– Я истец!
– Мне лучше знать, кто вы. Вы обвиняетесь в клевете, подрыве государственного строя и организации заговора.
– Какая же клевета? Меня убить хотят!
– Никто вас убить не хочет – и мы этот вопрос уже прояснили! Собираются – да. В силу необходимости. Но это не значит, что хотят! Они не хотят, они вынуждены. А вы обвиняете, что хотят! Это клевета. И я вынужден вынести приговор…
Судья мешкает, звонит по телефону:
– Извините, а сколько дать?
Слушает.
– Понял.
Кладет трубку. Объявляет:
– Пять лет в колонии общего режима с отбытием наказания в условной форме! Освободить из-под стражи в зале суда. Что, нет стражи? Ну, пусть так идет.
Братья Быстровы выпивают в дома Владимира. Надежда выходит с тарелкой, со стуком ставит ее на стол.
– Ты чего это? – спрашивает Владимир.
– Того! Лишь бы повод – выпить! – уходя, ворчит жена.
– Я не с кем-нибудь, а с братом! – кричит ей вслед Владимир. И поднимает стопку: – Твое здоровье.
– Оно мне больше не понадобится, – мрачно отвечает Вадим.
– Зря ты так. Нет, я понимаю, обидно, неприятно. Но как советуют мудрецы? Если не можешь изменить обстоятельства, надо посмотреть на них с другой стороны.
– Это с какой?
– Им что важно? Они же бьют своих – чтобы свои же и боялись. А если ты будешь чужой, это совсем другой резонанс! Это международный скандал, понимаешь?
– Но я же не чужой.
– А кто тебе мешает им стать? Представителем, например, оппозиции и в каком-то смысле добровольной жертвой. Пострадать за правду и справедливость. За народ. Я знаю кое-кого в ЦК КПСС.
– Ты не бредишь? Какая еще КПСС?
– Отличная партия, между прочим. Это не то, что ты думаешь. Коллективный Подпольный Союз Справедливости.
– А другие не коллективные?
– Нет, конечно. Там никого, кроме руководства, нет. У них съезд как раз послезавтра, надо пойти.
– А через пять дней – вторник.
– Ничего, брат, успеем! Кстати – я так, на всякий случай, – ты завещание составил? У тебя библиотека хорошая, а дочь и жена читать не любители. Растащат кто попало.
И вот братья подходят к зданию, где на фронтоне транспарант: «2-й съезд Коллективного Подпольного Союза Справедливости».
Здание охраняют милиционеры. Вокруг – толпа возмущенных обывателей с плакатами: «Долой справедливость!», «Не хотим перемен!», «За веру, царя и Отечество!», «Руки прочь от власти!».
На входе братьев осматривают, шмонают.
– Где делегатские мандаты? – спрашивает человек в штатском.
– Это наши, наши! – кричит некий функционер.
И провожает братьев в зал.
В зале битком. В президиуме председатель партии Мигунов, другие ответственные товарищи. Мигунов встает, поднимает руку:
– Позвольте съезд нашей партии считать…
Но тут заминка, шепот, ропот: открываются двери, и входит с группой сопровождающих Капотин.
Аплодисменты, переходящие в овацию.
Капотин машет рукой: хватит. И делает знак Мигунову: начинайте.
– Итак, – возглашает Мигунов, – открываем второй съезд нашего Коллективного Подпольного Союза Справедливости. Слово для доклада предоставляется мне.
Он идет к трибуне.
– Товарищи! Рад приветствовать вас на нашем съезде людей, не согласных с политикой власти, хотя и поддерживающих ее! Извините, рекламная пауза.
На большом экране демонстрируется реклама пива – спонсоры съезда.
А Мигунов тем временем засовывает в рот жвачку и, как только кончается реклама, произносит:
– Жевательная резинка «Вред ли», наш сладкий спонсор!
И, продолжая жевать, с горячностью говорит:
– А-ма-мэ-му-мо-ми-ма!
Аплодисменты.
– Ны-на-ну-но-ни-нэ-но! – обличает недостатки Мигунов.
Аплодисменты.
– Ба-фа-фу-фо-фы-фа-фу-фы! – хвастается он достижениями.
Аплодисменты.
– Ничего не понимаю, – шепчет Вадим Владимиру.
– Неважно! Главное – мы вместе! – отвечает тот с горящими глазами.
– А-рара-барара-тудыть-сюдыть! – Мигунов указывает на Вадима.
– Тебя зовет! – подталкивает брат брата.
Быстров-старший, стесняясь, идет к трибуне.
После паузы говорит:
– Мы все понимаем, что так, как есть, продолжаться не может. Но проблема в том, что никто толком не знает, как надо. Я тоже не знал. И вдруг понял. Я понял, что все очень просто. Мы живем, как на вулкане. Живем так, будто он завтра взорвется и надо успеть – наворовать, нахапать, нажраться, напиться, настроить себе домов. Когда выльется лава, поверьте, ей будет все равно, дворец у вас или избушка. Я задал вопрос себе: что я могу сделать? Не так уж много. Меня собирались убить, как, может, некоторые знают. Так вот, я совершу самоубийство. В знак протеста! Если хотите, под флагом вашей партии, мне все равно.
Аплодисменты.
Внимание зала и его реакция все больше разогревают Быстрова, он вдохновляется.
– Я не думаю, что все сразу переменится. Но если хотя бы кто-то задумается, что человек покончил с собой в результате глубокого отвращения к происходящему, – это будет уже результат!
