флаг и с такой же красно-черный шеврон с чубатым одноглазым казаком, больше похожим на пирата, на фоне скрещённых сабель. На шевроне была надпись: «Кривбас».
— Ну, здравствуй, сынок. С днем рождения! — улыбнувшись, сказал Иван.
Сергей вначале не понял, о чем говорит отец…
— У меня же день рождения… — начал он, но Иван его перебил.
— Сёгодни — твий другый дэнь народження. Бо ты, сынку, мав помэрты…
— Батя, давай нормально разговаривать. Ты нас воспитывал по-русски, чего теперь начал на украинском со мной говорить? Вон, меня по-украински ты уже приложил, мне хватило…
Сергей попробовал пошевелить левой раненой рукой, но вдруг увидел, что ее… нет. Хотя он все еще ее чувствовал. Он здоровой, правой рукой приподнял простыню, которая его укрывала. Руки не было, был небольшой обрубок, культя, перебинтованная бинтами.
«Ниже локтя ампутировали, значит…», — подумал он.
— Ты, сынок, мало того, что с сепарами связался, ты еще и родину свою предал! Свою мову, свий народ зрадыв! — взорвался Иван.
— Батя, какую мову, какой народ? Это ты вырос в Украине, а я родился на Донбассе, который никогда украинским не был — тебе ли не знать? У нас в поселке на каком языке все гутарят? На русском! У нас испокон веков в Станице Луганской казаки русские жили, да и в Луганске, который Ворошиловградом назывался раньше, много было украинцев?
— Сынок, Донбасс — цэ Украина…, — начал было Иван, но сын его перебил.
— Ты скажи еще, что Крым — это Украина!
— И скажу! Скажу! Путин украл у нас Крым, ан… аннексировал, — с трудом произнес сложное, услышанное по телевизору слово Иван.
— Не украл, а отобрал. А украинские войска даже выстрела в его сторону не сделали ни одного, тихо слиняли. А частично перешли на службу к россиянам. Батя, не надо меня тут агитировать. Крым всегда был турецким, потом Россия его отвоевала и несколько столетий Крым был российским, Украины тогда, как государства, и в помине не было!
— Украина в рабстве была… В рабстве! У москалей! — Иван снова готов был взорваться.
— Да, батя, мозги тебе на твоих майданах капитально промыли. Какое рабство? Это рабам построили дороги, заводы, дома, мосты, школы, это рабам подарили ДнепроГЭС и атомные станции, рабам дали армию и флот? Да Украины, как государства, не было до тех пор, пока сначала Ленин, а потом и Сталин дали Украине, точнее, подарили государственность. Украина даже в ООН была представлена наравне с СССР! А вы на своих майданах памятники Ленину — основателю украинского государства — поскидывали!
— Коммунисты Украину угнетали! Много лет!
— Коммунисты подарили Украине Донбасс, который изначально был в составе Российской империи, коммунисты подарили Украине всю Галицию и Буковину, которые были у Австро-Венгрии и у Польши. Коммунисты отобрали у Румынии нефтеносные земли — тот же остров Змеиный, которые ваш Ющенко бездарно профукал!
— Сынок, что ты брешешь! Ющенко поднял Украину с колен!…
— Нет, батя, Ющенко опустил Украину на колени, точнее, поставил ее раком перед америкосами!
— Да ты, я погляжу, наслушался своих москалей и друзей-сепаров! Ты с кем воюешь? Ты со своим народом воюешь? Со мной? Своим отцом?
Сергей устало посмотрел на Ивана. Боль в несуществующей руке куда-то ушла, но боль в душе не проходила, а только усилилась. Он не мог поверить, что перед ним — его отец. Отец, который вырастил его, который силой заставлял садиться за книжки, заставлял читать. И сам в детстве читал ему сначала сказки, а потом и более серьезные книги, начиная с приключений капитана Сорви-голова и индейцев Фенимора Купера, заканчивая историческими романами Ивана Ле про Наливайка и Чингис-хана. Это ведь он, отец, заставил Сергея полюбить книги, пробудил интерес к истории. Жаль, что сам так и не удосужился эти книги прочитать. И узнать историю своей страны…
— Знаешь что, батя? Мне не о чем с тобой говорить и незачем спорить. Ты пришел сюда, на Донбасс с оружием? Пришел свои порядки наводить? Вот тут ты и останешься. Многие ваши уже остались, в земле лежат, а многие, как падаль, по посадкам валяются да по оврагам. Здесь люди сами хотят решать, с кем и как им жить. Если бы в хату к тебе пришли указывать, как на кухне готовить и куда обувь ставить, ты бы не послал таких советчиков? Иди, батя, к своим карателям, тебе они ведь роднее. А меня можешь добить, раз твои побратымы не добили.
Иван тяжелым взглядом посмотрел на сына.
— Это мать тебя так выучила, сынок?
Сергей печально улыбнулся.
— И мать тоже. И ты сам. Ты меня учил своих не предавать, учил отвечать ударом на удар и ни перед кем голову не склонять. Так что можешь все исправить.
Иван внезапно ухмыльнулся.
— Ни, сынку, выправыты я ничого нэ зможу вжэ… Алэ с матинкою твоею побалакаю… И ты тэж…
И вышел.
