Наследник. Молодости первые шаги
Глава 1По воле отца
Наследник-цесаревич Александр Николаевич отметил свое двадцатилетие в Санкт-Петербурге 17 апреля 1838 года и отправился в поездку по Европе. До этого ему пришлось изрядно поколесить по России, знакомясь с образом жизни своего народа, организацией власти и экономики страны. Посылая сына в тур по европейским городам и весям, император Николай I счел нужным в письменной форме разъяснить ему необходимую форму поведения и общения с владетельными особами и обществом, ему незнакомым:
«Любезный Саша. Ты познакомился с Россией, и Бог благословил твое путешествие, которое произвело везде наилучшее впечатление. Тебя увидели и провожали как добрую Надежду – да будет так!
Ныне настало время другого, не менее важного дела. Ты покажешься в свет чужеземный, с той же отчасти целью: т. е. узнать и запастись впечатлениями, но уже богатый знакомством с родимой стороной; и видимое будешь беспристрастно сравнивать без всякого предубеждения. Многое тебя прельстит, но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания; и что многое достойное уважения там, где есть, к нам приложено быть не может. Мы должны всегда сохранить нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неподражаемость.
Везде ты должен помнить, что на тебя не только с любопытством, но даже с завистью будут глядеть. Скромность, приветливость без притворства и откровенность в твоем обращении, всех к тебе, хотя и нехотя, расположат. Быв со всеми приветлив, будь особенно ласков с военными, оказывай везде войскам должное уважение предпочтительно перед прочими. Не дозволяй себе никаких политических суждений, избегай сих разговоров и вообще слушай – рассуждай про себя и только в необходимости отвечай, и тогда – всегда по совести. Неимущим помогай, но без нужды не расточай» [1].
В отцовских советах нет ни одной фальшивой ноты, нет здесь также и давления или навязчивых рассуждений. Все, что император счел нужным передать сыну перед ответственной поездкой, – это результат его личного опыта общения с европейскими владетельными домами на самом высоком уровне. В отцовском наставлении нет ни слова и о главной цели поездки, которая, скорее всего, обсуждалась в тесном семейном кругу, а именно о выборе невесты для наследника престола, которой предстояло стать российской императрицей. По этому вопросу родителям цесаревича Александра, без сомнения, тоже было что сказать сыну, отличавшемуся повышенной чувствительностью и необычайной влюбчивостью.
Историки любят рассказывать о юношеских романах Александра Николаевича и прежде всего об отношениях с фрейлиной императрицы Ольгой Осиповной Калиновской. Да, у Александра был роман с польской красавицей Калиновской, как и с другими дамами Двора Его Величества. Статус Наследника-цесаревича не запрещал легких и быстротекущих отношений с девушками высшего круга, но такого рода отношения не могли иметь последствий. За этим внимательно присматривал как сам император, так и императрица Александра Федоровна. Никакие увлечения сына придворного характера даже не рассматривались и не могли влиять на самый ответственный выбор. Кроме родительских наставлений, наследнику, безусловно, разъяснили основополагающие положения «Учреждения об императорской фамилии» и в особенности смысл последнего на эту тему Манифеста его дяди императора Александра I, данный им 20 марта 1820 года, в котором говорилось:
«Мы признали за благо для непоколебимого сохранения достоинства и спокойствия Императорской фамилии и самой Империи Нашей присовокупить к прежним постановлениям следующее дополнительное правило: если какое лицо из Императорской Фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому Царствующему или владетельному Дому, в таковом случае Лицо Императорской Фамилии не может сообщить другому прав на наследование Престола».
Это недвусмысленное положение вошло потом в статью 36 Основных законов Империи [2]. Избранницей Наследника-цесаревича, таким образом, могла стать только девушка соответствующего достоинства, другими словами, безукоризненного происхождения. Вместе с тем родители, обожавшие Александра, дали ему возможность выбирать исходя из личных пристрастий, касающихся внешних данных, манер и т. д. В этом смысле поездка наследника по европейским городам была плановой и на маршруте были предусмотрены обязательные остановки, где имели место принцессы на выданье. План поездки если и существовал, то постоянно менялся в зависимости от планов самого императора Николая I и от состояния здоровья наследника, испытывавшего боли в груди и кашель. Так, ему пришлось на месяц задержаться в Эмсе, поправляя здоровье тамошними водами. Летом наследник пересекался с отцом в Берлине и Стокгольме, а затем ездил самостоятельно в сопровождении внушительной свиты. В свиту входили наставник В.А. Жуковский и попечитель князь Ливен.
Осень и зиму Александр провел в Италии. Пребывание наследника в Риме было омрачено смертью его попечителя светлейшего князя Х.А. Ливена, случившейся 29 декабря 1838 года. Место умершего попечителя занял граф А.Ф. Орлов, человек, пользовавшийся неограниченным доверием императора. Орлов – прославленный кавалерийский генерал и дипломат, сумел быстро завоевать доверие наследника и в дальнейшем принимал участие в самых важных событиях, касавшихся императора и его любимого сына.
Ранней весной 1839 года Александр через северную Италию вернулся в Вену. Именно с Вены начался серьезный кастинг невест, о котором любящий сын постоянно в письменной форме сообщал отцу. Фельдъегерям и специальным курьерам пришлось изрядно потрудиться, так как переписка с Санкт-Петербургом стала особенно интенсивной. Характер докладов сына своему отцу не может не вызывать улыбки – настолько понятны переживания и чувства молодого человека, самостоятельно разглядывавшего живой товар. Вот одно из его писем отцу от 10 марта 1839 года:
«Сюда в Карлсруе мы приехали в 5 часов. Великий герцог (Леопольд Фридрих) меня встретил на лестнице и повел прямо в мои комнаты. Одевшись, я пошел к семье его и тут увидел всю семью и в том числе дочь их, которую мне прочили в невесты, но которая, к сожалению, мне вовсе не понравилась, она среднего роста, с довольно большим носом и дурно одета, и неловка, одним словом, совсем не то, что я ожидал, впрочем, говорят, она умна и доброго характера, но она совсем не в моем вкусе. Итак, милый Папа, рунд минне (любовный круг замкнулся), нечего делать, не знаю, что Бог даст вперед, вся моя надежда на нем, но я опять повторяю, что, верно, никогда не решусь жениться на той, которая мне точно не понравится и которую я истинно не полюблю» [3].
