Настроение поднял сержант Коля Федосеев. Он привел свое отделение (человек двенадцать), которое я считал погибшим. Теперь взвод насчитывал сорок с лишним бойцов. Бывший лейтенант по дороге нашел небольшой склад, принес патронов для трофейного оружия, консервов и спирта. Спирт я приказал придержать. Во взводе и так было достаточно выпивших.
Снова собирали разбросанные автоматы и магазины к ним. В ближнем бою среди лабиринтов развалин они были более эффективны, чем винтовки. Федосеев рассказал, что везде лежит много погибших. И наших из роты, и бойцов из стрелкового полка. Явился старшина с двумя помощниками, нагруженные, как ишаки, боеприпасами и бачками с едой.
Настроение было хорошее. Пшенка с мясом, сало, селедка, трофейные консервы. Хунхуз, выпивший больше других, расхваливал себя и убеждал, что рану получил в бою. Я кивал, соглашался с ним. Пришел фельдшер Бульба, перевязал раненых.
У Матвея Осина опухла правая ладонь, пробитая насквозь еще в начале боя. Я приказал ему шагать в санбат. Замполит Зенович, с которым я забывал советоваться, согласно кивнул головой. Я попросил фельдшера посмотреть рану Хунхуза. Размотав бинты и сменив повязку, коротко подвел итог:
— Самострел. И вон, парнишка сам себе руку подпортил.
Хунхуз, понимая, что пока не получит настоящую боевую рану, находится под угрозой расстрела, хлебнул тайком и уполз спать. Парнишка из взвода Фалина топтался возле меня. Руку он подпортил крепко, кровь сочилась несмотря на толстую повязку. Он был весь бледный, по лицу катились капли пота.
— Иди в свой взвод, — приказал я.
— Не смогу. Голова кружится.
— Хочешь жить — дойдешь. А мне ты здесь не нужен.
Парень сам себя загнал в безвыходное положение. У него, как и у Хунхуза, оставался единственный выход: воевать дальше, а там как бог рассудит.
Установилась временная тишина. Стрельба понемногу продолжалась, но обе стороны отдыхали. Мы будем наступать дальше, это ясно. А вот чего ждать от фрицев? Мы заняли три четверти территории завода и держали под обстрелом оставшийся пятачок. В таких случаях, опасаясь окружения, они потихоньку отступали. Наверное, выводят уцелевших солдат под прикрытием пулеметов. Поделился своими мыслями с Зеновичем. Замполит со мной согласился.
— А куда им деваться? Смываются потихоньку.
Но мы ошибались.
Сначала в нашу сторону открыли огонь минометы. Мы заползли кто куда. После нескольких залпов началась атака. Зенович лежал в нескольких шагах от меня и стрелял длинными очередями. Немцы мелькали быстрыми серо-голубыми пятнами, и поймать их на прицел было трудно. Я хотел посоветовать замполиту не тратить попусту патроны и сменить позицию. Когда стреляешь с одного места, тебя обязательно засекут.
По перевернутой металлической платформе забарабанили тяжелые пули. Стреляли из крупнокалиберного пулемета. Капитан Зенович так и не успел получить от меня дельный совет. Вскрикнул и обхватил ладонями лицо. Потом поднялся на колени и качнулся вперед-назад, словно молясь.
Я опрокинул его на бок, но никак не мог разжать пальцы. Кровь густо сочилась, затекая мне в рукав гимнастерки. По металлическому дну платформы снова заухало-загремело, пуля отколола кусок щепы от шпалы, еще одна звонко брякнула о рельс.
Наш замполит был мертв. Крупнокалиберная пуля ударила его под глаз, который выскочил из орбиты и повис мутным комком, из черепа за ухом выбило кусок кости. Кровь уже почти вся вытекла, остатки толчками выбивало ему на гимнастерку, погоны, новенький орден.
Познакомившись с капитаном Зеновичем, я долго не мог представить этого вежливого, всегда аккуратно одетого офицера в роли наставника штрафников. О них во время войны и после говорили разное. Изображая и разухабистой, готовой на смерть братией и глубоко осознавшими свою вину людьми, отважно дравшимися, чтобы искупить ее.
Главное я знал точно. Шансов погибнуть у штрафников было гораздо больше, чем в обычных частях. Я уже успел в этом убедиться. Привычная в обычных частях политработа: нравоучительные беседы, лозунги, сочиненные в газетах примеры чьего-то героизма и сказочные подвиги здесь не срабатывали.
И все же Илья Аркадьевич Зенович нашел общий язык со штрафниками. Он был с ними вместе в бою, и его оценили по-своему, по-солдатски.
— Гля, замполит — еврей, а за спинами не прячется.
И это не было подковыркой в адрес его лично или нации, которую он представлял. Капитан был просто один из наших и погиб, как и большинство, в бою.
Мы даже не успели перевязать его изуродованную голову и похоронить тело. Слишком быстро развивались события. Немцы, собрав кулак, наступали превосходящими силами. Цепь, не меньше двух взводов, бежала, ведя непрерывный огонь.
Из-за платформы высунулся солдат в каске, обтянутой маскировочной сеткой. Дал очередь и снова спрятался. Стрючок тоже ответил ему очередью, но едва уклонился от веера пуль с другой стороны.