Галину с Настей не тронули. Они были готовы к издевательствам, пыткам, даже к смерти. Хотя нет, разве к этому можно быть готовым? Настя, конечно, храбрилась, но было видно — ей страшно. А Галине Ермиловой было все равно. Она умерла тогда, 2 июля 2014 года, когда похоронила своего пятилетнего Ванечку. После этого ей хотелось только отправить на тот свет как можно больше этих упырей, которые могут убивать маленьких детей, которые воюют только с женщинами и стариками. И смерти она не боялась. Жалела только, что мало повоевала, мало убила этих укрофашистов. Ну, пожила уже, полтинник почти, значит, пора. Сколько деток не дожили даже до школы, ее Ванечку эти нелюди убили, когда ему только-только пять лет исполнилось…
Танкисток посадили отдельно в какой-то погреб. Сутки они просидели там, продрогли — ночь была холодной, да и погреб — сырой и заплесневелый. Потом крышка открылась и чей-то молодой голос прокричал:
— Агов, жиночкы, вылазтэ з бункэру, вжэ час прийшов, розстрилювати вас будэмо!
Женщины по лестнице, которую им спустили, вылезли наверх. У погреба стоял молодой парнишка, что удивительно — без маски-балаклавы, и улыбался. Улыбка у него была такая хорошая, яркая, прямо трудно было поверить, что этот улыбчивый мальчик спокойно может их убить. Но, судя по красно-черной нашивке «Правого сектора» на рукаве, их конвоир вот так, улыбаясь, стрелял в мирных жителей. Галя наслышана была о том, что творили на Донбассе эти «правосеки»…
Их повели не на окраину, а привели в дом, который раньше был сельсоветом, а потом — местной администрацией. Там украинцы оборудовали свой штаб. Дом окружали бетонные блоки, на въезде был блокпост — мешки с песком, зачем-то окруженные колючей проволокой и несколькими сваренными кустарным способом противотанковыми «ежами» из каких-то железных швеллеров.
«Значит, расстреливать не будут… пока не будут», — подумала Галина.
Настя Кротова с ненавистью глядя на конвоира, процедила:
— Шо, допрашивать будете? Так мы не скажем ничего!
Хлопец снова заулыбался.
— Тэбэ, дивка, я б допытав залюбкы. Вона, вси хлопци заглядаються, в чэргу стають, мовляв, дайтэ нам цю кралю допытаты.
Кротова ощерилась.
— Пыталка не выросла, молокосос. Иди у амеров пососи сначала, правосек недоделанный!
Пацан заржал.
— Ого, а дивка з пэрцэм! Люблю такых, гаряча штучка!
Настя сплюнула в его сторону.
— Я таким, как ты, горячих штучек насовала будь здоров! Подавились только, до сих пор по полям валяются. Мало только, надо было бы больше. Но ничего, наши пацаны вам еще насуют, без штанов с голой жопой побежите, вояки!
Конвоир прекратил ржать, скривился.
— Ну, побачымо щэ, хто кому натыкае! Ваши попочленцы вон в нас сыдять, зараз усих до купы збэрэмо, та почнэмо шматуваты. А вы подывытэсь спочатку, а потим вжэ и вас прыголубымо. Хоча титку можэ й нэ будемо, вже стара, а ось тэбэ…
Но тут они подошли к входу в штаб, прошли через блок-пост и улыбчивый украинец замолчал. Танкисток завели в штаб, они поднялись на второй этаж, их направили, судя по всему, в актовый зал. Галина зашла первой, глянула в зал… и обмерла. На сцене стоял стол, накрытый красной бархатной скатертью, а за столом восседали какие-то мужики в камуфляже. И среди них сидел… ее Иван!
Навстречу пленным вышел какой-то полковник ВСУ, судя по пузу и ряду медалей на всю грудь, явно штабной. Обычно только такие вояки красовались своими цацками и щеголяли в новенькой форме. Те, кто реально воевал, чаще всего были одеты даже не в военную форму, а в какой-то микс камуфляжа, спортивных треников и гражданки, обувались либо в кроссовки летом, либо в резиновые сапоги осенью. Зимой в ходу, точнее, на ходу были валенки и бахилы.
— Ну, что, предатели, сепаратистки, будем вас судить? Вы можете смягчить свою участь, если добровольно дадите показания, покаетесь перед Украиной…
— Ты, колобок, долбодятел? Ты кого судить тут собираешься? Перед кем нам каяться? Мы свою Родину от вас, американских прихвостней, защищаем, фашистов бьем, а показания вы будете давать — в международном трибунале! Расскажите, как мирных жителей убивали, как детей бомбили, стариков и старух расстреливали… — Настя выплевывала слова в лицо толстому полковнику, как гвозди в него вколачивала.
Полковник аж пошатнулся.
— Это что такое? Что она себе позволяет?! — внезапно взвизгнул он.
Тут же с двух сторон подскочили верзилы в таких же новеньких «пикселях» явно америкосовского разлива и без слов стали лупцевать ополченок. После первых же ударов Настя и Галина упали на пол, и их продолжали месить ногами, как какие-то кули с мукой.
— Постойте, погодите, нам же снимать надо! Как же суд? Мы процесс заснимем… — внезапно возник перед полковником какой-то жевжик, судя по всему, украинский журналист. Но полковник махнул рукой и еще двое его подручных оттеснили и журналиста, и оператора с камерой в сторону.
— Слишком жирно для них будет — суд. Поучите их тут немного и потом — в овраг. Показаний Дрюк будет достаточно.
Внезапно к полковнику подошел Иван.
— Пан полковник, дозвольтэ спочатку мои хлопци з нымы побалакають? Воны ж в нас стрилялы, мы з нымы розбэрэмося, а вжэ потим…