Бах!
Машина ударилась в боковину моста с такой силой, что перевернулась и заскрежетала боком по стальному полотнищу. Разрываемый в клочья металл стонал, как поезд при резком торможении. Когда машина остановилась, проехав 240 футов на боку, Дин вылез из окна. Марти застрял под машиной. Кисти руки у него больше не было.
Дин принялся изо всех сил толкать машину, силясь перевернуть ее и вновь поставить на колеса, чтобы освободить Марти. Грег в невменяемом состоянии бродил вокруг, и его визитки сыпались сквозь решетчатые перила в воду, как конфетти. Дин сорвал с себя рубашку и перебинтовал ею руку Марти. Он крикнул Грегу, чтобы тот позвонил в Службу спасения. И в шоке увидел, как Грег наклонился, подобрал боковое зеркальце от своей машины, сел в нее и уехал прочь, увозя единственный сотовый телефон. Надежды растаяли в ночи вместе с красными тормозными огнями.
Мы отговариваем себя от добрых поступков, потому что рассчитываем, что кто-то другой их совершит, или сомневаемся, что у нас хватит сил.
Дин, обхватив истекавшего кровью приятеля руками и ногами, сидел вместе с ним на мосту над рекой Кайахога. Марти потерял столько крови, что она просачивалась сквозь стальной мост, точно струйки дождевой воды. Дин баюкал Марти на руках, укачивая его, словно мог таким образом остановить кровотечение. Одежда обоих насквозь промокла от крови.
На этом темном безлюдном мосту в кливлендском индустриальном районе Флэтс Дин кричал Марти: «Держись, друг, не теряй сознание». Когда Марти затихал, Дин снова принимался качать его и говорил ему все те слова, которые нужно слышать умирающему: «Твоя жена любит тебя, твой сын любит тебя, и я тебя люблю».
Потом он услышал шорох шин и увидел свет фар. Дин осторожно уложил Марти, прыгнул прямо под колеса автомобиля и начал звать на помощь. Водитель позвонил в Службу спасения. Дин, став живым шлагбаумом, спас Марти от смерти, но надежды спасти его кисть не было.
Позже в зале суда судья показал всем фотографии израненной руки Марти, в то время как Грег стоял с обеими здоровыми руками, скованными наручниками за спиной. Марти смотрел на эти руки с завистью, с гневом, с печалью. Грегу было предъявлено обвинение в нападении на человека с применением транспортного средства при отягчающих обстоятельствах. В зале суда Марти потянулся было, чтобы взять жену за руку, да вот только с той стороны у него уже не было пальцев. Она оплела пальцами обрубок, оставшийся от его кисти, и тихонько держалась за него.
Четыре долгих месяца этот молодой мужчина, которому был всего 21 год, заново учился завязывать шнурки, выписывать чек, менять подгузники новорожденной дочери, играть в салки с четырехлетним сыном. Семья проживала те деньги, которые они с женой копили на ремонт дома.
Я стояла на мосту, где Марти лишился кисти, когда он сам впервые решил побывать на месте происшествия. Он провел пальцами по исцарапанной поверхности моста, проследил глазами тормозной путь и уставился в воду.
– Надо бы посмотреть, где там моя рука, – пошутил он; но я видела, что это не совсем шутка. Он оставил здесь часть себя. Марти не так уж много помнит об этом вечере. А Дин не может его забыть.
Я написала большую статью об этом происшествии, о дружбе молодых людей, о попытках Дина спасти друга. Они вдвоем отпраздновали завершение судебного дела. Сели за стол в столовой Марти и сдвинули в сторону стопки медицинских счетов, которые страховая программа «Медикер» соглашалась покрывать, если Марти не будет работать вообще, а его жена не будет зарабатывать слишком много. Но он понятия не имел, где взять денег на протез руки. Его сынишка мечтал, что у папы будет кисть-робот, чтобы в случае чего они могли «ударить по рукам». Дин опасался, что Марти падет духом, если больше никогда не сможет держать бейсбольную биту, завязывать леску на удочке или брать на руки обоих детей одновременно.
Когда история Марти была опубликована, конторские служащие и телефонные операторы в своих серых кабинках в клинике протезирования и ортопедии в Южном Юклиде, штат Огайо, не могли забыть его лицо и отсутствующую руку. Лиза Кауарди впервые увидела фотографию Марти в газете, и ей стало плохо.
– То, что с ним случилось, – бесчеловечно, – говорила она. – Мы хотели показать ему, что такое настоящая человечность.
Кто такая Лиза?
Она пожимает плечами:
– Я просто кассирша.
Просто?
Ее работа – получать оплату за услуги. Она никогда не видит лиц пациентов, только их счета.
Она и ее коллеги – женщины, делившие маленький кабинетик над складом, – прочитали о Марти и обратились к руководству больницы. Лиза сделала копии статьи и отдала их Кимберли Рид, заведующей отделом протезирования. Еще одна сотрудница отыскала Марти.
Все женщины со второго этажа – Шэрон Спитс, Алида ван Хорн, Ирен Фланик, Роуз Джонсон и Аннет Филипс – хотели помочь Марти снова играть в бейсбол с сыном и кормить малютку-дочь из бутылочки.
