ать помощи из испании
Пока Йори переваривает все это, мы молчим.
— Они хотят убить королеву. Если вас поймают с этим… Если люди Гренвиля сумеют нас догнать… Вам следует сжечь их! Немедленно! — Йори тянется к свече.
— Нельзя. — Я удерживаю его. — Вначале нужно найти человека, который это написал. Он должен быть в Лондоне. Не могу же я просто явиться к нему, заговорить об убийстве королевы и попросить меня приютить! Мне нужны доказательства. А у меня есть только эти письма.
— А как вы узнаете, кто их написал? — Йори берет листы со стола и перебирает их. — Тут нет подписи, ну или я не вижу.
— Человек по имени Роберт Кейтсби. В письме этого нет. Это имя было записано в дневнике отца, и остальные шесть имен тоже. Не бойся, дневник я сожгла — весь до последней страницы, я бросила его в умирающий огонь в библиотеке. Предпоследнее выступление леди Катерины Арундел из Ланхерна.
Йори опускает листы.
— Вы хотите обратиться к этому человеку, Кейтсби, чтобы?..
— Королева убила моего отца, Йори. Клинок держала не ее рука, но все равно убийца — она. Из-за ее законов эти люди явились в наш дом. И даже если бы отец не умер вчера, его убили бы позже. Его привезли бы в Лондон, отдали под суд и повесили бы, как повесят Райола.
Я снова плачу. Когда-то я не стала бы плакать перед Йори, я надеялась произвести на него впечатление. Но это больше не имеет значения. Он позволяет мне плакать. Он не пытается успокоить меня или сказать, что все будет хорошо. Не потому, что ему все равно. Он знает, что хорошо не будет. Ни одному из нас.
Наконец я успокаиваюсь и могу говорить:
— Я собираюсь найти Кейтсби, потому что хочу участвовать в заговоре вместо отца. — Я приняла это решение, когда мы уехали из Корнуолла. Нет, тогда когда отец рухнул на пол Ланхерна.
— Я помогу им убить королеву.
Я наконец уверовала, что Гренвиль нас не преследует, однако продолжаю оглядываться через плечо. Йори говорит, что из-за этого у нас виноватый вид, так что мне приходится прекратить. К середине шестого дня я понимаю, что мы близки к Лондону. Я бы поняла это, даже если бы Йори не называл все расстояния, как на состязании по бегу. Деревьев и травы становится меньше, воздух уже не прозрачный, чистый и свежий, а какой-то густой, дымный и мрачный. Все движется, и все — не туда, куда бы хотелось. Улицы выглядят одинаково, все они узкие, темные, извилистые. Копыта наших коней цокают по булыжнику, люди останавливаются и глядят на нас, а грязные дети подбегают и гладят коней, отчего те нервничают. Я мечтала оказаться в Лондоне, сколько себя помню, просила отца взять меня с собой каждый раз, когда он сюда ездил. Но теперь мне здесь ничего не нравится, и я понимаю, почему он не любил Лондон.
— Нужно найти, где поставить лошадей, — говорит Йори.
Я киваю, но на душе неспокойно. Мешочек с монетами, который я забрала из библиотеки, пустеет быстрее, чем я думала. Там и сначала-то было всего несколько фунтов, а мы уже потратили почти полфунта. Лошади — кормежка и постой — обходятся не дешевле нас самих.
Мы едем вперед. Йори задает несколько вопросов, и наконец нас отправляют в конюшню, расположенную в районе Доугейт, прямо к северу от Темзы. Нам приходится спешиться и вести коней в поводу, чтобы пройти сквозь густую вонючую толпу на Лондонском мосту. Здания громоздятся одно на другое, везде воняет отбросами. Кони пугаются и ржут. Перебравшись на противоположный берег, мы все четверо насквозь взмокаем от усталости. Еще несколько поворотов и углов — на этой стороне реки улицы тоже одинаковые, и мы оказываемся в тенистом дворе, где сильно пахнет навозом. На вывеске написано «Стла Уикера». По-моему, такого слова вообще нет, но смысл понятен.
— Я кого-нибудь найду. — Йори передает мне поводья Палланта и исчезает внутри. Мальчишки — подручные конюха, наверное, — снуют туда-сюда, перетаскивая сено.
Когда Йори возвращается, на улице уже почти темно. Он невесел.
— Постой и кормежка — шиллинг в неделю за обоих коней. Выпас еще шиллинг, ковка — крона за каждого, чистка — фартинг, тоже за каждого.
— Это грабеж! Мы не можем себе такого позволить.
— Знаю, — серьезно кивает Йори. — Нам предложили их продать.
— Продать?! — Я почему-то хриплю. — То есть они задрали цены за постой, чтобы нам ничего не оставалось, кроме как продать коней. И, наверное, за бесценок?
— За три фунта, — признается он. — И это вдвое больше первоначального предложения.
Я закрываю глаза. Самсон стоил восемь фунтов. Паллант не меньше десяти.
— Забудь, — говорю я. — Мы уходим.
Я хочу вывести Самсона из двора, но Йори меня останавливает:
— И куда мы их денем? Мы не можем бродить с ними по городу, особенно ночью.
Я мотаю головой, хотя знаю, что он прав.
— Я понимаю, вы этого не хотите. Я тоже не хочу. Но мы должны их продать.
