— У меня для тебя предложение. Место в моем кабинете. Будешь заниматься не школами, а чем-нибудь посерьезнее. У мэра города шесть заместителей, и у каждого свой департамент. Выбирай любой из шести. Так ты научишься, как управлять этим городом. Когда придет время, ты будешь готов занять мое место, а я буду рад передать его тебе. — На лице Бремера засияла отрепетированная улыбка. — Обещаю, у тебя не будет соперников. Но только не сейчас. Ты еще не готов.
— Это не вам решать.
Улыбка исчезла.
— Я всего лишь пытаюсь сохранить цивилизованный тон. Совсем не обязательно становиться врагами.
Хартманн поднялся и пошел к двери. Поуль Бремер догнал его, положил руку на плечо, останавливая. Он был крепким мужчиной, все еще в форме. Ходили слухи, будто в молодости он силой добивался своего, но никто не знал наверняка, а спросить у Бремера ни у кого не хватало смелости.
— Троэльс…
— Вы слишком долго занимали этот пост, — заявил Хартманн. — Уйдите тихо. С достоинством. Возможно, мне удастся найти для вас работу.
Пожилой политик насмешливо прищурился:
— Неужели одно маленькое обещание от Центральной партии способно вселить такую уверенность? Не смеши меня. Эта толстая сучка Эллер готова на все, лишь бы получить при дележе подкомитет. Но при этом… — мэр поправил золотые запонки, — она знает свое место. Как и положено мудрому политику.
Бремер взял книгу и протянул ее Хартманну.
— Все же почитай про Цицерона. Может, почерпнешь что-то полезное. Никто не хочет закончить жизнь разрубленным на куски на потеху толпе. Передачу власти лучше всего осуществлять по договоренности. Тихо. Эффективно. С определенной долей…
— Вы проиграете, — перебил его Хартманн.
Старый мэр хохотнул:
— Бедный Троэльс. Ты такой солидный на своих плакатах. А вот во плоти… — Он протянул руку к пиджаку Хартманна и прикоснулся к левому лацкану. — Интересно, что там у тебя? Ты сам-то знаешь?
Майер выскочил еще до того, как она успела заглушить двигатель, и махнул удостоверением перед женщиной, укладывающей вещи в багажник семейного автомобиля. Красного. Все здесь, казалось, было красным: рабочие в форменных комбинезонах, фургоны, даже блестящий велосипед «Христиания» с коробом-тележкой спереди, в котором возят детей в садик, или продукты из магазина, или ленивую собаку на прогулку. Все пламенело одним и тем же оттенком алого, и повсюду стоял логотип «Перевозки Бирк-Ларсена».
Лунд подошла к Майеру, но не столько прислушивалась к тому, что он говорит женщине, сколько разглядывала все вокруг. Широкие ворота вели на склад, совмещенный с гаражом. В углу за упаковочными ящиками, коробками, машинами виднелась контора, отделенная стеклянными перегородками, в дальнем конце — лестничный пролет и рядом табличка: «Посторонним не входить». Они приехали по домашнему адресу Бирк-Ларсена, значит, сделала вывод Лунд, их квартира на втором этаже.
— Где сейчас Тайс Бирк-Ларсен? — спросил Майер.
— Мой муж работает. А я опаздываю на встречу с бухгалтером.
Женщине было немногим больше сорока, энергичная, миловидная, каштановые волосы прибраны чуть аккуратнее, чем у Лунд. На ней был бежевый плащ, на лице усталость и раздражение. Дети, подумала Лунд. Или просто не любит полицейских. А кто любит?
— Вы живете здесь? — спросила Лунд.
— Да.
— Он наверху?
Женщина вернулась в гараж:
— Вы снова насчет парковки? Мы — транспортная компания. Нам же надо где-то ставить машины.
— Мы не насчет парковки, — ответила Лунд, следуя за женщиной. И здесь красная униформа. Здоровые мужики таскали коробки, сверялись с накладными, измеряли ее взглядом с ног до головы. — Нам нужно знать, что Бирк-Ларсен делал в эти выходные.
— Мы ездили на побережье. С нашими сыновьями. Пробыли там с пятницы по воскресенье. Снимали коттедж. А в чем дело?
Брезент и веревки. Деревянная опалубка и промышленные поддоны. Интересно, задумалась Лунд, с чем ей придется сталкиваться в Швеции на ее новой работе. Оказывается, она еще ни разу не задавалась этим вопросом. Бенгт хотел уехать. Она хотела быть с ним.
— А ваш муж не отлучался в город? По какому-нибудь делу? — спросил Майер.
Женщина отыскала в горе папок нужную. Вопросы начинали ее раздражать.
— Нет! Это была наша первая поездка за два года. Зачем ему ехать в город?
В конторе беспорядок. Повсюду разбросаны документы. Большие компании так не работают. У них есть система. Организация. Деньги.
Лунд вышла на улицу, заглянула в открытый багажник машины. Папки и коробки все с теми же документами. Детские игрушки. Футбольный мячик — почти как у Майера. Потрепанная игровая приставка. Лунд прошла обратно в контору.
— Что он делал, когда вы вернулись домой? — спрашивал у женщины Майер.
— Пошел спать вместе со мной.
— Вы уверены?
Она рассмеялась ему в лицо:
— Уверена.
Пока они разговаривали, Лунд побродила по тесному закутку, поглядывая на завалы бумаг, выискивая что-нибудь личное среди всех этих счетов, чеков, накладных.
