Сто лет назад русский генерал Турчин решил, что чеченское селение Дойзал-Юрт будет для него легкой добычей. И вправду, путь к нему лежал через плодородную долину, потом проходил ущельем по руслу реки. А там каменными ступеньками в гору поднимались уже и сакли горцев. Не надо было русским солдатам карабкаться через горные перевалы, растягиваться цепочкой по горной тропе. Аул этот считался ставкой самого Давлет-Гирея, злее которого в тот год среди абреков и не было.
Шел русский отряд колонной, маршировал, как по Европе. Понятно, что абреки испугались, такой войны они не знали и не любили. Вошел отряд в пустой аул. Но пока жгли и раскатывали по камешкам нехитрые чеченские постройки, мышеловка захлопнулась. Сунулись назад – завал, за ним чеченцев видимо-невидимо. Попробовали дальше по ущелью, там и вовсе абреки сидят за каменным бруст-вером. А сверху по склону сбегают уже самые отчаянные горцы, почти на штыки прыгают. Как вырвались из окружения, сколько потеряли русских мужиков, о том победный рапорт генерала Турчина о взятии неприступного аула Дойзал-Юрта умалчивал. Но старики-горцы говорили, что все ущелье было усеяно костьми незахороненных урусов, а по берегу реки и сейчас можно встретить солдатские косточки.
Советской власти тоже понравилась плодородная долина, роскошные выпасы, чистая речка. В тридцатые годы здесь построили конезавод. Жителей окрестных аулов, в том числе Дойзал-Юрта, самого большого в округе, привлекали к работе, справедливо полагая, что для настоящего горца конь – роднее собственной жены. Первый директор конезавода, бывший питерский рабочий, объездил все аулы, долго говорил перед молчащими мохнатыми шапками об общинных традициях горцев, о любви джигитов к лошадям. Чеченцы ему поверили, даже полюбили по-своему. Но в тридцать седьмом он уехал на какой-то слет конезаводчиков в Ростов и назад уже не вернулся.
Новый директор резко перестроил всю работу. Конезавод отказался от местных горских пород лошадей, за которые так ратовал преж-ний директор, а стал разводить политически правильную буденновскую. Местные жители стали уходить с завода. Директор сигнализировал, и сверху дали указание усилить агитацию среди горцев, особенно среди чеченской молодежи. Так в ауле Дойзал-Юрт появилась Мария Хуторная, освобожденный секретарь комсомольской организации конезавода имени Семена Михайловича Буденного.
Трудно сказать, насколько эффективной была ее работа, потому что началась война, и молодые рабочие конезавода были мобилизованы. Но свой личный кадровый вопрос она решила очень успешно – вышла замуж за Азиза Саадаева, передовика производства на конезаводе, молодого зажиточного чеченца из старинного рода.
Родня Саадаева сначала была категорически против этой свадьбы, но потом выяснилось, под большим секретом, что прабабка Марии была чеченкой из еще более старинного рода, чем Саадаевы, а ее прапрадед даже совершил паломничество в Мекку. Говорят, что Мария Хуторная даже ездила на ту сторону Терека в свою родную станицу, чтобы привести какие-то записки русского офицера, который довольно точно записал всю эту историю. Хотя вряд ли в этом была необходимость, так как кровная память у чеченцев точнее всяких литературных записок.
Была богатая чеченская свадьба, за что Маша получила выговор по комсомольской линии, правда, без занесения, потому что райком комсомола в последний момент решил, что такие формы агитации среди чеченцев тоже «имеют место быть». Но через два месяца Азиз Саадаев с первой партией дойзал-юртовцев ушел на фронт. Секретарю же комсомольской организации Марии Саадаевой предстояло решать кадровую политику уже в условиях военного времени.
Потому в этот летний день она сидела во дворе дома Мидаевых и разговаривала с молодой чеченской девушкой Айшат.
– Айшат, поверь мне, я тоже уважаю традиции и обычаи чеченского народа, – говорила статная белокурая красавица Мария, похожая на сказочную богатырку Синеглазку. – Но сейчас, когда на нашу Родину напал сильный и коварный враг, мы должны забыть… на время эти красивые древние законы. Сейчас у нас один закон, одна цель – победить фашистскую гадину, а потом уж мы разберемся…
Мария смотрела на Айшат, а та сидела, опустив глаза, чуть скосив их в сторону, будто ожидала окрика сзади.
– Ты пойми, подруга моя, – продолжала комсомольская богиня, – сейчас каждая пара рабочих рук на счету. Скоро на конезаводе не останется ни одного мужчины, даже старого конюха Саида заберут на фронт. Ведь враг уже подходит к Кавказу. Это ты должна понимать! А фронту нужны наши кони. Вчера вот на заводе зачитывали письмо бойца из красной казачьей дивизии. Он пишет, что конь буденновской породы спас его от смерти и вынес из-под огня, когда их контратаковали немецкие танки. Даже само имя Семена Михайловича, которое носит лошадиная порода, вдохновляет красных джигитов на подвиги… Что ты молчишь, Айшат? Ты слушаешь меня?
– Слушаю, – послышался певучий голосок.
Саадаева тяжело вздохнула. Надо было захватить с собой письмо красного казака. Может быть, подействовало бы сильнее? Хорошо бы еще написал с фронта чеченец-земляк с благодарностью за хорошего скакуна. Своему бы они поверили. Надо попросить мужа Азиза, хотя он пулеметчик. Но тут же Мария поймала себя на мысли, что не смогла бы просить мужа о такой… Она чуть не подумала: «…глупости».