Я снова плачу, когда мы заводим отцовских коней в стойло. Эти кони были его гордостью, и их тоже у меня отняли. Йори рассчитывается с кислолицым человеком — наверное, хозяином. Я злобно смотрю на него сквозь слезы, но он не замечает. Сделка совершается очень быстро — я уже начинаю понимать, что так всегда бывает, когда происходит нечто дурное. Мы выходим обратно на улицу.
Йори ведет меня к реке. Судя по небу, уже четыре часа. Скоро солнце начнет клониться к закату. Я не хочу оставаться на улице, когда стемнеет. Не говоря о том, что я вся грязная и воняю лошадьми и глиной. Одежда мокрая и гадкая, Йори тоже выглядит не лучшим образом. Мне нужна комната, и все равно где, лишь бы недорого, и чтобы через мост не переходить.
Я сворачиваю с улицы Кэндлвик в маленький переулок, который носит имя Сент-Лоренс-Путни-Хилл просто потому, что это странное название для улицы. Он застроен домами, кирпичными и оштукатуренными, пугающе кривыми, клонящимися туда-сюда. Крыши порой касаются одна другой.
Над одной из дверей я замечаю вывеску. Дельфин. Когда-то он был целиком синий, но теперь это голое дерево с парой пятен краски. Над ним написано «Пансион у Дельфиньей площади». На слабо светящемся окне пристроен листок с надписью «одна неделя — один пенни со стиркой». Заведение дрянное, как и все, в которых мы останавливались после отъезда из Ланхерна. Но за пенни в неделю мы можем прожить здесь несколько месяцев. За это время умрет либо королева, либо я.
Глава 6ТобиСейнт-Энн-лейн, район Олдерсгейт, Лондон3 ноября 1601 года
От стука в дверь я вскакиваю и принимаюсь шарить под матрасом в поисках кинжала. У меня редко бывают гости. Заходят разве что прачка за одеждой или хозяйка за деньгами. Но никто из них не является в такую рань. А от всех остальных, независимо от времени, приходится ждать только неприятностей. Я добираюсь до двери, когда стук раздается вновь, и знакомый скрипучий голос спрашивает:
— Мне что, нужно стучать особым образом? — После чего раздается сложный сигнал из постукиваний и царапания двери. — Тоби, черт возьми! Я знаю, что ты дома.
Я снимаю защелку и распахиваю дверь перед Джорджем Кэри в роскошном голубом дублете, черных штанах и черной шапочке, которой не дает упасть драгоценная застежка. Застежка, пожалуй, дороже всего здания, в котором я обретаюсь.
— И зачем ты запираешься? Воздыхательницы замучили? — Он смотрит мне через плечо, как будто надеясь увидеть там целый гарем.
— Не люблю вас разочаровывать. Как вы узнали, что я дома?
— Хозяйка сказала. Кстати, о воздыхательницах. — Кэри ухмыляется так, что его рыжеватая бородка дергается.
Вдова, которой принадлежит этот дом, хороша собой и молода. Несколько раз она зазывала меня к себе поужинать и сделать кое-что еще. В какой-то момент я отказался, что ей не очень понравилось. Но я не знал, как сказать, что ее брат интересует меня куда больше, чем она сама.
— Пустишь меня, или мне весь день стоять на пороге?
Я придерживаю дверь, и Кэри входит, огибая груды одежды и книг. Он оглядывается, видит разобранную постель и незажженный уголь в жаровне.
— Почему так мрачно? Мы же тебе нормально платим.
Кэри подписывает банковские поручения и знает мое жалованье с точностью до фартинга. Но лично мне кажется, что чем меньше я трачу, чем ценнее оставшееся.
Он выдергивает из-под стола табуретку и осторожно присаживается, как будто боясь, что она рассыплется на куски.
— Как продвигаются поиски? Раз тебя не было полночи, а то и дольше, значит, ты преследовал одного из этих людей?
Я падаю на матрас и киваю.
— У меня есть список из сорока человек, которых арестовали за участие в восстании Эссекса, а потом отпустили. Я думал начать с тех, кого уже арестовали или брали под наблюдение раньше.
— Звучит утомительно.
Чтобы сидеть на хвосте одного подозреваемого в течение дня, нужно семь человек. В одиночку проследить за каждым из списка я явно не смогу, но других вариантов у меня пока нет.
— Вы за этим пришли? Поинтересоваться моим здоровьем? Я тронут.
— В каком-то смысле. — Кэри вытаскивает лист бумаги и кладет на стол. Я немедленно узнаю банковское поручение. — Вижу по лицу, что ты доволен. На самом деле не вижу, ну и ладно. Пошли. Нужно нанести визит одному из моих протеже, и мне бы пригодился человек, способный распознать ложь за сто шагов.
Покровительствовать искусствам почетно и прилично. Кэри, аристократ и придворный, может выбирать себе подопечных. Он разделяет любовь королевы к театру и поэтому помогает деньгами полудюжине писателей и группе актеров, которые носят его имя, называясь «Слуги лорда-камергера». Труппа эта известная и богатая, любимая ее величеством и даже приглашенная выступать в один из ее дворцов. Я слышал, что они хороши, но сам не видел их представлений. Я почти не хожу в театры после смерти Марло.
Мы идем по темным переулкам, мимо собора Святого Павла. Путь наш лежит к пирсу на Поулс-Уорф. Кэри ни за что не станет пересекать реку по Лондонскому мосту, и я благодарен ему за это: слишком много там торговцев, карманников и пьяниц. Мы свистом подзываем ялик, и вот уже единственный гребец переправляет мелкую деревянную лодку на южный берег Темзы.