Сейчас мне бы следовало промолчать. Но разум не успел удержать слова, и они вылетели изо рта.
– Если позволить случиться этому, война обернется большими человеческими жертвами.
– Силина, уж тебе-то должен быть хорошо известен наш принцип, – сказала Аша.
В ее голосе я уловила сожаление, отчего мне захотелось перепрыгнуть через стол и влепить ей пощечину.
– Мы действуем, – уточнила она, – исключительно по воле Аседжи, а не на поводу у своих чувств.
Да, так оно и есть. Двадцать лет назад Король питоры варварски завоевал Глею, ввергнув растерзанный край в состояние нескончаемой войны. Но даже этого было недостаточно, чтобы арахессы начали действовать. Они принимали решения не на основе нравственных принципов и представлений о добре и зле, хотя выходки Короля питоры по всем меркам были злом. Прядильщица показала нам более серьезную причину: Король питоры нарушил естественный порядок и сместил наш мир с надлежащего курса.
Понятие врага для арахесс определялось волей Аседжи и потерей природного равновесия – и этим отличалось от человеческого.
Однако нынешняя ситуация… она воспринималась…
– Аседжа не питает ненависти к детям Ниаксии, – напомнила мне Аша. – Возможно, даже поддерживает вторжение. Порою боги считают необходимым устроить чистку.
– Чистку? – переспросила я, не успев подавить гнев.
– Движение вперед не обходится без жертв.
В последнее время моего терпения не хватало надолго. Оно словно истощилось. Особенно по отношению к Аше. Стоило мне услышать ее голос, как я, не вникая в смысл слов, сразу вспоминала ее приказ отступить.
А ведь я могла бы тогда убить его, и эти стулья сегодня не пустовали бы.
И вместе с тем я сознавала ее правоту. Ниаксия – мать вампиров – была врагом Белого пантеона человеческих богов. Две тысячи лет назад, еще будучи молодой второстепенной богиней, Ниаксия влюбилась в Аларуса – бога смерти и стала его женой. Но их союз вызвал недовольство других богов, что привело к казни Аларуса. Обезумев от горя и гнева, Ниаксия покинула Белый пантеон и создала вампиров, целиком подчиняющихся ее власти. Теперь все боги Белого пантеона относились к Ниаксии с неприязнью. Единственным исключением была Аседжа, проявлявшая терпимость как к самой Ниаксии, так и к роду вампиров.
Словом, не нам судить завоевателя.
Но меня это не устраивало. Я хотела его судить. Я хотела судить каждого, кто превращал города в развалины и вызывал чувства, какие я испытала много лет назад, лишившись родного дома.
Это делало меня плохой арахессой, зато я могла честно оценить свои сильные и слабые стороны.
Умение управлять выражением лица – еще не все. Однако, как и телесное зрение, гримаса лишь поверхностно указывает на истинное состояние. Я могла контролировать все мышцы, включая лицевые. А вот управлять изменениями в ауре куда сложнее. Особенно за столом, когда все твои эмоции видны остальным сестрам.
Сейчас моя аура бурлила от гнева. Я злилась на вампира-завоевателя. На Ашу, заявившую, что жизни, погубленные его армией, могут способствовать всеобщему благу. И еще (зачем себе лгать?) – на Зрящую мать, не позволившую мне выстрелить в вампирского главаря.
«Силина, ты хочешь еще что-то сказать?» – спросила по нити-шептунье Аша.
Я уже готова была огрызнуться и бросить ей: «Довольно!»
– Довольно!
Голос Зрящей матери одновременно разнесся в воздухе и по нитям-шептуньям.
Мы замолчали. Я заставила себя успокоиться.
– Силина права, – сказала Зрящая мать.
Я удивленно вскинула брови, задев ткань наглазной повязки, но почувствовала удовлетворение.
– Нам лучше, чем кому-либо, известно, что зло способно принимать множество обличий, – продолжила она. – Да, Король питоры – наш враг. Но это не означает, что все его враги должны быть нашими друзьями. Вампир-завоеватель вызывает у нас обоснованное беспокойство.
Скажи это кто-то другой – и «беспокойство» ощущалось бы слишком мягким словом. Но в устах этой женщины оно могло быть проклятием.
– Зрящая мать, с тобой говорила Прядильщица? – осторожно спросила Илена.
Наставница ответила не сразу. Она встала, упершись ладонями в соль.
– Пока еще рано обсуждать, какого она мнения об этом. Грядут мрачные времена. И это, дочери мои, правда. Мы должны заглянуть внутрь себя… А теперь ступайте готовиться к вечерним молитвам.
Единым заученным движением мы взмахнули руками, рассыпая соль по столу, и поднялись. Вместе с сестрами я направилась к выходу.
«Силина, останься, – прозвучал по нити-шептунье голос Зрящей матери. – Ты пойдешь со мной».