– Айшат, а тебе пишет Салман с фронта?
В глазах Айшат впервые с начала разговора вспыхнул радостный огонек.
– Да. Он пишет, что каждый свой ночной набег на врага он посвящает мне. А в послед-нем письме он прислал мне в письме зезаг…
– Цветок? Засушенный?
– Нет. Сейчас я тебе его покажу.
Айшат порывисто вскочила и юркнула проворно в дверь сакли. Оттуда раздалось ворчание ее матери и чеченские ругательства.
Маша улыбнулась. И вправду, шайтан-девка. Такая шустрая деваха была бы очень полезна на заводе. Да она бы давно ее уговорила, если бы чеченские девушки что-нибудь могли бы сами решать. А так их разговор был совершенно пустым, вроде галочки о проведенном формально мероприятии.
Девушка также быстро вынырнула из сакли, что-то держа в руках.
– Вот, посмотри…
Саадаева взяла небольшой кусок черной бархатистой материи с вышитым на нем желтым цветком.
– Что это?
– Салман написал, что срезал с шапки убитого им немца. Такие цветы носят на одежде специальные солдаты, которые умеют воевать в горах.
Девушки склонились над цветком, словно пытались разглядеть что-то на его черном фоне. Что там происходит? Близко ли враг? Что будет с родными им людьми?
– Ты понимаешь, Айшат, что это значит? – прервала молчание Маша. – А это значит, что немцы собираются наступать на Кавказ. У них есть такие специальные войска, которые обучены воевать в горах. Они хотят прийти сюда. Теперь ты понимаешь, почему я пришла к тебе? Понимаешь, какое наступает время?.. Ладно, что еще пишет Салман?
– А еще он мне пишет очень красиво о том…
Девушка внезапно замолчала, увидав что-то или кого-то за невысоким каменным забором. Саадаева проследила за ее взглядом и узнала ковылявшего мимо Дуту Эдиева.
Дута был ровесником Салмана Бейбулатова, но на фронт его не брали из-за увечья ноги. Когда-то местные чеченские мальчишки, лазая по горам, забрались на одинокий утес. Он возвышался над деревьями, росшими на берегу речки Актай, только одна высокая ива была вровень с ним. Вот тогда-то, стоя на утесе, кто-то и сказал, что здорово было бы до-прыгнуть до макушки ивы и опуститься на ней до самой земли. Сказал просто так и приумолк. Слишком высоко, а до дерева метра три, если не больше.
Но Салман и Дута посмотрели друг другу в глаза, совсем по-взрослому окинули серьезными взглядами не сошедшие со дня последней драки синяки. Под глазом у Дуты и на скуле у Салмана. Мальчишки поняли, что сейчас произойдет очередная потасовка между ними, только не за старый патрон или деревянную шашку, а за первый прыжок. Тогда Азиз, тот самый будущий муж Марии, предложил бросить жребий. Жребий выпал Салману.
Мальчик подошел к самому краю скалы, примерился, потом немного отступил. Но, взглянув на Дуту, скрестившего на груди руки, на его прищуренные глаза, Салман вдруг взвизг-нул, подражая шакальему крику – боевому кличу абреков, и, оттолкнувшись от утеса, прыгнул вперед. Мальчики услышали хлопок, когда Салман ударился грудью о гибкие ветки, и почувствовали его боль. Как обезьяна, их товарищ с ловкостью обреченного вцепился в верхушку. Ива не выдержала и стала крениться набок, но постепенно выправилась, видимо, поняв, что ноша не так тяжела, и стала разгибаться. Казалось, что она хочет стряхнуть с себя дерзкого мальчишку. Но Салман вцепился в дерево, как клещ. Удержался, но ему пришлось спускаться по веткам вниз самому.
Тогда Дута понял, что пришел его час, и сейчас он сможет обойти наконец своего извечного соперника и уже до конца своих дней не даст ему вырваться вперед. Надо только разбежаться и прыгнуть не так, как Салман, а сильно, отчаянно. Тогда ива согнется до земли. Даже не до земли, пускай. Он спрыгнет сам, а не будет трусливо сползать по веткам, как Салман.
Он тоже закричал по-шакальему, и в крике этом слышалось уже торжество победителя. Мальчик словно пробежал по воздуху до верхушки ивы, послышался хлопок, хруст веток, и Дута вдруг полетел дальше совершенно свободно, сжимая в руке пучок веток. Мальчики ахнули, им показалось, что прошло очень много времени, когда они услышали стук упавшего на землю тела и отчаянный крик Дуты, немного успокоивший ребят: раз кричит, значит – живой!..
Так Дута Эдиев стал не просто вторым после Салмана Бейбулатова, но вообще последним среди мальчишек аула Дойзал-Юрт. На изувеченной, кривой ноге он следовал за мальчишеской ватагой, как тень, издалека наблюдая за их шумными играми. Только верхом на коне он ни в чем им не уступал – ни им, ни самому Салману. Не уступал? Да они Дуте и его коню не годились даже на подстилку под седло. В седле Дута торжествовал, вся запрятанная до времени удаль вырывалась наружу. Нет, такого джигита давно не видели окрестные горы! Разве вспомнить Давлет-Гирея? Но когда это было!