— Не знаю, в чем вы его подозреваете… и знать не желаю, — говорила женщина. — Мы были на побережье. Потом приехали домой. И это все.
Майер шмыгнул носом, посмотрел на Лунд:
— Мы заедем в другой раз.
Он вышел на улицу, зажег сигарету, прислонился к одному из алых грузовиков и уставился на мертвенно-бледное небо.
В глубине конторы, за старомодным шатким лотком для бумаг, на стене висели фотографии. Красивая девушка улыбается, обхватив за плечи двух мальчуганов. Та же девушка крупным планом, вьющиеся светлые волосы, яркие глаза, слишком много косметики — старается выглядеть старше.
Лунд вытащила из кармана пакетик никотиновой жвачки, сунула пастилку в рот.
— У вас есть дочь? — спросила она, все еще разглядывая фотографии. И тот снимок, где девушка с обаятельной улыбкой одна, и тот, где она с мальчиками в роли старшей сестры.
Женщина уже выходила из конторы. Услышав вопрос, она остановилась, обернулась, посмотрела на Лунд и сказала тихим изменившимся голосом:
— Да. И два сына. Шесть и семь лет.
— Она пользуется отцовской карточкой из видеопроката?
Жена Бирк-Ларсена менялась на глазах. Лицо обмякло, состарилось, рот приоткрылся. Веки подергивались, словно живя собственной жизнью.
— Наверное. Почему вы спрашиваете?
— Она была дома вчера вечером?
Майер вернулся и стоял, слушая.
Женщина положила папки на стол. Теперь она выглядела обеспокоенной и испуганной.
— Выходные Нанна провела у подруги. У Лизы. Я думала… — Она подняла руку к волосам и замерла, словно забыла, зачем это сделала. — Я думала, она позвонит нам. Но она не звонила.
Лунд никак не могла оторвать взгляд от фотографий, от беззаботной улыбки на счастливом лице.
— Позвоните ей.
Фредериксхольмская гимназия в центре города. Учебное заведение для богатых. Не для тех, кто живет в Вестербро. Перемена. Лиза Расмуссен в который раз набирала знакомый номер.
— Это Нанна. Я делаю уроки. Оставьте сообщение. Пока!
Лиза Расмуссен сделала глубокий вдох и произнесла:
— Нанна. Пожалуйста, перезвони мне.
Как глупо, думала она. Пятый раз за утро оставляет одно и то же сообщение. Она сидела в классе, слушала, как их учитель, Рама, говорит о гражданском долге и о выборах. Никто не знал, где Нанна. Никто не видел ее после школьной вечеринки по случаю Хеллоуина в прошлую пятницу.
— Сегодня, — говорил Рама, — у вас будет возможность решить, за кого отдать свой голос.
К классной доске прикреплена фотография: зал с полукругом кресел в ратуше, три политика: один помоложе, один старик и еще тетка с самодовольным толстым лицом. Лизе не было до них никакого дела.
Снова в ее руках появился мобильник, снова она печатала текст: «Нанна, блин, где ты?»
— Нам повезло, что мы живем в стране, где у каждого есть право голоса, — продолжал учитель. — И каждый может определять свое будущее, свою судьбу.
Ему было лет тридцать, родом откуда-то с Ближнего Востока, хотя речь безупречно чистая, без малейшего акцента. Некоторые девчонки в классе были даже в него влюблены. Высокий, симпатичный. Хорошая фигура, клево одевается. Всегда готов помочь. Всегда есть время для них.
Сама Лиза не очень-то любила иностранцев. Даже когда они много улыбаются и хорошо одеты.
— Давайте теперь послушаем, какие вопросы вы подготовили к дебатам, — сказал Рама.
Класс был полон, и кажется, всем, кроме нее, было интересно.
— Лиза. — Разумеется, он выбрал ее. — Твои три вопроса, слушаю. Они у тебя в телефоне?
— Нет. — Прозвучало это по-детски капризно, и она сама понимала это.
Рама склонил голову набок и ждал.
— Я не помню. Я не могу…
Открылась дверь, и вошла ректор Кох — Образина Кох, как они ее называли. Это была крупная женщина средних лет; до того как дорасти до поста директора гимназии, она преподавала немецкий.
— Извините, что прерываю, — сказала Кох. — Нанна Бирк-Ларсен присутствует?
Тишина в ответ.
Кох прошла к доске и встала перед классом.
— Кто-нибудь видел сегодня Нанну?
Молчание. Тогда директриса стала о чем-то переговариваться с учителем. Лиза Расмуссен знала, что за этим последует.
Минутой позже Лиза и оба педагога стояли за дверью аудитории. Кох свирепо сверкала черными глазами и спрашивала у девушки:
— Где Нанна? Ее ищет полиция.
— Я не видела Нанну с пятницы. При чем здесь я?
Кох пронзила ее взглядом, говорящим: «Не смей мне лгать!»
— Ее мать сказала полиции, что выходные она провела в твоем доме.
Лиза Расмуссен фыркнула. Иногда ее и Нанну принимали за сестер. Одинаковый рост, одинаковая одежда, обе блондинки, хотя у Нанны волосы красивее. И Лиза всегда была полноватой.
— Что? Не было ее у меня.
— Ты не знаешь, где она сейчас? — спросил Рама более мягко.
— Нет! Откуда мне знать?
— Если она появится, попроси ее немедленно позвонить домой, — велела Кох. — Это очень важно. — Она глянула на Раму. — Ваша аудитория понадобится для подготовки к дебатам. Освободите ее к одиннадцати часам.