3
Свое название Соляная крепость получила из-за местонахождения в горах восточной Глеи – почти недосягаемого уголка страны. Крепость плотно окружали высокие, труднодоступные каменные хребты, служа прекрасной защитой от проникновения чужаков. Даже если бы кому-нибудь и удалось обнаружить крепость (что сомнительно само по себе, ибо арахессы обладают непревзойденной способностью хранить тайны), пешее странствие по этим склонам наверняка означало бы верную смерть. Горы стояли, казалось, впритык, и потому даже магическое путешествие (большая редкость) на такое расстояние было очень опасным. Если не знать, где пролегают почти невидимые тропы, любой следующий шаг мог закончиться падением в пропасть. Такой случай произошел около ста лет назад, когда один несчастный колдун, воспылавший чувствами к арахессе, попытался пойти следом за любимой, надеясь попасть в крепость.
Да, имелось немало соображений практического характера, обусловивших возведение Соляной крепости там, где горы встречались с морем, заграждая доступ со всех сторон. Эстетические соображения в расчет не принимались.
И тем не менее крепость была красивой.
Впервые увидев ее ребенком, я почувствовала себя совсем маленькой и ничтожной. Я оказалась среди двух божественных пространств: гор с одной стороны и моря с другой. Рядом с мощными явлениями природы я была жалким набором плоти и костей. Это зрелище повлияло на мое представление об Арахессии – силе, превосходящей общую силу всех сестер-арахесс. Соляная крепость стала для меня олицетворением могущества. И конечно, такое чудо могло появиться только на стыке двух миров. Так я рассуждала в десять лет.
Разумеется, я уже не могу видеть крепость, как в детстве. Но это не значит, что я не вижу ее по-своему. Вижу. И ощущаю глубже, чем тогда. Сейчас я чувствовала все грани окружающего мира, смотрела на него под разными углами. Я замечала каждый серый утес, каждую зеленую волну прибоя, каждую пыльную травинку цвета пожухлого золота, щекочущую мне лодыжку.
Мне не о чем скорбеть. Я приобрела больше, чем потеряла. Так я отвечала каждому, кто спрашивал.
Но в потайном уголке моей личности, который я отказывалась признавать, я тосковала по возможности увидеть все это, как прежде, – человеческими глазами. Иногда, приходя сюда, я пыталась воскресить память о зрении, которым обладала в десять лет.
– Ты невнимательна, Силина, – одернула меня Зрящая мать.
Я резко посмотрела вперед. Мы шли по каменистым тропкам, огибавшим утесы. Холодный ветер обжигал нам щеки, и мы кутались в плащи.
Она была права. Я поддалась рассеянности.
– Прошу прощения.
– Незачем извиняться. Восхождения трудны. Мне известно, что Рета много значила для тебя.
Слушая ее голос, я чувствовала, как она тепло улыбается.
Вот это я с детства ценила в Зрящей матери. Да, она бывала строгой, требовательной, грозной. Но она же умела быть доброй, милосердной, сострадательной. Умела дарить то, чего мне тогда так не хватало. Может, порой мне и сейчас этого не хватает.
Я не посмела солгать ей и призналась:
– Но я борюсь с этим.
– Рета теперь живее, чем прежде. И ты это знаешь.
– Да.
Восхождение, а не смерть. Такого слова в нашем лексиконе не было. Арахессы не верят в смерть, считая ее переменой состояния. Подобно тому, как утрата наших глаз не означает утраты зрения, прекращение сердцебиения не означает конца жизни.
И все же было трудно не скорбеть по той, что теперь существовала лишь как воздух, земля и вода, не имея воспоминаний, мыслей и переживаний, делавших человека человеком.
– Силина, что тебя тревожит? – спросила Зрящая мать.
Я не ответила, и она негромко засмеялась.
– Ты всегда была загадочной. Даже когда мы тебя нашли.
Тщательно подбирая слова, я сказала:
– Я… я чувствовала, что Рета могла избежать гибели, и мне горько, что так случилось. Но этот груз нести мне, а не Аше.
– Твои тревоги связаны не только с Ретой.
Я промолчала. Не могла придумать, как ответить и не показаться возмущенной, ведь я действительно негодовала.
– Силина, во имя Прядильщицы, говори откровенно, – попросила Зрящая мать и, заботливо коснувшись моего плеча, покачала головой: – Это ведь не допрос.
– Не люблю высказывать мысли, которые того не заслуживают.
– Уверена, Аседже приятно твое благочестие. Но все-таки удовлетвори мое любопытство.
Я невольно скрипнула зубами. Так происходило всегда, стоило мне вспомнить тот несостоявшийся выстрел. Натянуть тетиву и не пустить стрелу…
– Просто я могла все оборвать еще тогда, – после долгого молчания сказала я. – Он был в пределах досягаемости. Я собиралась его застрелить.
– И почему не сделала этого?
Мне не нравилось, когда Зрящая мать задавала вопросы, уже зная ответы на них. Но ей хотелось услышать суждения из наших уст.
– Потому что Аша приказала мне вернуться, сославшись на тебя.
– Ты только поэтому не стала стрелять?
Я застыла, глядя на нее. Зрящая мать продолжала идти.
– Не останавливайся. Почему Аша велела тебе вернуться?
– Она чувствовала, что у нас почти не остается времени и мы можем не выбраться оттуда.
– Это не единственная причина.
Зрящая мать остановилась, повернувшись ко мне.
– Главное назначение арахесс – быть зодчими судьбы, которую показывает нам Прядильщица. Мы не судьи и не палачи. Мы – исполнительницы воли Аседжи, путешественницы в неведомое.