Благодаря их заботе и настойчивости Марти бесплатно получил роботизированную руку-протез, стоившую 58 тысяч долларов.
Телекамеры наперебой ловили картинки – как Марти испытывает свою новую руку, подбирает ею салфетку, ставит подпись, держит бутылочку. Но камеры не засекли тот момент, когда Марти благодарил женщин, которые помогли этому случиться.
– Замечательные вы мои, все это просто изумительно, – сказал Марти. – Вы – великие люди!
Марти то и дело сжимал и разжимал пальцы, взахлеб рассказывая, как сильна его новая рука.
– Ну-ка, сделай этот чисто мужской жест – почешись! – пошутила Лиза.
– Только не этой рукой! – рассмеялся в ответ Марти.
Он закатал рукав, чтобы показать ее женщинам во всей красе.
– О Боже мой, красота-то какая! – ахнула Ирен.
– Я такого даже представить себе не мог, – проговорил Марти, борясь с подступающими слезами.
Он пообещал как-нибудь навестить их вместе с женой и детьми, потом поднял свою новою руку и помахал им на прощание, как будто ему это ровным счетом ничего не стоило.
Урок 6Давай другим второй шанс произвести первое впечатление
Люди всегда говорят: «У тебя не будет второго шанса произвести первое впечатление».
Слава Богу, что люди в моей жизни были достаточно милосердны, чтобы не один раз давать мне второй шанс!
Сколько раз я производила плохое первое впечатление – и не сосчитать. Когда я еще студенткой впервые переступила порог новостной редакции, чтобы встретиться с моим наставником, на мне была черная блузка с серебряными блестящими полосками, кружевным воротничком и рукавами, которые вздымались над предплечьями, подобно воздушным шарикам. Белая юбочка из марлевки, пара черных чулок и снежно-белые туфли дополняли ансамбль. Кому-нибудь следовало бы вызвать полицию моды, чтобы мне выписали штраф.
Два года спустя я пришла в редакцию на собеседование по поводу работы. В тот раз я была настроена серьезно. На мне был мой единственный костюм. От этого собеседования в газете «Бикон Джорнел» в Экроне зависело столь многое! Мне было 30 лет, я была матерью-одиночкой без денег, зато с большими мечтами. Я хотела стать настоящей журналисткой, из тех, что способны оплачивать аренду квартиры, занимаясь исключительно писательской работой. Пытаясь устроиться хотя бы на испытательный срок, я уже испортила свое первое впечатление. В газете «Питтсбург Пресс» редактор спросил о моих хобби и интересах. Я признавалась в любви к скрипичной музыке, но проглотила язык, когда примерно час спустя он задал мне вопрос об Исааке Стерне. В голове у меня моментально стало пусто.
Люди в моей жизни были достаточно милосердны, чтобы не один раз давать мне второй шанс!
Я также пыталась устроиться на испытательный срок в газету «Детройт Фри Пресс». Редактору понравилось мое резюме, и он попросил меня написать эссе. Я печатала свое могучее эссе на разваливающейся печатной машинке. Исправления пришлось вносить карандашом. Редактор мне так и не перезвонил. Наконец, после тридцати писем с отказами маленькая газетка в городке Лорейн, штат Огайо, «Лорейн Джорнел», взяла меня в 1986 году на испытательный срок, который превратился в постоянную работу.
Иногда теми, кому нужен второй шанс, оказываемся мы; иногда от нас зависит, дать ли его кому-то другому. Иногда случается и то, и другое. Так и было с самым потрясающим боссом, какой только встретился мне в жизни.
О нем ходили легенды. В большинстве своем – правдивые. По редакции летали мусорные корзины. Головы летели с плеч. Взрослые мужчины рыдали. Мой первый редактор, Джон Коул, был этаким Лу Грантом на стероидах. Он выделил мне стол, стоявший точно под звонком, который трезвонил, когда у нас наступал дедлайн. Но сидеть под звонком было не так плохо, как сидеть прямо за дверью его кабинета в редакции «Лорейн Джорнел». Гнева Джона страшились все. Он увольнял людей и вновь брал их на работу, иногда в один и тот же день.
Однажды ему так не понравилось то, что он увидел в газете, что он влез на стол посреди новостной редакции, выдал длинную тираду о том, что он мог бы с тем же успехом бросить все и помереть, а потом улегся на пол.
Как-то раз один фотограф показал ему фотографию к статье с изображением монахини в полном одеянии, плещущейся в озере Эри.
– Что ты об этом думаешь? – спросил у меня Джон. Вопрос с подковыркой. Интересно, ему-то самому нравится?
– Эээ… она интересная? – полуспросила, полуответила я.
– Нет, неинтересная, – отрубил Джон. – Это клише.
А потом разорвал фото в клочки и осыпал ими ботинки фотографа.
Джон был матерым волком. Под его руководством матерели и мы. Он был из тех начальников, которые навсегда делают тебя другим человеком. Многие годы спустя ты по-прежнему несешь на себе его отпечаток – и шрамы. Он стал редактором газеты, когда ему было 29 лет. Люди, работавшие с ним, описывали его одними и теми же словами: переменчивый, требовательный, умный, бесстрашный, странный, безапелляционный, грубый. Они называли его крестоносцем, презирающим коррупцию, – он прославлял истину и никогда ни перед кем не трусил.