— Что это такое? — вместо ответа спросил он, показывая на предмет, который сжимал в руках обходчик.
— Это? — переспросил тот, подыскивая слова. — Это…
Малез его прервал.
— Где вы его нашли?
Тот неопределенно махнул рукой.
— Там… Положенным на рельсы, в двухстах метрах… Слово Кнопса, рассчитывали, что поезд это переедет!
Малез не ответил. Он разглядывал вещь, обнаруженную обходчиком во время проверки пути и торжественно принесенную им сюда.
Это был обычный манекен, манекен, одетый в пиджак с подбитыми ватой плечами, вроде того, что украшал разбитую витрину торговца-портного г-на Девана.
— Послушайте, — бросил машинист, — ему изуродовали всю физиономию…
И правда. Кто-то с ожесточением, по всей видимости, ударами ножа, изуродовал жалкое восковое лицо, срезав щеку, нос, выколов глаза. Увечья были тем ужаснее — и, на первый взгляд, абсурднее — что они не кровоточили, а рассеченные губы продолжали улыбаться.
Помимо воли взволнованный Малез опустил глаза и тут заметил оружие, которое послужило странному палачу: складной нож, по рукоятку вонзившийся в сердце манекена… если допустить, что у манекенов есть сердце!
— Ну, что вы на это скажете? — произнес начальник станции.
Малез промолчал. Он думал:
— Сомневаться не приходится… Это настоящее убийство!
Фраза комическая, предположение невероятное…
И все же… И все же, хотя перед ним находился всего лишь манекен, разве не был он дважды ослеплен, с половиной улыбки, с исполосованным лицом, на котором нельзя было различить даже тени страдания, с кинжалом, по самую рукоять вонзенным в сердце!
Наконец, словно стремясь увенчать свое разрушительное деяние, разве убийца не затащил свою жертву на железнодорожное полотно и не уложил ее на рельсы, чтобы первый же прошедший поезд переехал ее и неотвратимо раздавил?
Все это было самой очевидностью. Но рассудок протестовал:
— Манекенов не убивают! Нельзя лишить жизни материю, предмет, лишенный жизни! Не подвергают смерти саму смерть!
Раздраженный тем, что на него не обращают внимания, начальник станции схватился за свисток.
— Немедленно возвращайтесь в вагон. Я даю сигнал к отправлению.
— Давайте! — ответил Малез. — Этот поезд уйдет без меня. Я остаюсь.
3. Самое значительное преступление в мире
Когда состав набрал скорость, начальник станции кивнул головой в сторону манекена, который обходчик все еще держал в руках.
— Уж не из-за этого ли вы решили не уезжать?
Накануне Малез сообщил ему свою должность, и тот не мог понять, как столь ничтожный случай может интересовать полицию.
Он пожал плечами:
— Это же фарс!
Комиссар в сдвинутой на затылок шляпе, с зажатой в зубах трубкой, нахмурив брови, продолжал молчать. Он смотрел прямо перед собой, вдаль, в глубину времен…
— Дурной фарс! — продолжал настаивать начальник станции.
Наконец Малез снизошел до того, что вспомнил о его существовании.
— Неужели туземцы до такой степени любят розыгрыш? На первый взгляд, в это трудно поверить.
И закончил беспощадной фразой:
— Разве что вы сами этой ночью, вооружившись своим револьвером, решились подшутить надо мной?
Задетый начальник станции затаился во враждебном молчании, и еще долго было слышно постепенно затихающее дрожание рельсов.
Малез, ни на кого не глядя, снова заговорил. Тот, кто его знал, понял бы, что он совсем не собирался произвести впечатление. Он говорил для самого себя, нисколько не думая о тех, кто его слушает.
— Хотите мое мнение? — медленно выговорил он.
И по его насупившемуся виду было ясно, что он в любом случае его выскажет.
— Этой ночью кто-то совершил самое значительное преступление в мире.
Начальник станции и обходчик обменялись недоверчивыми взглядами. Что хотели им внушить? Несомненно, их собеседник имел в виду не манекен, иначе он просто насмехается над ними.
Ничего не понимая, они ждали разъяснения, а его не было.
— Эй, вы, — сказал вдруг Малез, обращаясь к обходчику, — проведите меня точно к тому месту, где вы обнаружили…
Он прикусил губу. У него чуть было не вырвалось — «тело».
И со странным отвращением закончил:
— …предмет.
— Хорошо, — ответил рабочий.
Но потом забеспокоился:
— А что мне надо будет с ним делать? Могу ли я оставить это здесь?
Взяв у него из рук манекен, Малез протянул его начальнику станции:
— Доверяю его вам. Заприте его в своем кабинете и никому не позволяйте к нему приближаться. Если с ним что-нибудь случится, вы за это ответите!
Начальник станции машинально раскрыл объятия, чтобы плотнее обхватить фигуру, и рот, чтобы запротестовать. Но Малез, увлекаемый Кнопсом, обходчиком, уже повернулся к нему спиной. Шагая, он чувствовал, как его охватывает огромная радость: вот оно, приключение, единственное, столь желанное, не похожее ни на одно из пережитых им раньше.
— Это в двухстах метрах отсюда, — пояснял обходчик. — За поворотом… Но вы там ничего не увидите…
— Возможно, — согласился Малез.