Граф Орлов присоединился к мнению цесаревича в личном письме к императору (март 1839): «…Я перейду прямо к основному вопросу. Принцесса, предназначенная великому князю, не имеет ничего привлекательного, роста среднего, невзрачна, никакой привлекательности в фигуре, добра, я думаю, и в разговоре довольно приятна и очень хорошо воспитана, но в общем ничего выдающегося. И хотя его высочество прибыл с самыми лучшими намерениями и даже, скажу, с нетерпением, он уехал совершенно разочарованным и имел основание, видя ее…».
Николай Павлович не огорчился неудачей, наоборот, порадовался за сына, приступившего, наконец, к серьезному выбору невесты (март-апрель 1839): «Что касается несбывшихся надежд в Карлсруе, это меня не огорчило, потому что я огорчился бы лишь в том случае, если бы оказалась отвергнутой достойная избрания; этого нет, и уже одно желание сделать выбор очень радует меня, и я надеюсь на милосердие Божие, которое ему поможет найти в другом месте то, что ему нужно».
Как всегда, решительный момент в кастинге невест наступил совершенно неожиданно. Прибыв в Штутгарт, Александр со свитой имел намерение двигаться далее на Бибрих, минуя Дармштадт, который не значился в списке обязательных для посещения мест. Граф Толстой, уже взявший в свои руки общее руководство поездкой цесаревича, решил все же заехать ненадолго в Дармштадт, по настоянию секретаря русского посольства во Франкфурте Маркелова, чтобы не обижать местного Великого герцога Гессенского Людвига II. Цесаревич дал согласие на посещение Дармштадта, но с условием короткой остановки в гостинице, без посещения дворца герцога. Далее рассказ Ивана Маркелова:
«Я немедленно выехал в Дармштадт и занял отель “Траубе”. Его высочество изволил приехать в Дармштадт в 6 часов вечера. Великий герцог Гессенский, наследный принц и принцы Карл и Эмиль тотчас приехали приветствовать его высочество и пригласить его на оперный спектакль.
На сцене шла “Весталка”. Здесь же в зале, предшествующей большой ложе, его высочество был встречен всей великогерцогской семьей. Здесь же впервые ему пришлось увидеть принцессу Марию Гессенскую, которой не было в то время еще и пятнадцати лет.
По окончании оперного представления в зале был сервирован роскошный ужин с музыкой. Великий князь, видимо, был всем доволен. Много разговаривали, много смеялись… Все разъехались очень поздно, и великий князь вместо отъезда ранним утром, согласно своему первоначальному намерению, принял приглашение присутствовать на параде и на завтраке у наследного принца.
В момент отъезда из Дармштадта граф Орлов сообщил мне свое намерение отправить меня курьером в Петербург… Вот письмо к государю, – сказал он, – которое поручаю вам вручить в собственные руки. Немедленно берите дилижанс и постарайтесь прибыть в Светлое Христово Воскресенье или накануне в субботу… Если его величество пожелает получить от вас какие-нибудь сведения и подробности относительно принцессы Марии, – передайте ему все то, что вам лично известно» [4].
Вместе с письмом самого графа Орлова Маркелов вез срочное послание наследника Александра императору. В письме к отцу его влюбчивый сын поделился своими впечатлениями от проведенного в театре Дармштадта вечера и о своем окончательном решении:
«13 марта. Понедельник 1839. Дармштадт. Сегодняшний день, милый и бесценный Папа, может быть, останется решительным для всей моей жизни; поутру я оставил Карлсруэ, признаюсь, с грустью в сердце, во-первых, потому что я знал, сколько Ты того желал, что там не сбылось, а во-вторых, я сам того ожидал – и вдруг все исчезло, ибо она точно не по мне.
Сегодня же вечером ложусь спать с надеждой будущего счастья! Вот новый случай сказать: “Человек предполагает, а Бог располагает!” Здесь, в Дармштадте, я видел и познакомился с дочерью гроссгерцога принцессой Марией, она мне чрезвычайно понравилась с первого взгляда, ей будет 27 июля нынешнего года 15 лет, и она еще не конфирмована; для своих лет она велика ростом, лицо весьма приятное, даже очень хороша, она стройна, ловка и мила, словом сказать, из всех молодых принцесс я лучшей не видел. Притом говорят, она доброго характера, умна и хорошо воспитана, что и заметно в разговоре с ней. Она еще молода, но если Ты, милый бесценный Папа, согласишься на мои искренние желания, то два года можно еще подождать, а там с благословением Всевышнего совершить бракосочетание. Я не могу выразить тебе, милый Папа, сколько эта мысль меня делает счастливым, с крайним нетерпением буду я ожидать Твоего ответа и, следовательно, решения моей судьбы. Отец ее, почтенный старик, вероятно, на все охотно согласится, и она, я надеюсь, тоже… Приехав к себе домой, я переговорил с Орловым и вследствие того решился сейчас же обо всем Тебе написать, милый Папа».
Все искренно в этом незатейливом письме, но абсолютно точным оказалось только одно предположение Александра: отец ее, «почтенный старик», не только согласился «на все», но был просто ошарашен свалившейся на него удачей. Секретарь посольства Маркелов в дилижансе срочно отправился в Санкт-Петербург, имея при себе пылкое послание цесаревича и письмо графа Орлова к императору с полным раскладом по варианту «Дармштадт».
Глава 2Это горькое слово «мезальянс»
Великий герцог Людвиг II Гессен-Дармштадский и Прирейнский был женат на Вильгельмине Баденской и имел от нее двух сыновей. Несмотря на это, жизнь супругов не сложилась, и они мирно разъехались еще в 1820 году. В это время Людвигу было слегка за сорок, а Вильгельмине – 32. Причиной охлаждения между супругами было, скорее всего, увлечение Вильгельльмины бароном Августом де Гранси, служившим у нее то ли шталмейстером, то ли камергером. Такая связь не украшала общий супружеский дом, и поэтому Вильгельмина съехала в поместье Хайлигенберг, где и проживала с красавцем бароном до самой смерти в 1836 году. Барон де Гранси осчастливил Вильгельмину сыном Александром и дочерью Марией, но когда матери не стало, возникла необходимость как-то узаконить положение детей. Людвиг II, уязвленный неверностью супруги, не хотел и слышать об усыновлении потомства Августа де Гранси, но ему пришлось уступить. В дело вмешались родственники, и во избежание скандала герцог усыновил детей своей неверной супруги.
