– Когда и где будет финал?
– Этого пока не знает никто, по крайней мере из игроков, а финалистов оповестят о месте проведения финала непосредственно перед игрой.
– Почему Зося уверен, что Черемша будет на финале? И приедет ли сам Перстень?
– Перстень уже старик, к тому же страдает от подагры, поэтому он вряд ли приедет, так что здесь его будет представлять Черемша. Перстень болен, по слухам, жить ему осталось не так уж и много. Когда Вася Стреляный умирал, Перстень поклялся, что турнир состоится. Именно поэтому для него в первую очередь важен сам турнир, а деньги уже во вторую. А вот Бурому просто необходимо вернуть долг, и для этого он сделает все возможное. Ходят слухи, что Бурый выставил своего игрока.
Зверев подался вперед:
– Хочешь сказать, что для Бурого это резервный план?
– Ну конечно. Если деньги не найдутся, для Бурого крайне важно будет, чтобы его человек взял весь банк на турнире. Наложив руки на главный приз, Бурому гораздо легче будет собрать нужную сумму и расплатиться с московскими ворами.
– Согласен. А какова же на самом деле роль Юджина?
– Юджин представляет весь московский сходняк. Так что Перстень и Юджин заинтересованы в честной игре, а Бурый наверняка будет мухлевать. Когда эти слухи дошли до игроков, некоторые даже собирались отказаться от участия в турнире.
Напоследок Зверев спросил:
– Тебе известно, кто является игроком Бурого?
– Нет.
– А Юджин? Может, он знает?
Митя пожал плечами.
– Зося сказал, что этого не знает никто. Разумеется, кроме самого Бурого.
Глава вторая
Они ехали в автобусе, и Зверев тупо смотрел в окно. Когда они проехали Гремячую башню, Павел Васильевич вдруг вскочил и дернул Веню за рукав.
– Пошли! – глухо сказал майор.
– Что такое?
– Выходим.
Они вышли на остановке и подошли к винно-водочному магазину. Зверев не стал вставать в очередь, а, отпихнув очередного пьянчужку, протягивающего несколько купюр и мелочь толстой продавщице, потребовал у нее «Столичную» и «Боржоми». Женщина подала две бутылки, стала рыться в кассе, но Зверев не стал дожидаться сдачи, и они вышли из магазина. Когда они нашли пустовавшую лавочку и уселись на нее, Зверев откупорил бутылку «Столичной» и прямо из горла опустошил ее на целую треть. Вслед за этим он откупорил «Боржоми» зубами и сделал несколько глотков.
– Будешь? – Павел Васильевич протянул Вене водку.
Веня робко взял бутылку, пригубил и вернул Звереву. Тот откинулся назад и уставился в пустоту. В свете фонаря мелькали ночные бабочки, звезды тускло сияли, а где-то вдалеке прозвенел трамвай. Пожилая женщина, проходящая мимо с авоськой, гневно пробурчала:
– Ишь чего творят, пьянчуги, неужели места другого не нашли?
– Как-то вот не нашли, мать! – Зверев спрятал бутылку за спину, женщина остановилась:
– Эх ты, выглядишь солидно, а такое творишь, – женщина покачала головой. – Какой пример молодежи подаете? Если уж так приспичило нажраться, так домой идите! Или дома тебе жена пить не дает?
– Не женатый я, мамаша!
– А чего так?
– Да как-то все… – Зверев махнул рукой.
– Ну раз нет жены, что ж тогда? Иди домой и пей сколько влезет. Иди, говорю, а то я милицию позову!
Зверев посмотрел на Веню, тот только пожал плечами.
– Не нужно милицию звать. Мы уже уходим.
Зверев поднялся, а женщина, видимо, не поверив в то, что к ней тут же прислушаются, вдруг сменила тон:
– Погоди, сынок, у тебя случилось чего?
Зверев сглотнул и снова опустился на лавку:
– Может, и случилось.
– Понимаю, если бы жена ушла. Так говоришь, не женат… – женщина закрыла ладонью рот. – Умер кто-то?
Зверев сжал кулаки.
– Может, и умер, а может, и наоборот…
– Что наоборот?
– Ожил.
– Тфу ты, господи! Чего несет, сам не знает!
Женщина перекрестилась и, махнув рукой, убралась восвояси. Когда она удалилась, Зверев снова хлебнул водки. Веня поинтересовался:
– Размялся, Пал Васильевич? Ну теперь рассказывай. Я же вижу, что тебе выговориться нужно.
Зверев кивнул.
– Ты когда-нибудь стрелял в своих?
– Чего?
– Ничего. В своих когда-нибудь стрелял?
Веня взял из рук Зверева «Столичную» и тоже глотнул из бутылки.
– Не стрелял.
– А я вот стрелял!
Восточная Пруссия, Пила́у, апрель 1945
Перед штурмом Кенигсберга батальон разделили на группы по десять-пятнадцать человек. Имевшийся в батальоне взвод разведки, которым командовал Зверев, тоже был разделен. В каждую группу включили одного-двух разведчиков, которые шли в голове групп. Они проверяли каждый дом, обшаривали каждую квартиру, каждый подвал и чердак. В некоторых зданиях притаились немцы. Говорят, были и такие, которых приковали к пулемету цепями, и они вели огонь либо до последнего патрона, либо до тех пор, пока кому-нибудь из нас не удавалось пробраться на расстояние броска и разнести к чертям собачьим очередного смертника и его огневую точку ручными гранатами. Однако таких смертников Зверев, к счастью, не встречал. В Пилау все повторилось.