Его трубка помечала дорогу маленькими, сразу же рассеивающимися облачками.
Через некоторое время Кнопс, словно конь перед препятствием, резко остановился:
— Похоже, мы на месте… Да, на месте… Он лежал на спине, поперек пути, вытянувшись… Головой на этом рельсе, ногами — на том…
Слушал ли его Малез? Не похоже. Уставившись глазами в землю, он расхаживал из стороны в сторону. Он поднялся на насыпь и оттуда заметил задворки гостиницы, где провел ночь. Окно его комнаты было открыто.
— Проветривают постель, — подумал он, а когда подошел к Кнопсу, тень улыбки играла на его лице:
— Это вы проходили здесь?
Он показал пальцем на ясно видные на влажном песке насыпи отпечатки шагов.
Обходчик решительно покачал головой.
— Точно не я, — воскликнул он, словно Малез только что его обвинил в гнуснейшем поступке. — До этого места я шагал вдоль пути, увидел манекен, как сейчас вижу вас, подобрал его и снова пошел… по-прежнему вдоль пути, по камням.
— Так я и думал, — произнес комиссар.
Вынув из кармана плаща измятую газету, а из кармана брюк крупный перочинный нож, он нагнулся.
С того памятного дня, когда, показав перочинный нож в управлении полиции, он вызвал бешеный восторг коллег, этот нож не переставал служить поводом для их бесконечных насмешек. Издевались над его пилкой, сквернословили о крючке для пуговиц, которым можно было и вскрывать консервные банки, высмеивали штопор и сочинили песенку о ножницах. Но по двадцать раз за день к Малезу обращались: «Одолжи мне твой нож», и комиссар, добрый товарищ, одалживал этот нож. Глухой к насмешкам, он думал о бесценных услугах, оказанных большим и малым лезвиями, пилкой, крючком двойного пользования, ножницами… и остальным.
Приложив газету к наиболее отчетливому отпечатку, Малез ножницами вырезал точный контур подошвы. Затем тщательно сложил и спрятал в бумажник. Сунув нож обратно в карман, он повернулся к обходчику, который с раскрытым ртом наблюдал за его действиями.
— Пошли! — сказал он.
Начальник станции с облегчением встретил возвращающегося Малеза. Он на два оборота закрыл дверь своего кабинета и буквально пожирал манекен глазами.
— Что-нибудь нашли? — живо спросил он.
Комиссар покачал головой:
— Ничего сенсационного.
— Ну а я… — заговорил тот.
Он недоверчиво огляделся вокруг, остановив взгляд на своем покорном пленнике:
— …теперь знаю, откуда эта особа!
— А! Кто вам сказал?
— Никто. Но две кумушки только что задержались поболтать у этого приоткрытого окна, и мне стоило лишь прислушаться к тому, что они говорили. Сегодня ночью манекен был украден у…
— …г-на Девана, торговца-портного, — закончил за него Малез.
4. «Лучше спросите у Барб!»
— Берите стул, комиссар! — с жаром произнес апоплексичный г-н Деван. — Вас посылает само Провидение… Вы верите в Провидение? Я да… Только вчера я говорил Барб: «Ни один узел не завязывается и не развязывается без воли Провидения…» Вы, конечно, выпьете рюмочку портвейна?.. Да, да, одну капельку!.. Как все случилось?.. Хотите верьте, хотите нет…
— Я вам поверю! — вздохнул Малез.
— Ну что же, тем лучше!.. Что касается меня, то я никогда не терпел лжи или преувеличений… Но вернемся к нашим делам. Как всеща, Барб и я поднялись в спальню вскоре после ужина… Это принцип, который я никогда не нарушаю: рано ложиться и рано вставать… лучше спросите у Барб!
Комиссар вынул из кармана трубку, набил ее. У него хватит времени ее докурить, прежде чем г-н Деван доберется до конца своего рассказа. Но не следует останавливать этого болтуна, нет… Опыт научил Малеза, что быть слушателем такого типа людей утомительно, но полезно. Из-за своего многословия они обычно не упускают ни одной подробности.
— Здешние вечера — да и ночи — поразительно тихие. Ни дорожного движения, ни кино, ни радио… Вам это понравилось бы? Мне да… Это, впрочем, одна из причин, побудивших меня пожертвовать интересами ради спокойствия и отказаться от устройства в городе… У нас мало потребностей, я ненавижу любую суету… Как только Барб пожелает мне спокойной ночи, я укладываюсь на бок — согласен, скверная привычка! — и мгновенно засыпаю. Нужно ли это говорить, но я не предвидел того, что нас ожидало. Я не склонен к мечтательности, будь то наяву или во сне… Поэтому, когда громкий шум разбитого стекла внезапно разбудил меня, я мог поручиться, что чувства меня не обманывают. К тому же Барб открыла глаза одновременно со мной… «Ты слышал?» — «Конечно».— «Это внизу!» — «Да, в лавке!» Я уже поднялся. «Спущусь посмотрю!» Но вы же знаете женщин, комиссар! Барб громко запротестовала. Понятно, она боялась за меня. «А если это взломщик?» — без конца повторяла она. В глубине души и я почти был в этом убежден, но еще ребенком я не боялся ни Бога, ни черта… Проклятие, что это такое?
— Ничего, — сказала г-жа Деван. — Упал гроссбух.