Вся эта история еще была свежа в памяти, когда в Дармштадт нагрянул наследник русского престола великий князь Александр Николаевич. Кроме приятного знакомства с приемной дочерью герцога на вечернем спектакле, русскому цесаревичу пришлось выслушать неприятную информацию о ее происхождении от графа Толстого. Реакция Александра на неожиданное сообщение была тем не менее спокойной. Поволноваться пришлось Толстому в ожидании инструкций от императора из Петербурга. Путь наследника после Дармштадта лежал в Лондон, но, поскольку сам император спокойно отреагировал на известие из Дармштадта, граф Толстой еще раз написал ему о настроениях наследника:
«Так как наше путешествие в Лондон окончательно решено, мы не приняли никакого решения до получения Вашего ответа относительно обратного маршрута, который Вы нам дадите. Наилучшим было бы сделать визит в Дармштадт на четыре или пять дней исключительно из вежливости, для того, чтобы посмотреть, остается ли великий князь верен своему проекту и своим первым впечатлениям.
Я думаю, что чувство к молодой особе сильно определилось, так как не проходит дня, чтобы он не говорил мне о ней, и он в такой мере занят этим, что видел даже во сне подробности своего обручения. Не думайте, Государь, что я скрыл от него циркулирующие относительно ее рождения слухи, он об этом узнал в тот же день в Дармштадте; но он судил о них с полной серьезностью, как и Вы, что было бы лучше, если бы оно было иначе, но что она носит имя своего отца и с легальной стороны никто не может сделать никаких возражений».
Письмо графа носит взвешенный и рассудительный характер, но в нем чувствуется известное напряжение, как от дела, принявшего не совсем тот поворот, которого ожидали. В своем ответе графу император подтвердил свою точку зрения на происходящее: выбор сына не будет оспорен или подвергнут какой-либо критике, несмотря на явное его несоответствие принятым установлениям, касающимся достоинства родословной невесты. На всякий случай, император информировал Толстого, что монархическая родня в Берлине, хорошо осведомленная о ситуации в Гессенском доме, не скрывает своего негативного отношения к выбору русского наследника. В письме графу от 17 мая 1839 года Николай I дал волю своим тяжелым мыслям о возможном влиянии выбора наследника на государственные дела:
«…Да будет Богу угодно вдохновить моего сына и внушить ему достаточную прозорливость принять окончательное решение лишь тогда, когда у него будет уверенность в том, что он обеспечит свое будущее счастье и счастье империи. Пока низкие сплетни из Берлина, во главе с моим зятем Карлом, не перестают опорочивать бедную Марию, поднимая шум по поводу брака с ней и мезальянса. Это достойно жалости, и вы понимаете ясно, что мы презираем эту болтовню, но Саше придется пережить плохие минуты в Берлине, так как он должен отвечать, сохраняя величайшее спокойствие. Но покажите также, что никто, кроме нас, не имеет права одобрять или порицать его выбор и еще менее сметь вмешиваться в это».
Цесаревич оказался в непростой ситуации: хотя формальная сторона дела выглядела как будто безукоризненно, вокруг только и говорили о «незаконном» рождении дочери герцога Марии. К разного рода сплетням добавилась откровенно настороженная позиция императрицы-матери. Александра Федоровна написала сыну два письма, в которых убеждала его хорошенько обдумать свое решение. Императрица отлично понимала, что дело вовсе не в самой Марии, а в том, что такой брак подрывает легитимность всего потомства, которое появится у нее и Александра. У потомков такой пары вполне возможно оспорить любые права, в том числе и наследственные.
Беспокойство матери больно задело цесаревича. В ответном письме от 5 июня 1839 года Александр недоумевает и обижается, но ему явно не хватает жизненного опыта для уяснения смысла предостережения матери:
«Однако я не могу скрыть от Вас, милая и добрая maman, что Ваше письмо от 12 мая и последнее от 6 июня меня сильно огорчило; в первом Вы говорите, чтобы я подумал как следует об обстоятельствах рождения Марии, и прибавляете: “Считаю своим долгом еще раз поговорить обо всем этом. Говорю в последний раз, чтобы покончить с этим навсегда. Я равно буду любить твою жену, кто бы она ни была, она будет моей милой дочерью”».
Понятно, что исчерпывающий разговор с матерью состоялся по возвращении Александра в Петербург. Известно также, что точка зрения императрицы Александры Федоровны не повлияла на решение цесаревича. Александру была ближе позиция отца: формально все в порядке, а до остального никому нет дела. Император на протяжении всей поездки цесаревича вел себя сдержанно, осторожно корректируя поведение молодого человека через графа Орлова. Письмо графу от 4 июня подвело черту под всеми событиями путешествия:
«Да благословит Вас Бог за все, что сделали и делаете для моего сына, и я не забуду никогда того, что он следовал Вашим советам относительно того, как ему следовало себя вести. Я прошу Вас и впредь сообщать все, что мне нужно по определенному делу, и прошу Вас держать рот на замке и обращаться только прямо ко мне. При Вашем возвращении через Берлин Вы должны сделать себя неуязвимым для сотен тысяч глупостей и сплетен, которыми Вас будут угощать на этот счет. И при первых же попытках обрезайте тех, которые осмелились бы Вам говорить что-нибудь непозволительное. Исключение я делаю только для Короля, который, как дед, имеет, конечно, право высказать свое мнение».
В этом эпизоде император Николай I повел себя как умудренный опытом отец, тщательно охраняющий психику молодого человека, делающего важный жизненный выбор. Кроме этого, очевидно, что то было время, когда российский император мог игнорировать и не такие политические риски. Рисков в предстоящем браке наследника, к сожалению, было больше, чем мог предположить император. Однако Николай I предпочитал двигаться как корабль, разрезающий волны, не понимая, что одна из волн, откатившись от его мощного торса, может обратным ходом накрыть неопытного наследника. Главным же сигналом для окружающих было императорское указание держать рот на замке, что и происходило все последующие годы.
Во всем этом деле была и другая сторона – несчастная принцесса Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария, дочь барона Августа де Гранси, которой ничего не оставалось, как ждать решения своей участи в маленьком Дармштадте, прислушиваясь к новостям из Петербурга.
Вышеприведенный эпистолярий не содержит одной существенной детали, без которой последующие события выглядят не вполне убедительно, и в особенности строгое требование императора закрыть рты на замок.
Наследник, как известно, несколько задержался в Дармштадте на следующий день после приятного вечера в театре, принимал участие в параде и завтракал с родственниками Великого герцога. По-видимому, молодой человек решил сжечь все мосты тут же, в Дармштадте, и тайно обручился с Марией. Обручение проходило по канонам западной церкви, после обращения жениха к отцу невесты. В данном случае Александр переговорил с герцогом и, получив согласие «почтенного старца», совершил обряд «sponsalia de future» (обручение ради будущего брака). Графа Толстого, а соответственно, и императора он поставил в известность несколько позже, когда дело было уже сделано. Обручение не имело юридической силы, но возлагало на Александра серьезную моральную ответственность, переступить через которую было уже не дано никому, и прежде всего родителям.
