— Вон сколько дел у нас, — говорил он, гордо приосанившись, — да ничего, справляемся. Во время войны было куда труднее, одни женщины оставались, и то вытянули. А теперь и подавно справимся. План каждый год перевыполняем. Не было года, чтобы меньше ста процентов давали. Вот какие у нас дела, дорогой Хошгельды. Ну, нам, руководству, приходится иной раз и поспорить и поругаться. Вот с Елли Замановым — членом правления, или допустим, с Чары Байрамовым — секретарем партийной организации… Кстати, ты, Хошгельды, коммунист или все еще комсомолец?
— Да, я член партии. Я в партию вступил еще на фронте.
— Вот и хорошо. Отлично!.. Да, так вот, я по твоему лицу вижу, что ты сразу готов в бой ринуться. Походил, посмотрел — здесь не так, там не так, — все не. по тебе.
— Не все, Покген-ага, — улыбнулся Хошгельды. — Но многое. И потом, я же приехал работать.
— Будешь работать. На днях соберется правление, примем тебя в члены колхоза. Ведь у нас в колхозе каждое серьезное дело решает правление. Мы тебя известим. А пока два-три дня отдохни, осмотрись еще как следует и не одни недочеты отмечай, но и предложения обдумай, как эти недочеты устранить. Подготовься крепко, а потом уж приходи спорить и ругаться. Только, как говорят у нас в народе, — дерись и ругайся, а место для мира оставляй!.. Не забудешь, что я тебе сказал? — засмеялся Покген.
— Нет, Покген-ага, не забуду, — с признательностью произнес Хошгельды и, собираясь уходить, поднялся. — А подпоясался я крепко, об этом не беспокойтесь, — добавил он прощаясь.
Когда Хошгельды вышел, Покген сказал:
— Видал? Совсем ведь недавно пионером был, с красным галстуком ходил, в отряде на праздниках громко стихи читал. А теперь какой молодец! И уже агроном!
Елли вовсе не склонен был в такой мере восторгаться появлением в колхозе молодого агронома. Задавшись целью жениться на Бахар, он давно обратил внимание на ее переписку с Хошгельды и, не будем скрывать, приложил все усилия к тому, чтобы эта переписка прекратилась.
Что касается его отношения к Хошгельды, то к ревности тут примешивалась еще и зависть, ставшая с годами вообще наиболее ярко выраженной чертой его характера. Елли способен был потерять душевный покой из-за малейшего успеха, достигнутого другим человеком.
Как-то у одного из его родственников коза окотилась двойней. Елли весь день сгорал от зависти.
— У меня коза почему-то не приносит двойню. А у них, — пожалуйста! Что, моя коза хуже, что ли? По какому праву у них такое преимущество? Выходит, у них теперь вместо одной козы будет целых три!
Вот и сейчас Елли не только ощутил острую зависть к Хошгельды, но почувствовал, как в его душе вспыхнул огонек самой настоящей враждебности к молодому Пальванову.
«Что же это получается, — размышлял он. — Какой-то сосунок стал агрономом, а я так и останусь ничем! Как же это так. — значит, вчерашние пионеры опережают меня, человека бывалого, с большим опытом?»
Он пододвинул к себе лежавшее на столе направление и прежде всего в глаза ему бросилось: «…окончивший институт и имеющий стаж работы на опытной станции Хошгельды Пальванов…»
А Покген, как назло, повторил:
— Да, молодчина, агрономом стал…
Елли бросил бумажку на стол.
— Ой, не знаю… — неопределенно произнес он. — Да и вообще, что-то…
Он запнулся, будто не решаясь высказать свою мысль, и взглянул на Покгена, который, видимо, от души радовался приезду Хошгельды.
— А чего тут не знать? — удивился Покген. Он сам взял в руки бумагу и только теперь, не торопясь, прочел ее от начала до конца. — Тут все ясно, не в чем сомневаться. Хошгельды, агроном, по собственной просьбе направляется к нам. Об этом и написано.
— На бумаге можно что угодно написать, Покген-ага. Для того она и существует. Но я даже не об этом. Вспомни, как придирались к нам агрономы весной: «Это не так, то не так. Здесь не выполнил, там нарушил». А потом жалуются на тебя в район. Это же самые скандальные люди. Мне-то, как ты сам понимаешь, все равно, я с зоотехниками и ветеринарами умею ладить. А у тебя хлопот прибавится немало.
— По-твоему, он такой?
— Уверен!
Не может того быть. Он же здесь родился и вырос. Нет, Хошгельды будет жить с нами в мире и согласии, — возразил Покген.
— Ты, Покген-ага, слов нет, — человек с понятием. Но и тебе иной раз приходится ошибаться. Знаешь, говорят, куры всюду кудахчут одинаково. Вот так же и агрономы — все на один манер действуют. А кроме того, неужели ты не видишь, что Хошгельды на твое место метит, сам хочет стать башлыком…
— Из чего же это видно? — прервал его Покген.
— Стал бы он иначе в наш колхоз проситься! Чем ему на опытной станции плохо было? Я человека сразу вижу.
— Ну, это уж тебя шайтан с толку сбивает, — засмеялся Покген.
— Значит, ты его хочешь принять на работу?
— А как же? Раз район прислал, почему же не принять?
— Нет Покген-ага, так сразу, не проверив, нельзя брать на работу.
— Да что тут проверять? Он же из нашего колхоза. Мы его пионером помним, комсомольцем помним…
— Все это так, а только есть у меня сомнение — стоящий ли он агроном? Может, его просто прогнали с опытной станции за плохую работу и неуживчивый нрав? Такое дело надо еще крепко проверить. Я бы мог это сделать через моих друзей в городе.
— Проверяй, если ты уж так хочешь. Только не тяни — дня через три-четыре правление созовем. Вообще-то, проверка никогда не мешает.
На этом разговор закончился, и они разошлись по своим делам.
После этого разговора прошло несколько дней. Елли за это время дважды побывал в городе.
— Ну как, проверил? — спросил, наконец, его Покген.
— Никак не могу одного застать, — ответил Елли. — Придется еще немного подождать.
Но Покгена такой ответ не удовлетворил.
— Я вижу, твоей проверке конца не будет, а я должен дать Хошгельды ответ. Сегодня же на правлении поставим этот вопрос.
— Дело твое, — многозначительно заметил Елли. — Но если бы ты еще немного подождал, мы бы все узнали. Как я понимаю, у Хошгельды в Ашхабаде есть и друзья, и противники. Он за это время, оказывается, уже побывал там и советовался с разными учеными людьми относительно всяких 84 нововведений. Некоторые с ним согласились, но, наверно, это потому, что Хошгельды поддерживает какой-то влиятельный человек. Я только не сумел выяснить, кто именно за него, а кто против.
— А зачем нам тайком выяснять? Хошгельды сам нам расскажет. Он мне и без того сообщил, что ездил в Ашхабад и советовался там с разными людьми.
Если говорить правду, то Елли тоже узнал о пребывании Хошгельды в Ашхабаде от него самого, но он хотел, с одной стороны, показать, насколько авторитетные у него знакомства, а с другой — заронить в голову Покгена недоверие к молодому агроному.
В тот же день вечером Покген прямо заявил на заседании правления:
— К нам прислали на работу агронома Хошгельды Пальванова. Пусть каждый выскажет свое мнение по этому поводу.
Первым взял слово секретарь партийной организации Чары Байрамов, который уже несколько раз беседовал с Хошгельды и был посвящен в его планы. Байрамов внес предложение немедленно принять Хошгельды Пальванова в члены артели «Новая жизнь».
— Мы можем только поздравить себя, — говорил секретарь партийной организации, — с тем, что юноша из нашего селения стал агрономом и приехал к нам, чтобы применить свои знания на полях родного колхоза. Наука, которую он изучил, поможет нам еще выше поднять урожайность и увеличить наши доходы.
Остальные члены правления присоединились к его мнению. Только Елли выступил с возражением.
— Товарищи! — важно начал он. — Я должен высказаться против принятия Хошгельды Пальванова в члены нашей артели. Поймите, что если бы он был настоящим знающим агрономом, то уж, конечно, не просился бы сюда, а получил бы назначение на какое-нибудь высокое место. Он ведь еще желторотый птенец. Разве мы можем доверить такому наши посевы?
Самый старший из членов правления, степенный Непес-ага, погладил бороду, и сказал:
— Сын мой, Елли! Твое мнение противоречит здравому смыслу. Кому же еще доверить посевы, как не Хошгельды, окончившему высшее учебное заведение. Возьми вот всех здесь сидящих, ведь ни у кого из нас нет такого образования.
Это выступление задело самолюбие Елли настолько, что он покраснел и, не сдержавшись, крикнул:
— Да ты, старина, и сам, оказывается, не очень-то здраво мыслишь. Как говорится: состарился верблюд — за верблюжонком тащится.
Непес-ага, сохраняя спокойствие, ответил:
— Я" может быть, недостаточно здраво мыслю, но у тебя-то мысли, как у старорежимного бая.
— Ты, старина, за эти слова ответишь. Придется тебе обнажить голову перед судом!
— Ну, вот нашли время препираться! — повысил голос Покген, останавливая ссору.
Он поставил вопрос на голосование. За принятие Хошгельды подняли, руки все члены правления, кроме одного Елли.
Вскоре заседание закончилось, и люди разошлись. Вслед за всеми направился к дверям и председатель. Сидевший в одиночестве Елли тоже поднялся и присоединился к нему.
— Я тебя провожу немного, Покген-ага.
— Пойдем, пойдем. Ты что-нибудь сказать хочешь?
— Зря мы, Покген-ага, не пригласили на заседание самого Хошгельды. Тогда тебе многое стало бы ясно. Он ведь задумал все здесь переделать по-своему. Слишком много, говорит, руками работаете, с МТС мало спрашиваете, плохо свою землю используете. Я слышал, как он с Чары-ага говорил. Нельзя, мол, участки вкруговую запахивать, нельзя во время поливов делянки затапливать, нельзя по огурцам позднюю капусту сажать. Я, говорит, пущу трактор и в виноградники, и на бахчевые, я, говорит, люцерну сеять буду, я, говорит, весной пахать не позволю…
— Постой, постой! Это как же трактор на виноградники? Он ведь там все передавит.
— Вот и я то же самое считаю. Нет, Покген-ага, тебе от него немало горя будет, а колхозу и подавно. У вас, говорит, арыков слишком много. Пореже надо. Понимаешь, что придумал!..