После мощной артподготовки батальон пошел в наступление.
Помимо хорошо оборудованных укреплений, по которым прошлась артиллерия, повсюду попадались жилые дома с замурованными окнами. Укрывшись за стенами и повсюду натыканными мешками с песком, последние защитники Пилау, среди которых было много «власовцев», оборонялись до последнего. Особенно доставали снайперы, бившие из чердаков и окон.
Чем дальше они продвигались в глубь города, тем реже раздавались выстрелы. Бойцы оживились, но, как выяснилось позднее, это была лишь временная передышка.
Это был богатый город, с ресторанами и магазинами, в которых можно было обнаружить огромные запасы продовольствия и алкоголя. Мародерство строго пресекалось. Перед наступлением у всех бойцов отобрали вещмешки, чтобы у солдат не было возможности прибрать к рукам обнаруженный алкоголь и припасы. Разумеется, помимо последних защитников города в домах оставались мирные жители, которые по-разному относились к наступающим русским. Большинство жителей Пилау прятались в подвалах и вели себя тихо как мыши, а при появлении русских солдат судорожно улыбались и тупо повторяли: «Hitler kaputt!».
Увидев в одном из окон второго этажа близлежащего дома ствол, Зверев прокрался к подъезду и вошел в коридор. Повсюду были разбросаны куски штукатурки, в одной из комнат он увидел целую кучу гильз калибра 7,92. Тут же валялся плюшевый медвежонок с оторванной лапой. Держа «ППШ» наперевес, Зверев прокрался к квартире, из которой торчало дуло винтовки. Дверь была приоткрыта, в комнате явно кто-то был. Зверев повесил автомат на плечо и приготовил гранату.
В комнате женский голос напевал. Зверев убрал гранату, перевел вперед автомат и тихо вошел в дверь. Хозяйка его не слышала и продолжала петь, сидя в плетеном кресле. Высокая и худая – не больше сорока. У нее были черные волнистые волосы и темно-синие глаза, смотрящие сквозь роговые очки и казавшиеся огромными, как блюдца. На ней было приталенное бежевое платье, которое дополнял галстук-бабочка коричневого цвета, на коленях у женщины лежал томик Вальдема́ра Гле́йзера [15]. За окном раздался взрыв, потом прозвучали автоматные очереди, а женщина даже не вздрогнула. Она так и сидела, укрывшись толстым пледом, и продолжала петь. Зверев покашлял. Женщина замолчала и окинула незваного гостя строгим взглядом учительницы.
– Bist du gekommen, um mich zu töten? [16]
– Geh lieber in den Keller! [17] – коверкая немецкие слова, произнес Зверев.
– Fahr zur Hölle! Ich werde meinen Sohn nicht verlassen! [18]
– WoistdeinSohn? [19]
Женщина указала на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Зверев, держа перед собой автомат, осторожно приблизился к двери.
Он лежал в луже собственной крови. Молодой человек в форме рядового войск связи. Пуля угодила в голову, сделав во лбу огромную дыру. На подоконнике лежал мешок, набитый песком, тут же лежала и винтовка «Маузер» с телескопическим прицелом.
Снайпер…
Зверев подошел, взял винтовку убитого и разрядил ее. После этого он вернулся к женщине.
– Dein Sohn war Soldat und er ist tot. Ich verstehe deine Gefühle, aber ich habe kein Mitleid mit dir… [20]
– Ах перестаньте! Ваш «Deutsch» просто ужасен! – воскликнула женщина по-русски.
– Вы говорите по-русски? – удивился Зверев.
– Как видите. Я преподавала в Альбертине, это университет в Кенигсберге. Я там работала учителем русского языка.
– Вы член НСДАП?
– С чего вы взяли?
– Вы читаете Глейзера.
– Терпеть не могу Глейзера! – женщина встала и швырнула лежавший у нее на коленях томик на диван. – Я всегда предпочитала русскую литературу. Достоевский, Толстой, Тургеньев… Это мой глупенький сынок зачитывался Глейзером и прочими негодяями. Как видите, для него это плохо кончилось. Тем не менее он мой сын, и его смерть большая потеря для меня.
За окном снова раздались выстрелы. Женщина подошла к окну и отодвинула шторы.
– Ваш сын был снайпером, его тоже застрелил снайпер. Отсюда велся огонь, поэтому лучше будет, если вы отойдете от окна. Вы ведь не хотите умереть?
– Кроме сына, у меня никого не было. Мой муж умер еще до войны, старшая сестра тоже погибла, когда город бомбили англичане. Па́уль ушел воевать в сорок третьем, был ранен под Курском. Недавно их батальон попал в окружение, вырвались немногие, и он вернулся домой вместе со своей чертовой винтовкой. Я уговаривала его сдаться, а он…
– Вашего сына зовут Пауль. Меня тоже зовут Павел.
– В самом деле? Меня зовут Лиза. Лиза Хе́р-мер.