Заметив Волкова, женщина перестала ругаться и заулыбалась.
— Сергей Сергеич, вот нежданный гость! А мы запарились совсем. Вот скажите, как работать, если транспорт прибывает после обеда? Ну, полюбуйтесь! Вот хорошо, что партийное руководство само увидит. А у нас потом молоко не принимают. Пожалуйста!
— Маркин в аварию попал, я вторым рейсом пришел, — угрюмо сказал шофер.
— Часто так бывает? — строго спросил Волков.
— Да нет, сегодня первый раз, кажется, — сказал шофер.
— Ах, они когда хотят, тогда и приезжают! — всплеснула руками женщина. — Вчера пришел в пять часов, позавчера — в семь… А сегодня — полюбуйтесь.
— Что за черт, уж не прокисло ли? — удивился Волков, заглядывая в бидон. — Это утреннее?
— Холодильника у нас нет, Сергей Сергеич, сами знаете. Я неоднократно обращала внимание руководства.
— Вы бы хоть в тени поставили.
— Рабочей силы нет, Сергей Сергеич. Доярки распустились, я одна разрываюсь. Я не могу таскать бидоны, а их попробуй заставь — такого тебе наговорят!
— Слушай, что это у вас творится? — хмуро спросил Волков у Иванова.
— Это сегодня, — поспешно ответил бригадир. Молоко забирают утром, пока не испортилось. Корыто сделано, чтобы ставить бидоны в холодную воду, но они хранят в нем свои скамейки.
— А кому носить воду? — воскликнула женщина. — Я не могу одна носить, вы знаете, я человек больной, а их не могу заставить. Им и слова не скажи. Бегаешь, крутишься, ради общенародного же блага недосыпаешь, недоедаешь, а тебе еще упреки, заявления пишут!..
Она поднесла руку к глазам и всхлипнула.
— Какие еще заявления? — устало спросил Полков.
— На меня, какие же еще! Воробьеву подают.
— Я не видел.
— И хорошо, что не видели. Им верить нельзя, им лишь бы не работать. Никакой сознательности. А пуще всего Нинка Денисова!
— Денисова с завтрашнего дня свободна. Вот новая доярка вместо нее, знакомьтесь.
Женщина в соломенной шляпе быстро окинула взглядом Галю, приветливо улыбнулась, протягивая красивую тонкую руку:
— Софья Васильевна, заведующая фермой.
— Как у вас план? — продолжал спрашивать Полков.
— Стараемся. Выполнение положительное. Среднесуточный надой выше, чем в других бригадах. Получаем по четырнадцать килограммов молока от фуражной коровы.
— Неплохо. Для такой фермы неплохо.
— Ну как же! — обрадовалась заведующая. — Последнее решение обкома обязывает нас бороться за пудовые надои. Мы полны решимости достичь этого уровня.
Галя тем временем удивленно оглядывалась.
Шофер сложил шланг, завел мотор и поехал, ни с кем не попрощавшись, как лицо совсем постороннее.
Смуглая приземистая старуха принесла из пруда два ведра воды и принялась споласкивать бидоны. Ей, видно, было неохота и тяжело идти к пруду вторично — она экономила воду: сполоснув один бидон, переливала в другой и так далее. Раз сполоснутые бидоны она ставила вверх дном сушиться.
Галя все больше недоумевала: как это утреннее молоко стояло до сих пор, почему бидоны моются водой из пруда — и никто ничего не говорит, словно так и надо? Почему вокруг столько грязи, мусора, если достаточно пройтись граблями и убрать? Еще больше поразил ее коровник внутри.
Навоз здесь лежал таким толстым слоем, что нога ступала по нему, как по матрацу. Все вокруг было бурым от грязи, от потеков воды с потолка (солома наверху была скорее декорацией, чем защитой от дождя), окна в большинстве выбиты.
Мордами к окнам, хвостами в проход стояли в два ряда коровы на цепях. Их облепили тысячи мух. Коровы беспрестанно топали, обмахивались хвостами; цепи гремели.
Волков осторожно шел первым по проходу, с опаской поглядывая на размахавшиеся хвосты.
— Почему они голодные стоят? — спросил он.
— Это Панькин подкормку еще не привез, — объяснил Иванов.
— Чем подкармливаете? Викой?
— Ну да. С овсом.
— Свежим воздухом они их подкармливают! — раздался насмешливый голос.
В проходе показался молодой парень — рослый, загорелый богатырь с предлинным кнутом на плече.
— Свежим воздухом и молитвами, — весело повторил он. — Кабы я не гонял их на пашу, дали б ими нам четырнадцать литров!
— Что врешь! — сердито крикнул Иванов.
— Почему вру? Пусть парторг сам поглядит на кормушки, да там две недели ничего не было.
— Чего врать пришел сюда? — истерически крикнул Иванов. — Позавчерась давал вику с овсом. Ты чего наводишь тень? Смотри, Костька, доведет тебя твой язык. Распустились!
— Я вас не боюсь, — насмешливо сказал парень. — Без меня вы зашьетесь с вашей фермой. Ясно?
— Ты знай свое дело и не трепись. Пришел выгонять?
— Ну?
— Ну и выгоняй.
Наступило неловкое молчание, только фукали и громыхали цепями коровы.
Костя пожал плечом и стал отпускать коров. Ночуя свободу, они как-то поспешно, испуганно бежали к двери, за которой звонкий мальчишеский голос на них бодро закричал, послышалось хлопанье бича.
— В самом деле, что-то у вас нехорошо… — пробормотал Волков, заглядывая в кормушку: она была чистая, вылизанная — единственное чистое место в коровнике; и только на дне лежал гладкий кусок серой каменной соли-лизунца: соль, видимо, имелась на ферме в достатке.
— Не слушайте их, горлопанов! — воскликнула заведующая. — Сергей Сергеич, им вечно мало, им все не так. Мы работаем не покладая рук. Коллектив полон решимости выйти на первое место по управлению.
— Коровки у нас хорошие, — оптимистично подтвердил Иванов.
Волков задумчиво смотрел, как коровы бегут к выходу, огибая грубо сколоченное корыто, в котором лежали скамейки и разная ветошь.
— Слушайте, — вдруг сказал он глухим голосом. — Вы на отшибе, к вам ездят редко, вы что это, очки втираете?
— Сергей Сергеевич!.. — воскликнула заведующая жалобно.
— Еще весной я велел поставить громоотвод! — закричал Волков истерически, не слушая ее. — Где громоотвод?
— Извините, забыли, — виновато пробормотал Иванов. — Тут делов этих… сдохнешь, не упомнишь… Сергей Сергеевич…
— Вы все забыли, вы забыли! — продолжал кричать Волков, кажется, не на шутку распаляясь. — И подкормку забыли, и уход забыли, элементарные правила животноводства забыли. Для чего вам головы даны? Для того, чтобы ими глядеть? Или для того, чтобы ими есть?
Галя впервые увидела его в гневе. Такой он был некрасив, неестествен; даже становилось как-то неловко за него, хотя он говорил и правильно.
Заведующая и Иванов покаянно молчали, потупив глаза.
— Разгильдяи! Бездельники! Сами распустились — чего же вы от людей хотите? Ох, Иванов, не на своем месте ты, кажется, ходишь!
— Ну, снимите меня… — покорно и грустно прошептал Иванов, шевельнув руками.
И Гале вдруг стало его жалко, невероятно жалко.
Волков уставился на него ледяными глазами, потом резко повернулся и заходил туда-сюда. Он увидел у столба полуоторванную цепь, зло рванул ее — цепь оторвалась, он швырнул ее в открытую дверь, и цепь распласталась по земле, как змея.
На Иванова страшно было взглянуть. Волков достал платок, вытер красное лицо: внутри коровника было душно, дышать нечем, хотелось выйти скорее на воздух. Волков еще раз обтер лицо, шею, старательно сложил потемневший платок и положил его в карман.
— Да, так вот, значит, новая доярка, — сказал он тупо. — К кому ее устроить жить?
— Можно и к тете Моте…
— Она одна живет?
— Одна.
— Я на тот предмет, что если дети, так… В общем устройте. Где тут ее орудия производства?
Заведующая достала из корыта подойник и скамейку с нацарапанными надписями «Нина».
— Завтра первая дойка в полчетвертого.
— Хорошо, — сказала Галя.
Волков и Галя пошли к машине за чемоданом, а в коровнике сразу поднялся какой-то резкий разговор между бригадиром и заведующей фермой.
Пастух Костя щелкал огромнейшим бичом. Подпасок — мальчишка лет пятнадцати — бегал вокруг стада, как гончий пес, и направлял его. Получилось, что все пошли вместе — Волков, Галя, Костя.
Странно и неловко было смотреть на Костю. Он был так здоров, так красив, а одежда на нем была худа. Может быть, Галя после города просто не привыкла, а никто здесь этого не замечал?
— Ну, значит, теперь в пастухах? — мрачно спросил Волков.
— Мне нравится, — беззаботно сказал Костя.
— И не стыдно тебе?
— Чего стыдно? Работа почетная. Все ваши надои на мне да на Петьке держатся. И я люблю животных.
— Он комбайнер, — сказал вдруг Волков, обращаясь к Гале. — Он комбайнер и тракторист.
— Был! — весело сказал Костя.
— И назад не хочешь?
— Что мне, жизнь надоела?
— Так в пастухах век и проходишь?
— А мне хорошо. По крайней мере хоть работа чистая.
Волков, прищурившись, посмотрел Косте в лицо.
— Чего смотрите? — спросил Костя спокойно. — Небось так в парторгах век и проходите? А на трактор не тянет?
— Ты не знаешь моей жизни, Костя.
— А откуда вы знаете мою жизнь? — сказал Костя, подмигнул Гале, взмахнул кнутом и зашагал прочь.
Стадо удалялось в поле. Петька бежал прямо по картошке, лупил коров, сходивших с дороги; они шарахались, толкались, и он развил такую бурную деятельность, что стадо с необычайной быстротой, почти бегом, скрылось в облаке пыли.
«Москвич» на длинных ногах стоял у конторы ни солнце, раскаленный и пахнущий бензином. Степка копался в кабине.
— Купался? — спросил Волков.
— Нет. Подзагорел малость, вишен поел. Вода в пруду такая зеленая, аж противно смотреть.
— Поедем в Дубинку.
— Это еще зачем?
— Посмотрим…
— Что ж, в Дубинку так в Дубинку. Свиней смотреть, да?
— Свиней, — устало сказал Волков.
Галя добыла чемодан. От жары у нее была тяжесть в голове и во всем теле.
— Я вот что хотел бы… — сказал Волков. — Вы свежий человек. Вы сейчас пойдете к Иванову, он вас устроит к тете Моте, а завтра вы начнете работу. Вы не могли бы посмотреть: что здесь такое делается? Что-то здесь очень нехорошее делается. Скажу вам прямо: у меня такое впечатление, что здесь наступило какое-то повальное разложение — от Людмилы до Иванова. Никого нет! Порядочного труженика нет. Все прекрасны! Не знаешь даже, на кого опереться. Слушайте, напишите мне. Или позвоните.