5 – напевал Француз из Джо Дассена. «Как не знать, – сказал Солома, – индийское, по-русски говоря, бабье лето наступило. Потом будет зима, похмелье, но это будет потом».
Пили они днем. Под вечер он проснулся. Страшно хотелось есть. У девушек остался суп, сваренный в ведре. Он ел его прямо из ведра.
12. Контакты
На третьем курсе снова не дали общагу Соломину. Спасибо – выручили однокашники. Игорь Хлебников предложил своим соседям по комнате – Ухову, Шкловскому и Шишкину: «Пусть Солома поживет у нас на раскладушке»? Те согласились. Так Лёня стал пятым жильцом на четырехместном пространстве. Вечером он раскладывался в центре комнаты, а утром преломлял свою легкую кровать пополам и убирал ее в шкафчик Вовы Шкловского, благо, тот был почти пустой.
Вове исполнилось 27 лет. Он отслужил в армии (работал оформителем при штабе), закончил вместе с Уховым рабфак. Учеба давалась ему тяжело, но зато он хорошо рисовал. Он подсмотрел в польском журнале картинку и изобразил ее в конце общежитского коридора – белой краской на зеленом стекле: две пары ступней, чье расположение недвусмысленно указывало, чем занимаются хозяева этих ступней. Блондин невысокого роста, внешне Шкловский выглядел не старше прочих. Разве что чуть-чуть. Плотноватый Ухов смотрелся солиднее его. Но возраст Вовы (или это не зависит от возраста?) выдавало его то и дело соскальзывание в цинизм и пошлость. Не будучи красавцем и не имея успеха у однокурсниц, он похвалялся перед юными Хлебниковым и Шишкиным своими прежними похождениями и говорил о девушках сальности. Шишкин смеялся, поддакивал и старался подражать Вове. Хлебников-Француз морщился, сравнивал Шишкина с шакалом, подлизывающимся к тигру, из мультфильма «Маугли». «А мы пойдем на север, а мы пойдем на север»! – дразнил он его. Ему, Французу, для общения более подходил Соломин, но тот был поэт, вращался среди поэтов. В результате Игорь ощущал себя в каком-то промежуточном положении: не с теми, не с этими.
Выключив свет и отходя ко сну, спросил как то Ухов Шкловского о смысле жизни. Ради чего и как прожить, как он думает? Шкловский ответил, что надо просто пожить для себя, а общественная польза, идеалы – все это для дураков. Ухов соглашался. Что значит для себя? – недоумевал Лёня, лежавший между ними на раскладушке. – Опять мещанское вращение вокруг тела: поесть, поспать, машина, дачка? Не то чтобы он был идеалистом, он и сам видел, что реальная жизнь и коммунизм – две вещи несовместные. Но надо же совершить нечто яркое: полететь в космос, спуститься в Марианскую впадину или хотя бы сделаться скандальным поэтом!
Буржуем прозвал Ухова Француз, и, как видно, не только за солидное телосложение.
Однажды, когда все улеглись, приоткрылась дверь, впустив немного света из коридора, и восточный человек с акцентом спросил: «Ухов здесь живет»? «Здесь», – отозвался Ухов. «Выйди, пожалуйста, на минуту». Алексей стал надевать брюки. Почуяв неладное, Соломин последовал его примеру. Студент-азербайджанец предложил спуститься в вестибюль. Пока спускались с 4-го этажа на 1-ый, к ним присоединились еще несколько студентов. В вестибюле собралось человек 10-15 русских и восточных людей. Пахнет коллективной драчкой! – подумал Лёня. – Причем, драчкой по национальному признаку.
– Ты назвал его чуркой? – спросил Ухова красивый азер по имени Фархад, указав на младшего соплеменника.
– Ну, допустим, – сказал тот.
– А-а-а! – хором крикнули Фархад и стоявший рядом с ним армянин Самвел и вытащили 4 ножа – в каждой руке по ножу.
Ни хрена себе! – подумал Лёня. Алексей Ухов бросился по коридору и по лестнице на второй этаж, где находились аудитории. За ним – вооруженная пара и все остальные, в том числе невесть откуда взявшиеся, кричавшие девушки.
Кажется, кавказцы решили устроить спектакль устрашения и не собирались доводить дело до крови. Поэтому, попрепиравшись, они дали девушкам увести Алексея. Ушли и сами.
– Что они, драться не умеют!? – сказал все еще возбужденный Леонид какой-то девице. – Сразу за ножи хватаются. Это же уголовщина!
Девица неопределенно усмехнулась.
Позднее, на пятом курсе, произошел другой «национальный» случай.
Француз и Солома приняли на грудь, да не хватило. Время позднее, магазины закрыты, к таксистам идти неохота, да и денег нет. «Пойду, у баб одеколон поищу», – сказал Француз. И вскоре вернулся с флаконом «Ландыша». Вылили они его в железную кружку, разбавили в умывалке водой из-под крана – получился напиток, похожий на молоко. Испили они молока от дурной коровы, сидят между умывалкой и туалетом, курят. И тут к ним юный азер привязался. Лёня так и не понял, чем тот недоволен. Напирает, понимаешь, и словом и телом на старших русских товарищей.
Мы – ему: успокойся, тебя ведь не трогают, вот и иди своей дорогой. А он ни в какую, наверно, вообразил, что мы струсили. И продолжает тянуть то на меня, то на Француза. Тогда я решил использовать последний психологический аргумент: иди, говорю, ты победил, только отстань и иди. Но такая победа не устроила смуглого брата. Наседает, что с ним будешь делать! Пришлось съездить ему в ухо. Он, было, кинулся на меня, но Француз прижал его к стене. Вот когда он успокоился. И ушел. И пожаловался старшим соплеменникам.
