Александр АннинУБИЙСТВО В СТИЛЕ «НЮ»
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ МАРКА ШАГАЛА И ЮДЕЛЯ ПЭНА
В ночь на третье марта 1937 года возле неприметного особняка в центре Парижа остановился почтовый рассыльный. Он поднялся на парадное крыльцо, позвонил.
Дверь отворила заспанная горничная. «Здесь проживает месье Марк Шагал? Ему срочная телеграмма».
Девушка была в нерешительности. Стоит ли беспокоить «непредсказуемого» хозяина среди ночи? Может, все-таки отложить вручение депеши до утра? Но когда горничная взглянула на обратный адрес, все сомнения сразу отпали. Она поспешно направилась в покои Шагала.
Телеграмма была из СССР.
Марк Шагал в 1925 году
ЭМИГРАНТ МАРК ШАГАЛ И ПРОКУРОР МИХАИЛ МИНКИН
Той же мартовской ночью 1937 года к перрону вокзала в Витебске подошел пассажирский поезд Минск-Ленинград. Из мягкого, еще пульмановского вагона на платформу спустился респектабельный мужчина средних лет, с дорожным саквояжем в руке. Жестом подозвал носильщика, спросил, как найти местное отделение НКВД. Носильщик расторопно объяснил, чутьем распознав высокое начальство.
Последние трамваи уже ушли в депо. И приезжий шел через спящий город пешком.
Витебский вокзал. 1930-е годы
Несмотря на глубокую ночь, он был уверен, что в НКВД не спят. Напротив, там вовсю кипит работа. Сейчас во всех отделениях НКВД, по всей огромной стране, кипит работа… Горячее времечко, хоть и первые, промозглые дни весны.
В помпезном здании областного НКВД действительно горели почти все окна. Человек с дорожным саквояжем прошел в кабинет начальника следственного отдела, старшего лейтенанта Горбалени. Представился: «Михаил Александрович Минкин. Помощник прокурора республики».
Горбаленя растерялся. Персону такого ранга в Витебском НКВД не ждали. Хотел было перейти на дружеский, доверительный тон, пошутить: мол, здрасьте, товарищ Минкин из города Минска! Но прикусил язык под ледяным взглядом высокого визитера.
А Минкин, кинув саквояж прямо на стол Горбалени, вяло сообщил, что срочно прибыл по личному распоряжению прокурора Белоруссии. И теперь именно он, Михаил Александрович Минкин, будет возглавлять расследование убийства, весть о котором уже докатилась до столицы республики.
Жертвой чудовищного, изуверского убийства был 83-летний заслуженный художник Белоруссии Иегуда (Юдель) Пэн.
Иегуда Пэн. Фото начала 1930-х годов
Минкин не мог еще знать в тот момент, что весть о случившемся докатилась к тому времени не только до Минска, но и до Парижа. Помощник республиканского прокурора по-хозяйски располагался в кабинете старшего лейтенанта Горбалени, явно намереваясь прилечь на кожаном диване. А в своей парижской квартире эмигрант Марк Шагал вскочил с постели, выронил из рук листок телеграммы. Он изменился в лице. Он не мог поверить написанному.
Иегуда Пэн, о трагической смерти которого только что узнал Марк Шагал, был самым первым учителем великого импрессиониста.
«Все. Больше меня с Россией ничто не связывает», – в сердцах бросил Шагал.
После этой страшной телеграммы из Витебска Шагал, отбросив последние колебания, принимает гражданство Франции.
До 1937 года он много мотался по свету, не решаясь вернуться в СССР, хотя, казалось бы, не так давно служил там комиссаром, карал и давил людей искусства во имя советской власти. Но незавидной была дальнейшая судьба многих приспешников новых властителей России!
Сначала Шагал хотел жить в Германии, ведь Берлин 20-х годов был Меккой для художников всех направлений. Но в 1933-м к власти в Германии пришли фашисты, и по приказу Геббельса была публично сожжена выставка картин Шагала, которую Гитлер, лично посетивший вернисаж, назвал «дегенеративным искусством».
Иное дело – Париж. Здесь Шагала сразу ждал триумф. «Гениальный русский импрессионист», «великий новатор в искусстве», – так именует его пресса и художественная общественность. Именно в Париже Шагал приобрел всю полноту славы, богатство, легионы поклонников и поклонниц. Его картины нарасхват среди парижского бомонда, за них платят чудовищные, неслыханные деньги.
Но нет на полотнах великого мастера сюжетов французской столицы. Европейские толстосумы выкладывают на аукционах десятки тысяч франков за картины с видами далекого, никому здесь неизвестного белорусского городка. Во всех работах Шагала так или иначе присутствует провинциальный Витебск, город юности художника.
Марк Шагал. Старый Витебск. 1914 год
Из блистательного Парижа тоскующая душа 50-летнего Шагала рвалась на те улицы и площади Витебска, которые сохранились в его памяти. И еще – он мечтал о встрече со своим первым учителем, Иегудой Пэном. В этом старике-художнике словно персонифицировалась любовь Шагала к своей родине.
Больше возвращаться было не к кому.
«КРАСАВИЦА, КОМСОМОЛКА…»
«Желаете прямо сейчас на место происшествия?» – спросил Минкина Горбаленя.