Все последующие события, включая официальное сватовство наследника и роскошную свадьбу, хорошо известны и описаны в многочисленных мемуарах и письмах.
Характерно, что в русской историографии многие годы спустя продолжал действовать строгий приказ императора Николая I о неразглашении подробностей брака наследника-цесаревича Александра Николаевича, которые стали с течением времени известны только немногим. Запрет действовал и при Дворе, но близкому окружению императора Александра II было известно все.
Профессор всеобщей истории Московского университета А.Н. Савин наткнулся на семейную переписку Романовых 1838–1840 гг. в 1919 году, разбирая фонды Собственной библиотеки монархической семьи, привезенные в Москву из Петрограда. Историк Савин, имевший все свои научные интересы в изучении истории Англии, был ошеломлен открывшимся перед ним совершенно неизвестным эпизодом в романовской семье. Свое открытие он закрепил в статье «Сватовство цесаревича Александра Николаевича», где поставил два изумивших его вопроса: «Почему Николай Павлович отнесся с почти полным равнодушием к вопросу о том, чья кровь течет в жилах его будущей снохи?»; «Неужели и Александре Федоровне было все равно, кто был подлинный отец Марии Дармштадской, раз официальный отец не возражал против своего отцовства?». Статью Савина опубликовали только в посмертном сборнике его работ в 1926 году. Развивать тему, открытую Савиным, было некому, да и незачем – в России кипели другие страсти, а историческая наука спешно перестраивалась под новую, большевистскую власть. Так и пролежала статья проницательного исследователя Савина до наших дней, вызывая у редких ее читателей в лучшем случае любопытство.
Заинтересовавший историка эпизод сыграл в истории России роковую роль. Императору Николаю I было в то время 45 лет, он был в расцвете сил, и его намерения в отношении наследника были сосредоточены на желании поскорее обустроить его семейную жизнь и оградить от многочисленных соблазнов. Выбор невесты проходил исключительно по представительским признакам: рост, размер носа, манеры и умение одеваться. Подходящих оказалось немного, поэтому на серьезные издержки происхождения невесты пришлось закрыть глаза. Отец и сын действовали в этом случае удивительно слаженно и понимали друг друга с полуслова. Даже настороженная позиция матери Александра, дочери прусского короля, не смогла поколебать дружного альянса отца и сына. Говорить здесь о любви и чувствах неуместно, так как речь шла о выборе изящной живой вещицы для дворцовых интерьеров и комфортной жизни. Шестнадцатилетняя принцесса из скромного немецкого замка переселилась в ошеломляющую роскошь петербургских дворцов в качестве великой княгини Марии Александровны и окунулась в жизнь такого уровня праздности и великолепия, который не мог явиться ей в самом ослепительном сне. Некоторым осложнением блестящего положения, в котором оказалась принцесса Мария Гессенская, были петербургский климат и состояние перманентной беременности, в которое ей пришлось погрузиться, создавая свежую ветвь барона Августа де Гранси.
Императрицей она стала в феврале 1855 года и через десять лет присутствия на русском троне могла спокойно обозреть проделанную ей работу. За восемнадцать лет супружеской жизни Мария Александровна родила восемь детей, из которых двое умерли в раннем возрасте.
Самой жестокой потерей оказалась смерть в 1865 году сына Николая, в возрасте 22 лет. Николай был наследником престола, получившим лучшее образование и полностью готовым к государственной деятельности. Для него уже присмотрели невесту – датскую принцессу Дагмар, с которой он успел обручиться. Все нарушила внезапная смерть от воспаления спинного мозга, последовавшая в Ницце, где Николая пытались лечить. Следующий по возрасту сын Марии – Александр, ставший наследником после смерти брата, согласился стать восприемником невесты брата, которая, в свою очередь, тоже согласилась. Так, не нарушая логику событий, возникла супружеская пара: цесаревич Александр Александрович – принцесса Дагмар, в русском варианте великая княгиня Мария Федоровна. Смерть наследника Николая Александровича обозначила некий водораздел и начало новой реальности в жизни императора Александра II и его супруги императрицы Марии Александровны. В качестве императора Александр Николаевич тоже мог подвести итоги десятилетия своего управления страной после смерти отца, императора Николая I. Результат был впечатляющим: страна освободилась от оков крепостного права и получила наконец, пусть и не совсем полноценный, рынок труда. Реформы продолжались, экономика страны ощутила мощный толчок к развитию.
К сожалению, в семейной жизни императора все складывалось не столь благополучно. Здоровье Марии Александровны неуклонно ухудшалось, не выдерживая сырого климата северной столицы. После рождения в 1860 году сына Павла растянувшаяся на все годы брачного союза череда беременностей прекратилась. Самочувствие императрицы к этому времени было уже основательно подорвано. Изменился не в лучшую сторону и ее внешний вид. Для восстановления сил потребовались долгие отлучки на европейские курорты, и прежде всего на южное побережье Франции.
Супружеская жизнь монархической пары в физическом понимании сошла на нет. Марии Александровне было уже 36 лет, а ее супругу всего 42, и в этом смысле столь раннее охлаждение брачного союза не предвещало ничего хорошего. Так или иначе, пара «Александр и Мария» начала с 1860 года раздельный полет, каждый по своей программе: Мария всеми силами пыталась вернуть утраченное на брачном поприще здоровье; Александр оказался один в окружении множества соискательниц внимания всемогущего монарха. В таком раскладе, с житейской точки зрения, не было ничего оригинального, но ставки в игре стали вдруг катастрофически расти.
Глава 3Династический узел
Посол Франции в России Морис Жорж Палеолог после бурной деятельности в Петербурге в 1914–1917 годах еще несколько лет служил в МИД Франции, пока не ушел в отставку в 1921 году. Освободившись от дипломатических обязанностей, он посвятил себя полностью литературной работе, в которой к этому времени уже был не новичок. Как живой свидетель русской трагедии, он, естественно, стал одним из самых компетентных авторов в Европе по русскому вопросу. Быть может, именно репутация Палеолога сыграла свою роль, когда ему поступило предложение от некоей дамы поделиться конфиденциальной информацией по весьма интригующей теме.