Через несколько дней сосед по комнате Аркаша Фалов сообщил Соломину, что его спрашивали азербайджанцы. Лёня был к этому готов. Он ждал приятной встречи, но встреча так и не состоялась. То ли жалобщик что-то недоговорил, не указал конкретно человека, нанесшего ему правый боковой, то ли засовестился (сам ведь нарвался), рассказал, как было дело, и попросил не трогать Соломина.
Лёня шел по коридору. Из своей комнаты вышел человек, отмеченный им в ухо. Они встретились глазами, но не сказали друг другу ни слова. Лёня чувствовал, как тот провожает его взглядом. Во взгляде азербайджанца было уважение и удивление. Казалось, он не ожидал, что среди русских попадаются благородные и смелые люди.
13. Осколки
Филологи зашли поужинать в самый близкий от их места жительства ресторан – ресторан на вокзале Пермь II. Гардеробщица и, видимо, по совместительству швейцар раздела всех, кроме одного студента.
– Тебе нельзя, – сказала она ему, – ты несовершеннолетний.
Лёня возмутился: да я студент 3-го курса, да мне 20 лет! Но не случилось у него с собой ни паспорта, ни ученического билета. Однако друзья помогли ему отбиться от гардеробщицы.
И было фирменное блюдо – солянка, и была водка, и проходящие за большим панорамным окном поезда.
О Нине рассказывали такой случай. Встала она в очередь в магазине. Какая-то старушка взглянула на нее и всплеснула руками: «Ой, ангел»!
Лёня готов был согласиться со старушкой: все красивые девушки казались ему ангелами. Он даже сомневался, что они едят, не говоря уж о том, чтобы ходить в туалет.
Проходя по коридору мимо холла, Соломин посмотрел на экран телевизора. Начиналась программа «Время» (девять часов); как обычно, с новостей из Политбюро начиналась. У высокопоставленного тезки во рту завелась каша, и его трудно было понять. Да, сдает старик, грустно подумал Лёня, а и то ведь… попробуй, поуправляй целой империей! А каким орлом летал! Брови черные… На кабанов охотился, как бешеный гонял на иностранных автомобилях. Вот помрет, как мы будем без него коммунизм достраивать!?
Шишкин ходил и напевал на мотив из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда»: Наш Ильич, наш Ильич, наш дорогой Леонид Ильич!
Поговаривали, что КГБ держит ВУЗы под контролем, и на каждом факультете есть стукачи. Лёня внимательно всматривался в лица сокурсников: вроде, все люди как люди, ни один на стукача не похож.
Поговаривали, что уж многие студенты в черные списки занесены. Неужели и я попал в эти списки? – думал Соломин. – Неужели пьянства и поэзии достаточно, чтобы считаться неблагонадежным? Пожалуй, что достаточно… Он представлял эти списки буквально – как черные листы бумаги с длинным перечнем фамилий, написанных белыми чернилами.
14. «Времири»
Поэт, сокурсник Соломина, Андрей Беленький предложил организовать поэтическую группу и придумал ей название – Времири. Он взял этот неологизм у Велимира Хлебникова: «Пролетели, улетели стая легких времирей». Лёня принял это название, потому что оно было необычно и потому что связано со временем. То есть вставал вопрос: времири, как все и вся, временны или они преодолевают время своим творчеством?
Несмотря на несколько грубоватое, словно рубленное топором, лицо, Андрей Беленький имел тонкую душу и любил поэзию. Он выискивал по библиотекам и хранилищам разных малодоступных мастеров, таких как Мандельштам, Хлебников, Нарбут. Учась у них и им подобных, он плотно работал с метафорой, тогда как Соломин застрял на уровне позднего Есенина, то есть, по сути, в XIX веке (ибо поздний Есенин отдавал крупную дань Пушкину). Честолюбивый чертик, водившийся в тихой душе Беленького, не давал ему покоя, заставляя то редактировать стенгазету, то участвовать в студвеснах, то организовывать поэтов в коллектив – одним словом, как-то проявляться, быть на виду. Ах, вы нас не замечаете, не публикуете, так мы ударим по вашим ушам выступлением! И выступали. Например, в Политехе.
Приходим. В вестибюле висит наша афиша. На ней:
ПОЭТИЧЕСКИЙ ВИА «ВРЕМИРИ»
Соло-гитара – Юрий Ованесян, ритм-гитара – Алексей Ширинкин,
бас-гитара – Александр Монахов, ударные – Андрей Беленький,
клавишные – Леонид Соломин, труба – Вячеслав Польский.
Разумеется, никаких гитар и труб у нас с собой не было. Все это так, шуточки, претендующие на экстравагантность. Перед выступлением экстравагантно выпили в туалете вина.
Аудитория, которую нам выделили, оказалась маленькой. Впрочем, и народу было немного. В основном – девушки, частично – свои же филологини.
Первым перед публикой выдвинулся Ованесян. Назвав себя, он сказал: «Соло-стихи» – и начал читать свои вещи. За ним выступали другие – по списку. Очередь дошла до Польского. Тряхнув светлыми кудряшками, тот вскочил на стул, который скрипнул под его полными – джинсы в обтяжку – ногами. «Труба-стихи» – объявил он и продекламировал: