Кемпер родился в 1948 году в Бербанке, штат Калифорния. Вместе с двумя младшими сестрами он рос в неблагополучной семье: его родители Эд и Кларнелл постоянно ссорились и в конце концов разошлись. Уже в раннем детстве Кемпер мучил домашних животных и играл в смерть со своей сестрой Сьюзан. Сначала Кларнелл отослала его жить к отцу, а после побега оттуда к родителям отца, на ферму в калифорнийской глубинке.
Однажды бабушка Мод велела Кемперу не сопровождать деда в полях, а остаться дома и помогать ей по хозяйству. В ответ на это здоровущий четырнадцатилетний подросток застрелил ее из крупнокалиберной винтовки, после чего исполосовал кухонным ножом. Он застрелил и дедушку Эда, когда тот вернулся домой. Кемпера поместили на принудительное лечение в клинику для душевнобольных преступников, в которой он пробыл до достижения возраста 21 года, когда, вопреки возражениям тюремных психиатров, его выпустили под опеку Кларнелл.
Спокойно восседая в тюремной камере для допросов, Кемпер рассказывал нам о своем детстве. Мать, боявшаяся, что сын будет домогаться своих сестер, заставляла его спать в подвальной комнате без окон. Это пугало его и заставило затаить обиду на них. В это время он начал мучить домашних кошек. Кемпер рассказал, как после выхода из психушки перебивался случайными заработками и как Кларнелл, работавшая секретаршей во вновь открывшемся Калифорнийском университете в Санта-Круз, дала ему понять, что ему никогда не стать ровней учившимся там красивым студенткам. Он приобрел привычку подвозить голосующих на дороге красивых девушек (знакомство с ними служило своего рода компенсацией за проведенную в тюрьме юность), и эта привычка постепенно перерастала в привычку похищать и убивать пассажирок. Кемпер рассказал, что привозил тела в дом матери, совершал с ними акты некрофилии, после чего расчленял и избавлялся от останков. Несмотря на ужасные страдания его жертв, Кемпером не двигал типичный для многих серийных убийц садизм. По его словам, он «выселял их из телесных оболочек», чтобы иметь возможность обладать ими хотя бы какое-то время после смерти. Ничего подобного я не слышал ни до, ни после.
А затем Кемпер поведал, как после двух лет такой жизни наконец набрался храбрости и на Пасху забил до смерти гвоздодером мать, спавшую в своей комнате. Затем он отрезал ей голову, совершил с обезглавленным трупом половой акт, вырезал гортань и бросил ее в кухонный мусороизмельчитель. Но механизм заело, и окровавленную гортань выбросило обратно. Кемпер принял это как знак того, что мать никогда не перестанет ругать его.
Он позвонил подруге Кларнелл и пригласил ее в гости поужинать. Когда она приехала, избил ее, задушил и отрезал голову. Труп мужчина оставил в своей постели, а сам устроился на ночлег в спальне матери. На следующее утро сорвался с места и ехал куда глаза глядят, пока не достиг окрестностей города Пуэбло в штате Колорадо. Кемпер притормозил у телефонной будки и позвонил в полицейское управление Санта-Круз. С некоторым трудом ему удалось убедить их в том, что прозвище Убийца студенток его и что он ждет, когда за ним приедут.
Самовлюбленному Кемперу было одиноко и хотелось поговорить до такой степени, что иногда мне приходилось останавливать его: нам нужны были ответы на конкретные вопросы. Мы записывали беседу на портативный магнитофон и делали заметки. Это оказалось ошибкой. Из-за звукозаписи преступники относились к нам менее доверительно. Эти ребята от природы склонны к паранойе, а в тюрьме оснований для этого становится более чем достаточно. Налицо было опасение, что мы передадим запись администрации тюрьмы или что все узнают о факте разговора с федеральными агентами. Заметки были неудачной идеей по тем же причинам. Кроме того, собеседники рассчитывали безраздельно владеть нашим вниманием.
Тем не менее, невзирая на неизбежные шероховатости, из того первого разговора мы извлекли несколько важных уроков. Наверное, главным было то, что с самого начала стало очевидным значение вопроса «наследственность или воспитание» для понимания мотивов антиобщественного поведения этих людей. Практически все мои беседы с убийцами были пронизаны данной темой, и это наверняка должно было относиться и к Джозефу Макгоуэну. Хотя в детстве он и не испытал столь же глубоких эмоциональных травм, как Эд Кемпер, доминирующая и деспотичная мать явно оказала серьезное влияние на развитие его личности. Этот очень эрудированный 27- летний преподаватель со степенью магистра естественных наук жил тем не менее в подвале дома своей матери и по-прежнему оставался эмоционально зависимым от нее. Неспособность возражать ей и последующее вынужденное совместное проживание уже во взрослом возрасте безусловно воздействовали на его самовосприятие и, как я смог убедиться позже, стали роковыми для жизни невинной девочки.
19 июня 1974 года в зале Бергенского окружного суда Макгоуэн и его адвокаты решили отказаться от судебного разбирательства и пойти по пути признания вины в совершении убийства с отягчающими обстоятельствами. Я думаю, что это решение было для него разумным. С учетом фактической стороны дела и отсутствия сомнений в виновности ожидать жалости или снисходительности со стороны присяжных не приходилось.