Предложение исходило от придворной дамы времен Александра II, Варвары Игнатьевны Шебеко, компаньонки и близкой подруги морганатической жены императора Екатерины Михайловны Юрьевской. Сама Екатерина Михайловна скончалась в Ницце в феврале 1922 года. Палеолог знал в общих чертах историю с убийством Александра II и даже присутствовал на его похоронах в марте 1881 года, выполняя дипломатическую миссию в Петербурге. Предложение Варвары Шебеко не могло не заинтересовать Мориса Жоржа, так как речь шла об информации из первых рук, самой ценной для любого литератора. Так как Варвара Игнатьевна по жизни ничего не делала просто так, то Палеологу пришлось оплатить некий счет, который, впрочем, быстро окупился. Они встретились, и Палеолог впоследствии очень тактично, как и полагается дипломату, рассказал об источнике информации:
«Отрывочные сведения, собранные мной во время моей службы в Петрограде, несколько писем, попавших в мои руки, и, наконец, откровенный рассказ лица, посвященного в эту тайну и доверившегося мне, дают мне возможность более точно определить то важное место, которое княгиня Юрьевская по праву должна занять в истории России» [6].
Таким образом, Палеолог получил от Варвары Игнатьевны «откровенный рассказ» и несколько писем из ее личного архива. От себя добавим, что она передала Палеологу также копии нескольких правоустанавливающих документов, подписанных в свое время Александром II в пользу княгини Юрьевской. Рассказ Варвары Шебеко об истории отношений императора Александра II и Екатерины Юрьевской Морис Палеолог немедленно перенес на бумагу и издал в 1923 году во Франции под заглавием «Le Roman tragique de l’impereur Alexandre II», что переводится на русский как «Трагический роман императора Александра II». Работа не заняла много времени, так как материал был вполне готов, и Морису Жоржу осталось только добавить в него немного таинственности и легкой французской грусти. Некоторые острые моменты Палеолог постарался смягчить, чтобы не бередить старых ран Романовых, недавно изгнанных из своей собственной страны. В русском переводе книга появилась в Берлине в 1924 году. Современному читателю в России книга известна под заголовком «Александр Второй и княгиня Юрьевская». Морис Палеолог сделал свою работу настолько добротно, что до сих пор история любви бесприданницы-аристократки и русского императора регулярно переиздается, пользуясь неизменным спросом.
Знакомство Александра II с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой (или Долгоруковой) все историки, в том числе и Морис Палеолог, относят к 1865 году. Возможно, это случилось в Летнем саду, возможно, во время посещения императором Смольного института, где семнадцатилетняя княжна училась, или где-то еще, имеет ли это значение, если речь идет о всемогущем монархе. Понятно одно, что все происходило через посредничество лица, имеющего доступ к императору. Здесь историки тоже не спорят: такое лицо было, и им являлась придворная дама Варвара Игнатьевна Шебеко, в кругу близких знакомых просто «Вава». Немаловажно и другое: семнадцатилетняя девушка, «смолянка», была удивительно хороша собой и понравилась императору с первого взгляда. Как тут не вспомнить тот европейский кастинг 1839 года, когда наследник-цесаревич на театральном представлении в Дармштадте сходу определил свою избранницу. Здесь происходило нечто подобное, но уже в другом качестве: императору уже не было надобности отчитываться о своем выборе, но, как и в Дармштадте, его выбор был бесповоротным. Сама избранница была полной противоположностью первой, из Европы. Она была из разорившейся семьи, но весьма родовита. Род Долгоруких считался в России одним из самых старых, восходивших к Рюрикам – первым самодержцам Древней Руси. Бедность девушки для императора помехой не являлась, а вот происхождение ее стало решающим фактором в дальнейших событиях.
Процесс ухаживания растянулся на год, и летом 1866-го княжна Долгорукая заняла место любимой женщины императора, пока неформальной, зато самой близкой. Близость их усиливалась, обрастая встречами и перепиской, пока не стала повседневной. Отношения Александра и Екатерины обслуживал негласный штат людей, приближенных к императору, а познакомившая их Варвара Шебеко стала неотлучной компаньонкой княжны. Секретом для Двора, а следовательно, и для высшего общества в Петербурге их отношения не являлись. Все, однако, знали о плачевном состоянии здоровья императрицы и смотрели на происходящее как на естественный флирт. Тревожный звонок прозвенел в конце апреля 1872 года, когда Екатерина Михайловна родила сына, названного Георгием. Появление у Александра и Екатерины сына было болезненно воспринято императрицей Марией Александровной и ее детьми. В особенности тяжелым известие о рождении Георгия оказалось для наследника-цесаревича Александра Александровича и его супруги Марии Федоровны. Происходящее уже нельзя было расценивать как проходящий флирт: родилась параллельная семья с полноценным наследником. Перспективы развития такой ситуации могли быть самыми разными, но именно для наследной четы они не сулили ничего хорошего. В крайне незавидном положении оказалась и сама императрица. Она была лишена малейшей возможности на супружеский демарш, сознавая шаткость своего положения как дочери барона де Гранси. Дети императрицы, включая наследника Александра, разумеется, знали подноготную происхождения своей матери, но им ничего не оставалось, как с ужасом наблюдать, в какую сторону будут развиваться события. Одна только фамилия Долгорукой приводила семейство в шок. Именно на 1872 год следует отнести и охлаждение отношений наследника с отцом, скоро переросшее в скрытый конфликт. Словом, заволновалась вся ветвь Гранси, выросшая вдруг на могучем древе рода Романовых.
В окружении княжны Долгоруковой с рождением сына Георгия появилась комнатная девушка Вера Боровикова. В обязанности Веры входили повседневное обслуживание княжны: утреннее одевание и причесывание, гардероб, а также сопровождение в поездках. В придворной номенклатуре должность Веры Боровиковой называлась камерюнгфер, но по роду службы она была на протяжении многих лет одним из самых близких к княжне людей и в этом смысле даже составляла конкуренцию Варваре Шебеко. В 1872 году княжна Долгорукова была уже тенью императора и следовала за ним повсюду, как в Европе, так и в ежегодных выездах на летний отдых в Ливадию. В Ливадии император распорядился о покупке для княжны дачи, неподалеку от царской резиденции, которую называли по-татарски Бьюк-Сарай (Большой дворец). Параллельная жизнь княжны с ее маленькимвором и детьми была вполне комфортной, но изолированной от императорского Двора и всего официального окружения Александра II. Вера Боровикова вспоминала:
«Зиму жили всегда в Петербурге, а весной уезжали в Германию, в Эмс. Государь ездил лечиться, и княжна также. Из Эмса возвращались в Царское Село, а в августе 22–23-го уезжали в Крым. Государь с Государыней в Ливадию, а мы к себе в Бьюк-Сарай. Жили всегда по три месяца, и каждый день к нам в Бьюк-Сарай приезжал Государь, всегда верхом; Государь проезжал через сад, затем пил чай и отдыхал» [7].
