Почему — она и сама не смогла бы сформулировать.
Колледж Святого Ансельма занимал несколько густо поросших лесами и травами акров, втиснувшихся между широкой Вудсток-роуд и Банбери-роуд в северной части Оксфорда. Сразу рядом с ним начинались освященные веками земли колледжа Святой Хильды (истинно оксфордский колледж, не то что некоторые!).
Было здесь и поле для спортивных игр, и декоративный пруд, и ухоженные сады, и массивное здание серого камня, в котором, собственно, и размещалась главная часть колледжа.
Хиллари показалось, что она попала в роман Ивлина Во.
Они припарковались на задах, у невысокого и длинного нового здания, где располагались кабинеты преподавателей и администрация. Их встретила секретарь колледжа, миссис Менкотт, плотная женщина средних лет, тут же вручившая приехавшим проспект колледжа — с картой под обложкой, что было особенно ценно, — и в кратких, явно отрепетированных выражениях ознакомившая их с ситуацией.
Ева Жерэнт сначала была принята на годичный курс совершенствования английского языка, узнали полицейские, к учебе приступила в прошлом Михайловом семестре[1], жила в главном здании. (Здание это, несомненно, когда-то принадлежало некоему весьма состоятельному оксфордскому семейству, однако давно уже превратилось в студенческое общежитие.)
Итак, Ева пользовалась всеобщей любовью, стабильно получала хорошие оценки и была найдена мертвой в своей комнате примерно в 8:30 утра одной из подруг.
Рассказывая об этом, секретарь вывела их с усыпанной гравием парковки на лужайку перед массивным каменным зданием. Здесь был мощеный дворик с настоящими каменными балюстрадами и изящной расширяющейся книзу лестницей, которая вела на поле для игры в крокет.
Невозможно было отделаться от впечатления, что здесь должны обитать величественные павлины и скромные садовники в рабочих комбинезонах, но никак не закутавшиеся по уши студенты, которые сновали туда-сюда.
На другом краю лужайки располагалось здание красного кирпича — скорее всего, бывшая конюшня, догадалась Хиллари, ныне исполняющая роль главного учебного здания. Имелось и несколько зданий поменьше, сплошь причудливой архитектуры, украшенных крупными надписями: «Музыкальная комната», «Теплица / Ботаническая лаборатория» или, куда уж проще, «Студия».
А летом здесь, должно быть, еще красивее, подумала Хиллари: цветут розы, сиротливые голые прутики вистерии на грубом камне выбрасывают бледно-лиловые цветы, а в декоративном прудике плавают залетные утки.
Но даже под толстым слоем инея, окутанное последними прядями ночного тумана, здание это казалось призрачным и совершенным.
Секретарь провела их в обширный главный зал и свернула к длинной деревянной лестнице. Лестница была обильно покрыта резьбой — даже, пожалуй, немного чересчур обильно. Владелец этого места и хозяин колледжа, кем бы он ни был, явно стремился сберечь все, чем только могло похвалиться здание.
Джанин огляделась, чуть иронически скривив губы. Ее образование закончилось на школьной скамье. Томми, тоже чужак под сводами этого святилища науки, смотрел вокруг с нескрываемым удовольствием. Писанные маслом картины на стенах принадлежали кисти второразрядных художников девятнадцатого века, но выглядели солидно, как ни крути. Потом его внимание привлекла свисавшая с потолка пышная нечищеная люстра, по всей видимости, никогда не использовавшаяся по назначению.
Томми стало не по себе.
Слишком уж это отличалось от привычных пьяных драк, поножовщины в местном пабе да аварий на дорогах.
Он был рад, очень рад тому, что дело поручили Хиллари. Уж она-то и ухом не поведет от эдакой пышности. Томми покосился на начальницу. Она была прекрасна — как всегда прекрасна в его восторженных глазах.
Да, ее синяя юбка слегка отсырела, а над правым коленом красовалось какое-то пятно, однако темно-каштановые волосы сияли в свете солнца, проникавшего сквозь грязноватые окна, а фигура, идеальные «песочные часы», была из тех, что снятся мужчинам по ночам.
Томми Линчу, по крайней мере, она действительно снилась.
Они молча проследовали за секретарем на третий этаж. Здесь картин уже не было, а стены были выкрашены в жизнерадостный и непорочный белый цвет. Ковры под ногами уже не щеголяли восточными узорами, но были мягкими и явно недавно из химчистки.
Нетрудно было догадаться, что в старину третий этаж был вотчиной слуг, однако хозяева колледжа сделали все, чтобы студенты чувствовали себя как дома. Даже здесь.
Должно быть, подумала Хиллари, на втором этаже, где и комнаты больше, и потолки выше, селят тех, кто побогаче и поважней, а мелкую шушеру ссылают на чердак. Или у них тут не так все строго?
С этими оксфордскими колледжами беда в том, что никогда ничего нельзя знать наверняка. Здесь пламенные (до сих пор) коммунисты живут бок о бок с развеселыми вольнодумцами, которые, в свою очередь, вечно соседствуют с учеными поистине выдающихся талантов, направленных на то, чтобы приобщить социалистов к прелестям метафизической поэзии Джона Донна.