«Утром, – отрезал Минкин. – Сначала я хотел бы ознакомиться с материалами дела. Как его убили?»
«Сперва мучили, били обухом по голове, а потом перерезали горло, – пожал плечами Горбаленя. – Только напрасно вы беспокоились, ехали в такую даль. Мы уже арестовали убийц».
«И кто же они?» – спросил Минкин.
«Его невеста, – сказал начальник следственного отдела. – Вместе со всей ее семьей. Фамилия – Файнштейн. Они были родственниками Иегуды Пэна. Кстати, Михаил Александрович, Файнштейны уже во всем признались. Так что…».
Невеста престарелого Иегуды Пэна, «красавица, комсомолка» Неха Файнштейн, была центральной фигурой обвинения. Ее старшего брата Абрама арестовали как сообщника и непосредственного исполнителя убийства. Их мать Лея Файнштейн, ее муж Рувим и еще трое членов семьи сидели в подвале НКВД как организаторы и подстрекатели убийства. «Прямо целая семья убийц», – недоверчиво покачал головой Минкин.
Еще больше помощника республиканского прокурора поразило другое обстоятельство. Ведь убитому Иегуде Пэну было уже 83 года. А его невесте – всего семнадцать.
Зачем этой девчонке понадобилось так жестоко убивать старика? Может, ее выдавали за Пэна насильно, и она любой ценой хотела избежать ненавистного замужества? А брату было жаль сестру и он согласился помочь ей в этом кровавом деле?
Помощник прокурора республики нюхом чуял, что все не так просто. Да и не такой человек был Минкин, чтобы, узнав об аресте подозреваемых, спокойно отправиться спать в гостиницу. Профессиональная гордость не позволяла. Он ведь еще с царских времен в следователях служит…
Михаил Минкин доверял только своим собственным выводам. И он решил провести расследование с самого начала.
В первую очередь его интересовала личность потерпевшего. И Минкин, лежа на диване, углубился в материалы по Иегуде Пэну. Их в НКВД скопилось предостаточно.
Вот, например. В 1906 году Император Всероссийский Николай Второй посещает губернский город Витебск. Губернатор Левашов представляет Государю самых выдающихся деятелей губернии. В очередной раз Левашов и Николай останавливаются перед шеренгой сановников, генералов и богатейших купцов. Все с регалиями и орденами. И вдруг Левашов подводит Царя к невысокому, лет пятидесяти, человечку в гражданском костюме, с аккуратной бородкой. Ни одного ордена или знака отличия нет на его груди. Царь явно удивлен.
«А это, Ваше Величество, Иегуда Пэн, самый знаменитый художник здешних краев, – пояснил Левашов. – Пожалуй, один из лучших во всей России. Так господин Репин всегда говорит. А еще господин Пэн имеет большую заслугу перед городом Витебском. Он открыл у нас первую художественную школу».
Царь кивнул, но руки человеку с именем «Иегуда» все же не подал.
И тем не менее… Быть лично представленным Государю – высшая честь для любого художника тех времен. Как же Иегуде Пэну удалось этого добиться? Ведь, казалось бы, именно для него такое возвышение было просто невозможно.
…Иегуда Пэн родился в 1854 году в литовском городке Новоалександровске, в бедной еврейской семье. С детства Иегуда испытывал непреодолимую тягу к рисованию, но закон Моисея запрещал делать изображение того, что «на небе вверху, на земле внизу и в воде ниже земли». Ремесло художника считалось предосудительным.
Отец Пэна умер, когда Иегуде было всего четыре года. В одиночку мать не могла справиться с бестолковым сыном. «Поступай как хочешь, – заявила мать. – Но из нашего города уезжай. Не позорь меня».
В 13 лет Пэн попал в город Двинск, где стал подмастерьем у маляра. Пэн рисовал вывески для торговых лавок, раскрашивал паркет. Это была его первая работа по избранному призванию.
Так прошло много лет. Хозяин Пэна был ревностным хасидом. Однажды он увидел рисунки Пэна и пригрозил выгнать его вон. Сказал: «Художники – пьяницы, голодранцы и умирают от чахотки либо сходят с ума. Мне такой срам не нужен».
И тогда Пэн ушел от него сам. На свой страх и риск поехал в Петербург, где не имел права появляться. Дело в том, что законы Российской Империи запрещали евреям без особого разрешения жить в столицах и вообще в центральной части России.
Пэн бесстрашно явился поступать в Петербургскую академию художеств. И провалился, потому что практически не знал русского языка.
Но Иегуда Пэн твердо решил поступить в академию. Он тайно жил в Питере еще целый год, учил язык и общие науки.
В следующем, 1880 году, Пэн все-таки становится студентом Академии художеств. Это была победа. Он учится на курсе известного русского живописца и педагога Павла Чистякова.
Там Пэн сдружился с будущими знаменитостями, такими как Марк Антокольский, Мордехай Иоффе.
Всю свою жизнь Иегуда Пэн исповедовал реализм. Своим идеалом в живописи он считал Илью Репина. Как-то Репин согласился посмотреть картины Иегуды Пэна. И под впечатлением от увиденного назвал Пэна своим продолжателем и другом.