Уже на следующий год Екатерина Михайловна порадовала императора дочерью Ольгой, а в 1878 году новая семья императора приросла дочерью Екатериной. К этому времени симпатии Двора и петербургской аристократии были всецело на стороне императрицы Марии Александровны. Ее жалели, уважая ее смиренный нрав и позу всепрощения по отношению к своему супругу. Много прочувствованных слов в адрес императрицы можно найти в мемуарах русских аристократок и дам, трудившихся при Дворе. Княжне Долгорукой достались только слова осуждения, из которых «авантюристка» было не самым сильным. Людская молва лишила княжну Долгорукую права на любовь мужчины, выбравшего ее только на основании личной симпатии, а не в соответствии с династическими инструкциями. В личной переписке Александра и Екатерины историки через много лет обнаружили, кроме привязанности и полного взаимопонимания, большое человеческое чувство. События продолжали развиваться в крайне неблагоприятном для потомства барона Гранси направлении.
Следующим поворотным пунктом стало возвращение императора из Ливадии осенью 1878 года, где он отдыхал после пребывания в действующей армии на Балканах. В сентябре в Крыму княжна Долгорукая родила дочь Екатерину и, вернувшись в Петербург, поселилась с детьми прямо в Зимнем дворце, в трех просторных комнатах третьего этажа. Император устал от конспиративных встреч в городе и решил устроить свою повседневную жизнь несколько комфортнее. Такого знакового поворота событий никто не ожидал. Как пощечину восприняла появление Долгорукой в царской резиденции императрица. В ее окружении, хотя и шепотом, называли поведение императора преступным. Конфликт приобрел невиданную остроту. Вокруг наследника сформировался кружок сочувствующих, но на открытую конфронтацию никто не шел, да и сам император не афишировал своих отношений до такой степени, чтобы разгорелся скандал. Скорее всего, выяснение отношений происходило, что называется, на высшем уровне и в узком семейном кругу, а до ближайшего окружения доходили только отдельные реплики и высказывания. Для пересудов хватало и этого.
Люди, окружавшие императора, понимали, что одно неосторожно сказанное слово может стоить им места. Поэтому шепот по углам при Дворе и осторожная болтовня в петербургских салонах стали нормой придворного поведения. Несомненно, было одно – император наглядно показал, как он относится к своему первому браку. Сигнал был послан в первую очередь императрице, как напоминание о негласных условиях заключения брака: полный запрет на информацию о происхождении Марии Александровны в обмен на такое же абсолютное невмешательство ее в государственные дела. Стороны контракта точно соблюдали его условия, но Мария Александровна была в этом брачном договоре куда более зависимой стороной, чем ее супруг император Александр II. Любая огласка ее происхождения и подробностей запрета, наложенного Николаем I на историю похождений ее матери Вильгельмины Баденской, могла привести к грандиозному династическому скандалу. Причем под удар попадали все браки, заключенные детьми Марии Александровны, и прежде всего брак наследника-цесаревича Александра Александровича с дочерью датского короля принцессой Дагмар, а также брак ее дочери Марии Александровны с сыном английской королевы Альфредом, герцогом Эдинбургским. Эти международные брачные династические союзы могли в одно мгновение обесцениться и превратиться в морганатические. Именно такую перспективу разглядела в свое время дочь прусского короля и мать Александра II императрица Александра Федоровна. Она, как могла, пыталась отговорить сына от опасной комбинации с принцессой из Дармштадта, рожденной от придворного слуги. Безусловно, настоящим мотором брака русского цесаревича и дармштадской принцессы был сам Александр, но тогда он был молод и горяч и не мог предполагать, что через двадцать пять лет встретит женщину, с которой его свяжут отношения, далекие от результатов монархического кастинга. Для императрицы Марии Александровны и ее детей появление княжны Долгорукой со своими детьми в Зимнем дворце означало только одно – перспективу повторного брака императора и, как следствие, коронацию новой супруги.
Российская историография с удивительной стыдливостью вот уже более столетия продолжает описывать события тех лет, включая убийство Александра II и последующие потрясения Российского государства, как происходившие не в условиях действия законов абсолютизма, а по какой-то схеме освободительной борьбы, неправдоподобной и предельно надуманной. В результате российская история, начиная с событий на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года, получила оригинальную интерпретацию перманентной борьбы, которой якобы были охвачены все слои населения с целью изменения существовавшего строя. Потеря управления рычагами государственной машины перестала рассматриваться как главная причина всех бед, постигших страну. О действующей власти как бы забыли; на передний план вышли разного рода партии, организации и отдельные личности. Работу спецслужб, министерств и ведомств во главе с императором стали рассматривать только как элемент противодействия общественным движениям и силам. В результате получили не историю русской государственности и управления, а историю движений и организаций, занимавшихся ее развалом, историю бессодержательную и насквозь фальшивую. Отдельно взятые события, со своими причинами и следствием в этой «истории», искусственно выстроены в один закономерный ряд с торжеством полного абсурда в конце. Российская историография и по сей день никак не может выйти из этого порочного круга, навязанного ей после известного «Октябрьского переворота» в ноябре 1917 года.
К сожалению, существует и другая причина близорукости историков: остатки клана Романовых из последних сил организуют подкрашивание и припудривание своего патриотического имиджа. Этими мероприятиями удалось увлечь и заинтересовать ряд авторов, которые, пользуясь методом наложения картины освободительной борьбы на имевшие место события, в тумане хронологии и важнейших деталей вызывают естественное чувство сострадания к несчастной династии и ее многочисленным жертвам.
Историю, однако, пишут не только ради сострадания, но больше для извлечения уроков…
История с убийством Александра II уперлась в стену фальсификации сразу после самого факта убийства, путем списания его на «организацию революционеров» из пресловутой группы «Народная воля». Так как все было обставлено через следствие и суд, с последующим широким обнародованием результатов, то никакого документального анализа вроде бы и не требовалось. Все казалось ясным с точки зрения мотивации преступников и наступивших юридических последствий. Материалы суда и следствия на долгие годы отправили под сукно, а когда они были извлечены на свет божий в феврале 1917-го, то особого интереса не вызвали именно из-за их видимой публичности.