Все приготовили руки для аплодисментов, но тут – в паузе, когда Быстров набрал воздуха для нового выкрика, слышится резкий звук отодвигаемого кресла.
Капотин встает и, проходя мимо Мигунова, говорит:
– Урежу финансирование партии в три раза.
– Я не знал, Павел Савлович! – торопится за ним Мигунов. – Я понятия не имел, о чем он будет говорить! flyman, обычное дело: все плохо, надо что-то делать, вас покритикует.
И, обернувшись, рявкает на Быстрова:
– Прочь с трибуны!
– Товарищи! – напоследок взывает Быстров. – Только через самоубийство обретем новую жизнь! Следуйте моему примеру! Ответим массовыми самоубийствами на беззаконие и произвол!
Зал отвечает овацией.
И тут же мы видим другой зал – заседаний. Капотин гневается.
– Дотянули резину, товарищ генерал Пробышев? Давно пора было его прибить!
– Мы в ближайший вторник собирались. Сами знаете…
– Знаю! В виде исключения могли бы и в выходные поработать!
– Можем хоть завтра…
– Поздно! Об этом во всех газетах написано и на всех каналах сказано: доведенный до отчаяния Быстров собирается покончить с собой! И даже если мы его сейчас замочим, это будет расцениваться как самоубийство. Типа того: подставил добровольно человек себя под пулю.
– Может, я чего не понимаю, – говорит Рубак. – Но что в этом такого? Самоубийство и самоубийство. В судебной системе это было бы очень удобно. Не держать человека в тюрьме, не тратить на него государственные средства. Выдал ему пистолет или яд – и нет проблем.
– Кто согласится? – сомневается Манин.
– Мы эксперименты проводили. Сажаешь человека в одиночку, кладешь заряженный пистолет. Три-четыре дня – и человек созревает. Психологи объяснили: когда пистолет рядом, а ты в одиночке, крайне трудно не застрелиться. Соблазн велик.
– Умные люди, а какие глупости говорите! – укоряет Капотин. – Вот ты, Манин, позволишь какому-нибудь банку добровольно обанкротиться?
– Еще чего? Им дай волю, все банкротами себя объявят!
– А ты, товарищ генерал Пробышев, если, к примеру, какая-нибудь нехорошая демонстрация, ты позволишь ей самой собраться и самой разойтись?
– Собираются пусть, а разойтись – только с нашей помощью.
– Вот! И ты, господин товарищ прокурор, не подумавши сказал. Если бы виновные сами себе приговоры выносили и сами их исполняли, зачем тогда прокуратура, суд, следствие? Тысячи людей без работы останутся! А главное, коллеги: самоубийство – уход от ответственности, уход из-под нашего контроля. Мы этого позволить не можем.
– А что делать? – спрашивает Пробышев.
– Не допустить. Сделать так, чтобы, во-первых, Быстров не сумел этого сделать, а во-вторых, чтобы захотел жить.
– Он и так хочет, – говорит сухопарый, болезненного вида представитель медицинского ведомства, Мощеев. – Утверждаю как психолог и доктор медицинских наук…
– Ты диссертацию купил! – хихикает Переметнов.
– Ну и купил, – спокойно отвечает Мощеев. – Некогда мне диссертации защищать, а знаний мне и так хватает. Так вот, доказано, если человек хочет покончить с собой, он хочет жить. Потому что тот, кто не хочет жить, он вообще ничего не хочет, в том числе покончить с собой.
– Спиши слова! – иронично говорит Капотин. – Короче, составим план мероприятий по охране Быстрова и недопущению его самоубийства. Сколько хлопот из-за одного дурака! – сокрушенно качает он головой.
В прихожей квартиры Быстровых – человек в штатском. И в каждой комнате по такому человеку. Следят, чтобы, упаси боже, Быстров не покончил с собой.
Один из штатских сидит со Светланой и смотрит по телевизору шоу-угадайку.
– Вариант «б», синхрофазотрон! – выкрикивает штатский, отвечая на вопрос ведущего.
– Какой вы умный! – удивляется Светлана.
– Я Бауманское закончил.
Быстров идет в туалет.
Тут же рядом оказывается штатский.
– Дверь не закрывать!
– Вы что, смотреть будете?
– Служба.
– Но я так не могу! Мне противно!
– А мне не противно?
– Слушайте, это нарушение прав человека!
– Ты сам хочешь покончить с собой. Это тоже нарушение прав человека. То есть твоих собственных.
Быстров пожимает плечами, входит в туалет.
Он идет в кухню. Открывает холодильник. Видит банку консервов. Ищет, чем ее открыть. Ни ножей, ни вилок, ничего колющего, режущего.
– Свет, чего бы съесть? – кричит он.
– Сама сижу голодная, всю посуду отобрали! – отвечает Светлана.
Быстров садится за стол у окна. Достает сигареты. Штатский подскакивает. Ощупывает и мнет сигареты.
– Там-то что? – спрашивает Быстров.
– Мало ли. Ампула с цианистым калием.
– Где я его возьму? И сигареты без того яд.
Быстров смотрит в окно. Там две мамы сидят на лавочке с книгами, а девочка и мальчик бегают вокруг них. Девочка догоняет мальчика, хватает его, они хохочут. Теперь мальчик догоняет девочку. Хватает. Хохочут. Теперь девочка догоняет мальчика. И так без конца. Счастливы.