли, невеста…
«Погублю их — до гроба, считай,
Не найду на земле себе места.
Не найду оправданья себе,
Я за них головою в ответе:
Мы сроднились в кровавой борьбе,
Все они — мои кровные дети.
Слышу, совесть велит мне: «Минай!
Ты ведь знаешь — нависла блокада.
Давит враг. Тут гадай не гадай —
Уходить от карателей надо».
Как же сладить с лихою бедой,
Как уйти от судьбы неминучей?..
Дочерна загорелый, худой,
Он стоял непролившейся тучей…
Последнее зерно парили партизаны в котлах, да еще молоко от двух коров выручало в те черные дни первой военной осени. Отрясла осень с берез, кленов и дубов лист. Словно бы поредела дубрава. Издалека примечал глаз в оголенном лесу и землянки, и повозки, и человека. Летом кормила дубрава, а теперь здесь голо и голодно. Так неужто по хатам, по гумнам, по сырым подвалам прятаться, отсиживаться до весны, до травы, до листвы зеленой? Как вырваться из блокады? Как обмануть врага?
Опять листаю мою партизанскую тетрадь:
Догнивают грибы. Листопад.
Небо серое хмурился, плачет.
Много суток в блокаде отряд.
Поседелый, бывалый солдат,
Батька думает: «Вот ведь задача!»
Как пройти, чтоб поменьше потерь,
Ускользнуть, улизнуть от проклятых?
Медлить некуда — только теперь:
Голодают лесные солдаты.
Что с них толку, с двух тощих коров?
В день на брата по горсточке жита.
А зерно-то с крестьянских дворов
Не придет — всё дороги закрыты:
И тропинки, что в Пудоть вели,
И за линию фронта ворота…
Вот с Большой разве только земли
Хлеб им в лес привезут самолеты.
Да и ей нелегко ведь, Большой, —
На фронты, на заводы дай хлеба,
Этак можно расстаться с душой,
Пирогов поджидаючи с неба.
Думай, думай, Минай, и не льсти
Себя, батька, надеждой на чудо.
— Нет нам, хлопцы, иного пути,
Как тишком выбираться отсюда.
Где по три человека, по пять
Просочимся неслышно, как тени,
Лес и ночь будут нас прикрывать,
А потом соберемся опять,
Только ветер повеет весенний. —
Лес и ночь поглотили людей,
Заслонили собою надежно.
Тишина. Не стреляют нигде.
Только лист прошуршит осторожно…
А уже и рассвет недалек,
Ночь уходит, меж елями тая.
Закурить бы! Минай на пенек
Сел. Молчит, дым в раздумье глотает,
Занимается серый денек —
Занимается в сердце Миная
Беспокойство. Неужто беда
Их настигла, пришла спозаранку?
Что такое? Машины гудят.
Окружают фашисты стоянку…
Но это была еще не беда: опять вырвался Минай с горсткой своих хлопцев из ловушки. Опять перехитрил врага.
Наступила зима. Холодная, голодная, злая зима. Ни хлеба, ни сухарей, ни соли в промерзших, разбросанных по лесу землянках. Добывали изредка скудный харч, устраивая боевые вылазки. Рисковали: на снегу оставались следы, которые могли привести в лес карателей.
Так оно однажды и произошло: на землянку, в которой жили Минай Филиппович и трое его товарищей, напала целая свора фашистов и полицаев. Услыхав стрельбу, к группе Миная присоединилось несколько партизан из другой землянки, что находилась неподалеку. И все равно карателей было много, а партизан горстка. Это позже, когда отряды зоны сольются в бригаду, когда будет установлена связь с бригадой Алексея (А. Ф. Данукалова), с партизанами Константина Заслонова и другими соседями, тогда подобные действия карателей станут для минаевцев не столь опасными. А пока отряды Райцева, Бирюлина, Захарова, обескровленные в боях, сами нуждались в помощи партизан с Ушачщины, Лепелыцины, Сенненщины. Даже свои хлопцы из дальних землянок могли бы поспеть лишь к исходу этой схватки…
Неравный, жестокий бой. Много полегло врагов, но понесли потери и партизаны. Из последних сил отбивались, отстреливались минаевцы, отступая по глубоким сугробам в лес, в глухомань.
Косит фашистов из автомата Минай. Но уже убит его верный друг Полубинский, убита жена Полубинского. Упал смертельно раненный храбрый партизан Кудельский. Один отбивается Минай. То могучий дуб заслонит его, то смолистый ствол сосны примет на себя вражескую пулю. Зимние сумерки сгущаются быстро. Уже врагам не видно, откуда стреляет Минай. А он все дальше, глубже уходит в темную пущу, с деревьями, кустами сливается.
…Уже два дня ни крошки во рту. Да и годы. Ослаб человек. Присел на кочку под березой. Напиться бы соку сладкого! Да не оттаяла еще, не набухла соком белоствольная. Утолил жажду снегом, поднялся, а его шатает, не слушаются усталые ноги. А надо идти, надо выбираться из чащи. Воют волки, учуяли запах крови на недавнем побоище. Но не волков боится человек, двуногих зверей — фашистов: завтра они могут прийти сюда, прочесать лес, напасть на след…
И пошел Минай, превозмогая усталость и голод. Решил свою старую мать проведать. Может, последней будет эта встреча в глухую зимнюю ночь.
Весь в снегу, голодный, обессилевший, доплелся Минай до родного порога.
— А мой же ты сыночек! Живой! — обрадовалась старая, столетняя мать. Обрадовалась и испугалась. Как же он отважился прийти в родную хату?! Его могут схватить эти нелюди!