Пришедшие к власти «революционеры» лишний раз убедились, что все было так, как писали в те времена газеты, и никаких секретов в деле нет. В действительности секретов оказалось более чем достаточно… Подлинная история устранения царя-реформатора стала предметом умолчания всей романовской семьи, так как начиная с 1879 года дети императрицы Марии Александровны бросились на защиту своих кровных интересов, интересов прежде всего материальных, удовлетворить которые мог только российский трон. Надо отдать справедливость: не все ветви большой романовской семьи восприняли ситуацию с потомством барона де Гранси как личную трагедию. Были среди них вполне трезвые люди, но взвешенные оценки имели одну общую базу – собственное безукоризненное происхождение, в отличие от императрицы, рожденной от придворного слуги. Братья и сестры Александра II, например, не рассматривали появление княжны Долгорукой и второй семьи императора как нечто совершенно неприемлемое. Во-первых, Екатерина Михайловна Долгорукая, как не думай, являлась русской аристократкой, и открытое пренебрежение таким простым обстоятельством в России было невозможно. С другой стороны, назначение наследника было прерогативой императора и здесь, даже в случае повторного брака императора и коронации новой императрицы появлялись всего лишь варианты…
В начале 1879 года можно было констатировать только одно – у наследной четы, великого князя Александра Александровича и его супруги Марии Федоровны, датской принцессы Дагмар, появилась явная угроза в лице княжны Долгорукой и ее детей. Появление ее в Зимнем дворце означало, что замещение места супруги императора и, естественно, императрицы уже в повестке дня. Для просчета такого варианта не требовалось особого умственного напряжения. Учитывая слабое здоровье императрицы, можно было с уверенностью полагать, что счетчик неумолимой судьбы запущен. Соответственно, и вариантов благополучного разрешения ситуации для наследной четы было немного – всего один. В Аничковом дворце, резиденции наследника, соответствующие решения принимались сугубо в порядке конфиденциальных бесед и совершенно секретно. Для историков практически ничего не утекло из гостиных и кабинетов Аничкова дворца за время с 1879 по 1 марта 1881 года, кроме тревожного настроения его хозяев и обрывков фраз, таких же тревожных, а иногда даже безнадежных. Продвижение княжны Долгорукой во власть могло остановить только устранение императора и ничего больше.
К моменту возникновения реальной династической проблемы наследнику удалось обзавестись своими людьми в разных властных структурах, министерских и армейских, но все они были, во-первых, фигурами второго ряда, а во-вторых, людьми, которым невозможно было доверить династический секрет самого интимного свойства. Был все же человек, пригодный для выполнения миссии, как в силу своего служебного положения, так и близости к хозяину Аничкова дворца. Таким человеком оказался генерал П.А. Черевин – в нем срослись все требования переживаемого момента.
Глава 4Женераль Пьер
В тощем фонде генерала Черевина, в историческом архиве Санкт-Петербурга сохранились всего 18 писем и одна телеграмма: все они на французском языке и на фирменных бланках «Ливадия», «Гатчина», «Аничков дворец», «Красное Село». Письма помечены короной, начинаются словами «Her General Pierre» и подписаны «Maria». Содержание этих писем малоинтересно, но их существование и сохранность определили ту безмерную благодарность, которую испытывала императрица Мария Федоровна к человеку, по существу обеспечившему ей российский трон. Никогда не писавшая по-русски, урожденная принцесса Дагмар снизошла даже до того, что в одном из писем за 1885 год посвятила ему несколько поэтических строк:
«И вот Вам доказательство,
Как я благожелательна,
Что я спешу Вам все простить
И сию Шапку подарить» [8].
Военную службу Черевин начал, как тогда и полагалось всякому приличному человеку, в Кавалергардском полку. За одиннадцать лет, проведенных в полку, он прошел путь от корнета до полковника. Следующий важный в своей карьере шаг Черевин сделал уже с помощью М.Н. Муравьева, в комиссии которого по расследованию покушения Д.В. Каракозова он оказался. Муравьев как председатель следственной комиссии оценил административные способности Черевина и рекомендовал его императору.
В 1867 году Черевин становится флигель-адъютантом Е.И.В., а затем зачисляется в Свиту Его Величества. В мае 1869 года Александр II назначает Черевина командиром Собственного Е.И.В. Конвоя. Петр Александрович командовал Конвоем до 1878 года. В турецкой кампании 1877–1878 годов на него было возложено командование Кавказской казачьей бригадой, с которой он не раз отличался на полях Болгарии. Co дня перехода через Дунай до самого последнего момента войны бригада постоянно действовала в авангарде армии. За боевые отличия он 17 октября 1877 года был произведён в генерал-майоры Свиты Его Величества. За свои многочисленные боевые отличия Черевин дважды был удостоен золотого оружия с надписью «За храбрость», причём вторая сабля была с алмазными украшениями. В августе 1879 года он был награждён орденом св. Георгия 4-й степени. Боевая храбрость сочеталась в генерале со склонностью к спиртным напиткам, которой он не изменял даже в период боевых действий.
Тесные отношения с наследником престола завязались у Черевина, скорее всего, во время службы в Конвое Е.И.В., так как конвойцы принимали участие в большинстве представительских мероприятий: встречах и проводах высокопоставленных особ, парадах и смотрах. Так или иначе, Черевин стал своим человеком в Аничковом дворце до такой степени, что здесь не только снисходительно смотрели на его склонность к вину, но и стали оказывать поддержку в карьерном продвижении.
В августе 1878 года единственная в России спецслужба, III отделение С.Е.И.В. канцелярии, понесла неожиданную потерю: среди бела дня в центре столицы был убит ее лавный начальник генерал-адъютант Н.В. Мезенцев. Все случилось утром 4 августа. В своем дневнике военный министр Д.А. Милютин записал:
«Сегодня утром в 10-м часу я был удивлен приходом ко мне некоего Бодиско, с которым некогда случилось мне познакомиться за границей. В смущении рассказал он мне, что был свидетелем только что совершившегося пред окнами его квартиры (на Михайловской площади) покушения на жизнь Мезенцова (Мезенцева. – В.Р.), который имел привычку по утрам гулять пешком в этой части города, вместе с приятелем своим Макаровым. Два неизвестных человека, подъехав в дрожках, бросились на Мезенцова и Макарова; один нанес кинжалом рану в грудь Мезенцову, другой выстрелил из револьвера в Макарова, но промахнулся, и оба, вскочив опять на дрожки, ускакали. Не случилось тут ни полицейского, ни даже извозчика, так что едва отыскали экипаж, чтобы довезти раненого домой» [9].
После ранения генерал прожил еще несколько часов, но к вечеру скончался. Убийство было явно политическим и было понято императором как устрашающий акт в свой адрес. Александр II был полон решимости достойно на него ответить. Похороны Мезенцева, в присутствии осударя и дипломатического корпуса, сопровождались воинскими почестями отборных частей русской гвардии. С новым назначением император не спешил, оставив управлять III отделением товарища начальника канцелярии, генерала Н.Д. Селиверстова. Мезенцев был убит так чисто, что даже не знали, кого и где искать. Несколько очевидцев убийства дали только общие описания скрывшихся убийц. На совещании у императора 9 августа были одобрены меры по пресечению вооруженного сопротивления властям или нападению на чинов полиции и войск. Все подобного рода дела передавались в юрисдикцию военных судов с рассмотрением их по законам военного времени.
