Отрывок из «Ответа Яковлеву» (Л 482) доказывает, что это не может быть правдой:
Только на следующий день, 3 декабря 1934 года, в момент беседы с руководителями УНКВД Медведем и Фоминым Сталин впервые сказал: «Убийство Кирова – это дело рук организации, но какой организации, сейчас трудно сказать».
3 декабря Сталин не имел представления, какая организация была в ответе за это. «Ответ» признает этот факт:
Можно считать, что до 4 декабря речи о зиновьевцах не было, т. к. в этот день Агранов в информации Сталину именовал Котолынова и Шатского троцкистами, а не зиновьевцами.
Цитируя вышеприведенный отрывок из «Ответа», Лено признает, что 3 декабря
Сталин сказал Медведю и Фомину, что «убийство Кирова – это дело рук организации, но какой организации, сейчас трудно сказать» (Л 272).
Но затем Лено заявляет:
Он был менее искренним, чем ранее с Ежовым и Аграновым, которым он, вероятно, уже отдал указания по выстраиванию дела против бывших зиновьевцев.
Лено обосновывает это «вероятно» на заявлении Макарова из «Ответа». Однако, как мы уже демонстрировали, Макаров ошибался в отношении даты ареста. Как мы только что видели, авторы «Ответа» (того самого произведения, которое использует здесь Лено), Ю. Седов и иже с ним, тоже игнорируют эту дату. Более того, как признает сам Лено, показания Макарова были частью попытки Хрущева и его сторонников обвинить Сталина.
Сам Лено анализирует тот факт, что исследователи доказали, что одни фальшивые воспоминания можно создать путем влияния на них других (Л 9–10).
Вдобавок, промежуток в 26 лет между предполагаемым событием, которое, как заявляет Макаров, он «помнит» (2–3 декабря 1934 г.), и датой его свидетельских показаний людям Хрущева (22 января 1961 г.) означает, что воспоминания Макарова о точных датах были бы ненадежными, даже если бы на него не оказывалось давление с целью обвинить Сталина – это факт, который также признает Лено (Л 10–11).
Мы знаем, что в течение двух последующих дней 4 и 5 декабря следователи НКВД все еще расследовали возможное соучастие троцкистов в убийстве Кирова. Они не поступили так, если бы Сталин приказал им проследить связь с зиновьевцами. Лено признает, что в телеграмме Агранова Сталину от 4 декабря «нет никакого упоминания зиновьевцев или других конкретных коммунистических оппозиционных групп» (Л 280).
Не считая статьи Люшкова 1939 г. – мы вернемся к ней позднее для более подробного рассмотрения – показания Макарова 1961 г. являются единственным предполагаемым доказательством того, что Сталин так или иначе приказал следователям НКВД обвинить зиновьевцев. А показания Макарова 1961 г. фальшивы – то есть, если он и давал их когда-нибудь вообще, то, как мы уже замечали, мы их получили лишь из третьих рук.
Вскоре после этого Лено делает следующее заявление:
…протоколы допросов свидетельствуют о резком повороте в расследовании 4 декабря. В этот день Агранов начал впервые давить на Николаева в отношении его связи с зиновьевцами (выделено мной. – Г.Ф.) (Л 281).
Однако это заявление Лено просто ложно, так как свидетельство, которое тут же приводит Лено, доказывает:
Вопрос: Какое влияние ваша связь с бывшими оппозиционерами-троцкистами оказала на ваше решение убить товарища Кирова?
Ответ (Николаев): Мои связи с троцкистами Шатским, Ваней Котолыновым, Николаем Бардиным и другими повлияли на мое решение убить товарища Кирова. Однако я знал этих людей не как членов какой-то группы, а как отдельных индивидуумов… (выделено мной – Г.Ф.) (Л 281).
Лено признает, что у него здесь возникает проблема:
Правительственные следователи в 1956 и 1990 гг. использовали тот факт, что как Николаев, так и его допрашивавшие сначала относили Котолынова и остальных оппозиционеров к троцкистам, чтобы доказать, что 4 декабря Сталин еще не решил выбрать мишенью зиновьевцев (Л 283–284).
Лено пытается обойти это очевидное противоречие следующим образом:
Граница между зиновьевцами и троцкистами была нечеткой, то ли на самом деле, то ли в умах офицеров службы безопасности режима (Л 284).
Сотрудники НКВД не могли отличить зиновьевцев от троцкистов? Это полнейший абсурд! Лено даже не пытается процитировать доказательство в подтверждение этого заявления. Почему Лено поступает так, а не идет туда, куда его ведут факты? По-видимому, Лено хочет не раскрыть правду, а доказать, что Николаев был «убийцей-одиночкой». Очевидно, Лено делает то же, что делали Хрущев и его люди 60 лет назад – пытается подтвердить предвзятый вывод, который не подтверждается фактами.
Давайте рассмотрим ловкий трюк, который пытается провернуть здесь Лено. Он заявляет: «В тот день Агранов начал впервые давить на Николаева в отношении его связи сзиновьевцами». Но фактически Агранов сказал следующее: «Какое влияние ваша связь с бывшими оппозиционерами-троцкистамиоказала на ваше решение убить товарища Кирова?».