4 ноября судья Верховного суда штата Нью-Джерси Моррис Малек приговорил Макгоуэна к пожизненному заключению с возможностью условно-досрочного освобождения через четырнадцать лет. Убийца неоднократно поручал своему адвокату обжаловать этот приговор, но все апелляции были отклонены.
Спустя месяц в Лечебно- диагностическом центре штата Нью-Джерси Макгоуэна обследовал еще один психиатр, д-р Юджин Ревич. Он получил образование психиатра и невролога, работал клиническим профессором медицинского факультета Ратгерского университета и был в числе первых авторов научных работ об убийствах на сексуальной почве.
Макгоуэн в очередной раз признался в том, что студентом университета фантазировал на тему изнасилования из-за своей сексуальной неудовлетворенности. Выслушав собеседника и обследовав его как с применением амобарбитала (так называемой сыворотки правды), так и без, психиатр пришел к выводу, что убийство Джоан было «не заранее обдуманным хладнокровным актом, а действием, совершенным в состоянии крайнего эмоционального расстройства и напряжения. Убийство было следствием дополнительного потрясения и ощущения неудачи, вызванных преждевременной эякуляцией». Кроме того, д-р Ревич заметил «признаки расщепления личности с использованием механизма отрицания».
Мне были известны случаи изнасилований, переходивших в убийства из- за преждевременной эякуляции насильника или его неспособности достичь и сохранять эрекцию. Обычно это происходило с двумя специфическими типами насильников: разъяренными отпором и эксплуататорами. Они склонны выбирать себе жертв среди взрослых женщин, и если преждевременная эякуляция или нечто подобное вызывает издевательскую реакцию жертвы или представляется унизительной нападающей стороне, то последствия могут быть ужасными. Учитывая, что в данном случае жертвой был ребенок, я был уверен, что здесь налицо нечто иное. Но вывод д-ра Ревича показался мне особенно удивительным:
«Мы полагаем, что такого рода происшествия - единичные случаи в жизни людей с подобным типом личности. Понадобился целый ряд обстоятельств, чтобы спровоцировать данный инцидент. Если бы девочка не зашла к нему домой в тот день или, скажем, у него было две банкноты по доллару, а не одна долларовая и одна двадцатидолларовая, то убийство не имело бы места как минимум на данном этапе».
Понятно, что преступления не произошло бы, если бы в тот день девочка не позвонила в дверь дома Макгоуэнов. Она стала трагической случайной жертвой. В остальном же, исходя из того, что было мне известно из собственных исследований сознания преступников, я был не вполне согласен с отчетами разных психологов.
Чья оценка была ближе к истине: мнение д-ра Эффрона о том, что «он может сорваться снова», или же вывод д-ра Ревича, что «такие происшествия - единичные случаи в жизни людей с подобным типом личности»?
Я решил, что смогу судить об этом только после того, как побеседую с Макгоуэном сам.
4. Резонанс
Если существует понятие, которое, по моему опыту, больше всего ненавидят близкие погибших от рук убийц, то это «готовность примириться с утратой». По мнению прессы, общественности, доброжелательных друзей и даже самой правоохранительной системы, именно это нужно скорбящим родным, чтобы «оставить это в прошлом и жить дальше».
Но любой, кому выпало пройти «испытание» убийством близкого человека, знает, что «примириться» с подобным невозможно, да на самом деле и не нужно. Скорбь проходит через несколько этапов и в итоге становится не настолько же невыносимой, но никогда не исчезает насовсем, равно как и невосполнимые пустоты в жизни и надеждах на будущее, вызванные гибелью жертвы.
Герлскаутская организация прислала открытку с соболезнованиями. Кроме них, никто из официальных лиц не потрудился связаться с семьей.
По словам Розмари, настоящая пустота наступила «после похорон, когда все разошлись и вернулись к своей обычной жизни». В тот период самым главным для нее было сохранить максимально нормальный образ жизни для Фрэнки и Мэри. «Я проследила за тем, чтобы Мэри осталась в герлскаутской организации, потому что она так хотела, хотя для меня самой было больно даже думать о разносе благотворительного печенья. Мы остались жить в том же доме, чтобы все вокруг оставалось знакомым: школа, друзья, все такое. Чтобы не нужно было справляться с какими-то еще переменами в жизни. Я старалась не быть чересчур опекающей. Разрешала выходить поиграть, хоть и очень внимательно следила за тем, где они. Им следовало оставаться детьми, а я не хотела становиться параноиком».
Не хотела Розмари и ограждать их от новостей о ходе рассмотрения дела об убийстве сестренки. «Я сама рассказывала им о том, что происходит, чтобы дети узнавали об этом от меня. Я понимала, что они обо всем услышат, и не хотела, чтобы это их пугало. Мы усаживались на полу в спальне и говорили обо всем, что их заботило. Френки и Мэри стремились к этому и знали, что их не оставят в стороне». Время от времени она и Фрэнк возили их на кладбище «в гости к сестренке, которая на небесах».