На очередном докладе военного министра император затронул вопрос о замещении убитого Мезенцева. Присутствовавший при этом наследник- цесаревич «предложил своего кандидата – генерал-майора Черевина» [9]. Были, очевидно, и другие предложения относительно кандидатур на должность Главного начальника спецслужбы, но император остановил свой выбор на генерал-адъютанте А.Р. Дрентельне, старом, проверенном служаке, отлично проявившем себя на военно-административном поприще, но никогда не имевшем отношения к политическому сыску. Кандидатуру Черевина император не сбросил со счетов и в том же августе 1878 года отчислил его с должности командира С.Е.И.В. конвоя, «с зачислением в Свиту Его Величества, по Гвардейской Кавалерии».
Император с многочисленной свитой отбыл из столицы в Ливадию 14 августа 1878 года, и «18 числа в 8 часов утра» они «прибыли в Одессу». Здесь Александр II встретился с генералом Дрентельном, вызванным телеграммой из Бухареста. Император сделал Дрентельну официальное предложение занять должность Главного начальника III отделения С.Е.И.В. канцелярии и получил его согласие. Высочайший Указ о назначении Дрентельна был подписан 15 сентября 1878 года.
Находясь в Ливадии, Александр II внимательно следил за расследованием убийства генерала Мезенцева, которое не имело, к сожалению, никаких подвижек. Третье отделение демонстрировало свою полную беспомощность. Прошло почти два месяца со дня убийства генерала, как вдруг с фельдъегерской почтой императором был получен конверт, без каких-либо почтовых штемпелей с четкой надписью «Его Величеству в собственные руки». Изумленный царь нашел в конверте письмо без подписи, написанное разборчивым канцелярским почерком. Существо обращения анонима было изложено в первых строках, без всякого предисловия:
«Близ Царскосельского воксала (здесь и далее сохранена орфография письма. – В.Р.) в доме Сивкова проживает некто девица Малиновская, которая выдает себя за художника, занимаясь раскрашиванием фотографических карточек. На таковом основании пользуется правом иметь открытую дверь для всех и каждого. Сама лично дыша злобою против Власти, по собственному ее выражению “в память отца своего родного, заклятого врага Правительству”, принимает и кроет у себя всех возмутителей порядка и строя общественного. А вот у ней-то и проживает убийца Генерал-адъютанта Мезенцова, носящий фамилию Кравченский. Сей Кравченский, между прочим, участвовал главным образом в истории побега Кропоткина, от которого и получил в дар лошадь. В последнее время до совершения преступления – убийства, находился в Италии, где приобрел и кинжал для сего убийства. В настоящее время в квартире Малиновской делаются собрания, которыми проэктируется какое-то новое преступление».
Далее в письме аноним дает императору совершенно профессиональный совет:
«Навести справку сколь возможно секретно и через известных преданнейших – Царю и отечеству лиц, так как, к крайнему прискорбию, означенное общество имеет друзей между чинами полиции, кои сообщают те и другие нити сыскной полиции» [10].
Сообщение было ошеломляющим, и в Петербург, в Третье отделение полетела секретная шифрованная телеграмма от 4 октября 1878 года, подписанная генерал-майором Черевиным:
«Государь получил сообщение без подписи: близ Царскосельского вокзала в доме Сивакова проживает девица Малиновская, занимающаяся раскрашиванием фотографических карточек; у ней скрывается убийца Мезенцева Кравчинский, бывает Дементьева, общество имеет связь и друзей в сыскной полиции» [11].
По-видимому, император принял наконец решение о трудоустройстве генерала, ознакомил его с полученным анонимным письмом и дал соответствующие инструкции. Указ о назначении Свиты Его Величества генерал-майора Черевина Товарищем шефа жандармов и III Отделения был подписан Александром II 5 октября 1878 г. [12]. Вновь назначенный заместитель Дрентельна немедленно отправился из Ливадии в столицу к месту своей новой службы. Так волею случая генерал Черевин вступил в большую игру со многими неизвестными величинами. На тот момент самой интересной и перспективной величиной следствия по делу об убийстве генерала Мезенцева являлась фигура анонима, а точнее конкретный человек, скрывавшийся за канцелярским почерком и весьма информированный об убийце генерала.
Письмо, полученное императором в Ливадии, было написано в конце сентября, то есть через два месяца после убийства Мезенцева. Как исторический документ письмо анонима появилось в научном обороте только в 1918-м, когда Н.С. Тютчев, копаясь в архивах Третьего отделения, нашел его вместе с другими письмами, среди донесений секретной агентуры Департамента полиции. В публикации на тему писем анонима к императору Александру II неутомимый исследователь Тютчев уловил два характерных момента в тексте писем:
«В конце концов, аноним хотя и старается до конца конспирироваться, но делает это настолько неумело, что почти выдает себя… Автор относительно грамотно пишет, хотя его слог и оборот речи иной раз значительно хромает. Это дает намек на то, что, может быть, автор не сам писал эти письма, а посылал их переписанными кем-либо другим» [13].
Разумеется, письма были переписаны с готового текста наемным переписчиком. В те времена переписка текстов была и профессией, и одновременно одним из видов «малого бизнеса». Не это главное. Автор наговорил про убийцу Мезенцева такие детали, какие можно доверить только близким приятелям: про лошадь, на которой бежал Кропоткин, про Италию, где Кравчинский сидел в тюрьме, и купленный там кинжал. Тютчев никак не комментировал этих явных проколов анонимного письма, сказав только, что мотивом автора, скорее всего, было желание свести личные счеты. Оставим это мнение Тютчева на его совести. Странно другое: ни один из советских историков, ссылаясь на анонимные письма Александру II, никогда не приводил их текстов. В особенности это касается первого письма, полученного императором в Ливадии. И это понятно: прочтение полного текста анонимного автора будит совершенно другие мысли, нежели те, которые навязывают нам историки «освободительной борьбы».
По-своему прочитал письмо императору и генерал Черевин, справедливо полагая, что автора не стоит искать, так как он непременно найдется сам. Так и случилось в Петербурге, когда аноним дал о себе знать именно Черевину, при этом надежным паролем служило своеобразное написание фамилии «Кравченский» вместо «Кравчинский».