Есть в этом что-то от сумасшедшего дома, подумала Хиллари. Весь фокус в том, чтобы разобрать, в какой именно сумасшедший дом вы угодили, и действовать исходя из этого.
На ее взгляд, колледж Святого Ансельма представлял собой типичную коммерческую шарашку, не больше и не меньше. А значит, у покойной Евы Жерэнт имелись состоятельные — но не сверхсостоятельные — родители.
Интересно. Возможно, это стоит учесть.
Резко повернув направо, Хиллари тут же заметила стоящего у двери констебля в униформе. При их приближении констебль встал прямее.
Секретарша невнятно распрощалась и удалилась.
Хиллари вздохнула. Значит, все пойдет привычным путем. Рано или поздно она получит «приглашение на чай» к директору. Позиции противоборствующих сторон были обозначены четко. Что ж, ее это устраивало.
— Докладывайте, констебль, — негромко приказала Хиллари. Констебль, парень двадцати одного года от роду, профессионально-размеренно отбарабанил подробности вызова. Началось все со звонка секретаря директора, затем прибыла полиция, были приняты все стандартные меры для сохранения в неприкосновенности места преступления и так далее.
Когда он закончил, Хиллари кивнула. Значит, криминалистов пока не вызывали. Что ж, ничего удивительного. Статус случившегося был пока неясен, и решать предстояло ей.
Ей сообщили, что док Партридж уже на месте. Войдя в комнату, Хиллари нашла его склонившимся над постелью, где лежало тело девушки.
Комната была невелика, но уютна. За большим створчатым окном шумели медные буки и открывался вид на центр города. Стены были выкрашены в нежный персиковый цвет, неровности дощатого пола скрывал бежевый ковер. Кровать, чуточку широковатая для одноместной, имела мягкую, обитую тканью спинку. Гардероб, комод и стол были из светлой сосны. На столе стоял недешевого вида компьютер. Веселым цветным пятном выступал плотно набитый книжный шкаф, в основном содержавший книги по моде, тканям и дизайну одежды. Ему вторили развешанные по стенам плакаты, на которых шагали по подиуму модели в невообразимых нарядах.
Хиллари вспомнила свою тесную сырую комнатушку университетских времен, которую к тому же приходилось делить с подругой, и подумала, как это современная молодежь умеет так устраиваться.
Док Партридж подвинулся, чтобы не заслонять труп, и Хиллари напомнила себе, что как минимум эта представительница молодежи устроилась отнюдь не лучшим образом.
Доку Партриджу было за пятьдесят, однако он принадлежал к числу мужчин, которые в любом возрасте выглядят на тридцать. Он хорошо одевался. Безупречно подкрашивал волосы. И был отличным паталогоанатомом.
— Взгляните-ка, — сказал он и подвинулся, давая место Хиллари. Она подошла и посмотрела на мертвую девушку.
И сразу же поняла, что впереди у них большие проблемы.
Конечно, у Евы Жерэнт проблемы были посерьезнее. Если, конечно, смерть можно назвать проблемой.
И все-таки у Хиллари упало сердце, когда она посмотрела на мертвую девицу, но почему — она и сама не знала.
Девушка была невелика ростом — пять футов пять дюймов или что-то в этом роде, и весила не больше девяти стоунов. На ней была черная юбка-карандаш и безразмерный, но явно дорогой свитер. Что это — вчерашний ее наряд, или она оделась уже сегодня утром? Придется дожидаться отчета судмедэксперта, чтоб узнать. Кровать была неубрана, но это ровным счетом ничего не означало.
У девушки были иссиня-черные волосы, очень ровно подстриженные в каре — шикарная прическа, но ухода требует адского. Легкий макияж. Глаза закрыты, подбородок узкий и острый, скулы — тоже. Рот в красной помаде был неестественно алым. Казалось, что девушка спит. Даже мертвой она выглядела живее едва ли не всех живых, кого знала Хиллари.
И это было очень странно.
Но настораживала Хиллари вовсе не эта странная одухотворенность. Было здесь что-то еще, пока неуловимое.
— Сердечный приступ? — с надеждой спросила она.
— Это вряд ли, — сразу же ответил док Партридж. — Видите, какая она бледная? И мелкие синяки вот тут, на руках, и на задней части голеней такие же. Все указывает на внутреннее кровотечение. Конечно, сначала нужно провести вскрытие…
Он не стал договаривать. И так все было ясно.
Джанин за спиной у Хиллари уже натягивала резиновые перчатки. Настрой Хиллари передался и ей. Фрэнк Росс маячил в дверях — обрюзгший толстощекий херувимчик, — пытаясь разглядеть ноги покойницы.
— И вот еще что, — любезно заметил док Партридж и взялся за рукав длинного кашемирового свитера кремового цвета, в который была одета девушка.
Он потянул рукав вверх.
Под рукавом, на сгибе локтя, обнаружилась маленькая красная точка, окруженная бледно-голубым пятнышком. Кожа у девушки была бледная, почти прозрачная, и свежий след укола на ней буквально бросался в глаза.
— Черт возьми, — тихо выговорила Хиллари.