Я держал палец на спусковом крючке, готовый открыть огонь, но атакующие не торопились подставлять себя. В нашу сторону полетели гранаты. Меня и Стрючка спасла воронка, куда мы нырнули одновременно. Рослый штрафник из моего взвода кинулся вслед за нами. Взрыв подбросил его, и он упал на нас, уже смертельно раненный. Зная, что вслед за гранатами выскочат атакующие, я лихорадочно выдергивал зацепившийся за что-то ППШ.
Рывком вырвал скобу, на которой крепился ремень, и открыл огонь не целясь. Две фигуры, в голубых куртках, шарахнулись прочь. Попал или нет — не знаю, выпустил весь магазин на 35 зарядов. Алдан, бормоча под нос ругательства, бросил две гранаты и тоже взялся за автомат. Он дал возможность нам со Стрючком столкнуть мертвое тело и перезарядить автоматы.
Кучка атакующих немцев бежала, прячась за вторым рядом смятых железнодорожных вагонов. Мы сумели их отбить и заставить залечь наступающую цепь. Сами вряд ли бы сумели — нам не давали высунуться. Снова помогли «максимы» с растворного узла.
Единственным помощником у меня оставался сержант Федосеев. Он пристроился с трофейным пулеметом среди груды шпал, скрученных рельсов. Ему помогал самострел, паренек, не сумевший добраться до своего взвода.
— Откуда их столько взялось? — прокричал бывший лейтенант.
Ответа он и не ждал. Откуда бы ни собрались немцы, но выбивали они нас с занятой территории настойчиво. Все мы знали, что уйти с завода нам не позволят. Пригибаясь, подбежали несколько пехотинцев со знакомым мне уже лейтенантом. Заняли укрытия рядом с нами, приготовившись к отражению атаки. Мы успели перекинуться парой слов, потом раздался сильный взрыв.
Угодили в бетонную тумбу растворного узла. Полетели куски, оторванные доски. Следующий снаряд угодил в коридор, откуда вели огонь «максимы». Из дверей и окон с пятиметровой высоты спрыгивали уцелевшие пулеметчики. Кто-то успел скатиться по металлической лестнице. Они бежали к нам. Среди уцелевших я увидел лейтенанта, командира пулеметного взвода.
Снаряды равномерно долбили бетонный узел. Третий, четвертый, пятый… После очередного снаряда обвалился поддон и рухнул на площадку. Из месива бетонных глыб торчали ноги погибших, сплющенные стволы «максимов», еще что-то розовое бесформенное.
— Самоходки, — сказал задыхающийся от бега и напряжения лейтенант.
— Как они прошли? Здесь же сплошные развалины.
— Они из-за ограды бьют.
Оживились и наступающие. Снова полетели мины. Немцы упрямо вклинивались в нашу оборону группами по 10-20 человек. Огнеметная струя ударила в кирпичный проем неподалеку от меня. С криком выскочили двое бойцов, горевшие с ног до головы. Они падали, катались по земле, снова пытались куда-то бежать. Зрелище было страшное.
Мы отступали, оставляя с таким трудом занятые позиции. Пуля попала Хунхузу в плечо. Он устоял и, поглядев на меня, проговорил:
— Все, начальник. Искупил…
Договорить не успел. Очередь из пулемета свалила бывшего уголовника. Мы снова оказались за перевернутым железнодорожным вагоном. Рассыпавшись цепочкой, стреляли, прячась за железяки. Ранили Женьку Савельева, моего ординарца. Висела перебитая в кисти рука. Парень от шока ничего не соображал и кричал, что у него кончились патроны.
Патроны у Савельева в автомате оставались плюс полный запасной диск на поясе, но стрелять он уже не мог. Кровь тянулась клейкой густой нитью. Перетянули жгутом руку, и я показал направление:
— Женька, уходи. На карачках, на локтях. Только не поднимайся. Постой, секунду…
Вытащил из подсумка диск, который Савельеву был уже ни к чему. Стрючок и бывший полицай Терентьев стреляли из винтовок. Стрючок торопливо, почти не целясь. Терентьев плотно прижимал приклад к плечу и тщательно целился. Передергивая затвор, сползал вниз и, меняя позицию, снова выпускал пулю. Он попадал в цель чаще других и, по крайней мере, не давал немцам делать открытые перебежки.
У Терентьева трое детей. Как и у Матвея Осина. Они совершенно разные люди, но оба хотят выжить. Это читалось в сжатых, побелевших от напряжения губах бывшего полицая Терентьева. Он воевал умело и осторожно. Но сейчас, в горячке, когда по нам вели плотный огонь, не уберегся. Пуля разбила ему правую ключицу, из лопатки брызнули клочья.
— Стрючок, помоги!
Маленький боец не знал, как подступиться, неловко стал расстегивать гимнастерку. Его оттолкнул Бульба, быстро раздел Терентьева до пояса. Он был весь в крови.
— Помирать, Федор? — раздельно, по слогам, тяжело прошептал бывший полицай и теперь уже бывший штрафник
— Нет, не спеши. Кажись, легкое не порвало. Выживешь…
Бульба умело перевязал оба пулевых ранения. Приспособил на сломанной ключице дощечку, примотал ее и руку, соорудив подобие каркаса.
— Сам дойдешь? — спросил я.
— Дойду… или доползу. Не волнуйся, лейтенант. Не поминай лихом.
Стрючок полез помочь приятелю, но высунулся слишком высоко. Очередь хлестнула по брустверу, ударила маленького солдата в лицо. Он упал, потащив следом Терентьева.
— Пусти, — раненый с трудом оторвал от себя мертвого помощника.