4 декабря Агранов искал связь не с зиновьевцами, а с троцкистами. Заявление Агранова опровергает утверждение Лено!
В любом случае, какие бы оппозиционные группы ни были названы, факт, что их назвали, не являлся бы доказательством того, что Сталин сделал первый шаг, чтобы «подставить» или даже впутать либо троцкистов, либо зиновьевцев. Скорее, это свидетельство выступает в пользу противоположного тезиса – что сам Николаев, а не Сталин и не следователи НКВД, первым поднял вопрос соучастия оппозиционеров в убийстве.
Можно было бы возразить, что этот диалог мог предполагать, что именно следователи НКВД, а не Николаев, инициировали вопрос об оппозиционерах (в данном случае о троцкистах) в следствии. Однако это было не так. Лено допускает, что Николаев[23] упоминал Котолынова, Антонова и Шатского в своих записях:
Я помню, как мы с И. Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята – Котолынов, Антонов, на периферии – Шатский. Котолынов в 1924–26 гг. примкнул к новой оппозиции и на одном из съездов комсомола предательски заявил, что мы не Ст(алинисты), а Л(енинцы), теперь же он грызет гранит науки (Л 283).
Лено приводит этот же отрывок и из «Ответа…» (Л 462). Лено признает, что НКВД изъял эти и другие записи Николаева в день самого убийства Кирова – 1 декабря 1934 г.:
Сотрудники ленинградского НКВД конфисковали этот дневник вместе с «завещанием» Николаева и другими «записями», когда они нагрянули в квартиру Николаева вечером 1 декабря 1934 г., тотчас после убийства Кирова. НКВД также конфисковали различные другие записи Николаева при обыске на квартире, где на 1 декабря, вероятно, также проживали его мать и сестра Екатерина (Л 193).
Таким образом, с 1 декабря у Ленинградского НКВД были записи Николаева, в которых он упоминал Котолынова, Антонова и Шатского. И, как признает Лено:
Агранов имел веские причины допросить Николаева о Котолынове и Шатеном. В библиотеке НКВД были отчеты информаторов об обоих людях в деле, озаглавленном «Политикан», которые освещали деятельность бывших сторонников Зиновьева в Ленинграде (Л 283).
Это тоже взято из «Ответа Яковлеву», хотя по какой-то причине Лено меняет название дела во множественном числе «политиканы» на единственное число[24] (Л 469):
В архивных агентурных материалах, озаглавленных «Политиканы», имелся список лиц, по которому также проходили Котолынов, Левин, Мандельштам, Мясников, Румянцев, Сосицкий, Толмазов, Ханик, Антонов, Соколов и Звездов.
4 декабря Агранов написал следующую записку Сталину:
Агентурным путем, со слов Николаева, выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич.
Хотя Лено цитирует архивный первоисточник в пользу этого заявления, фактически он тоже присутствует в «Ответе Яковлеву», который заявляет также следующее (Л 460):
Наряду с этим в присутствии охранявших работников НКВД Николаев в камере 4 декабря якобы произнес вслух во сне фамилии Котолынова и Шатского, о чем слышавший это Кацафа тут же донес рапортом Агранову. 4 декабря Агранов по правительственной связи сообщил Сталину: «Агентурным путем, со слов Николаева Леонида, выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов и Шатский». В дальнейшем, выступая 3 февраля 1935 года на оперативном совещании в НКВД СССР, Агранов сказал, что, получив такие данные, «мы ухватились за эту обмолвку и развернули в этом направлении следствие».
В «Отчете» эпохи Хрущева от 1956 г., который цитирует Лено с одобрением, заявлено:
Кацафа… мог получить от них (сотрудников НКВД) задание убедить Николаева признать, что он является членом зиновьевской оппозиции, и (sic) они также сообщили ему (Кацафе) имена Котолынова и Шатского (Л 285).
Это не доказательство, а чистейшей воды предположение. Ничто не могло яснее показать отчаяние исследователей хрущевской эпохи! Они, очевидно, были настолько неспособны найти хоть какие-нибудь доказательства в подтверждение версии, что Сталин заказал убийство Кирова, либо что Николаев был «убийцей-одиночкой», что были вынуждены пойти на такие извращения фактов.
Показания Кацафы были так же неудобны для людей Хрущева, как неудобны они для предвзятых взглядов Лено. Он называет изложение Аграновым рассказа Кацафы «ложью школьника» (Л 284), но так и не дает никаких доказательств, ни причин, по которым он называет их «ложью». Это идентично – «хочу, чтобы этого не было», т. е. приему, который применили сторонники Хрущева. И опять это не более чем «россказни», что очевидно подразумевает, что гипотеза Лено противоречит всем свидетельствам.
Лено вынужден в большой степени опираться на перевод отчета КГБ в апреле 1956 г., из которого он цитирует следующее высказывание.