Ученик Истока. Часть I
Конец — это начало. (цитата: Уроборос)
Максим Вороновский — девятнадцатилетний житель города Ярославля, симпатичный и в меру добрый подросток, обладатель нескольких медалей и юношеского разряда по плаванию, неконфликтный, вредных привычек не имел, с подозрительными личностями не водился, встречался с девушкой, планировал поступать в Ярославский театральный вуз, семья благополучная, хотя и неполная. Собственно, больше о нём сказать тем, кто с ним толком и не знаком, было особо нечего.
Ах да, ещё у него умер старший брат.
История в своё время была с этой трагической смертью громкая. Внутри города, разумеется — за пределами Ярославля таких ребят тысячи мрёт, до них никому никогда дела нет. Стёпа на своего младшего братишку уродился не похожим от слова «совершенно». Внешнее сходство имелось, разумеется, но характер… скажем так, противоположный. Диаметрально противоположный. Выпивал Степан лет с четырнадцати, употреблять начал в шестнадцать. Не кололся, конечно, но «поднюхивался» регулярно — примерно так же регулярно, как и влезал в драки и конфликты всех сортов и мастей. Бросался на людей по выдуманным поводам, бил нещадно и остервенело — правда, после того, как чуть не забил одного «чёрного» (как он сам говаривал) на смерть, немного поуспокоился.
Окружал себя Стёпа Вороновский такими же отмороженными на всю голову пацанами, в компании, несмотря на постоянный подбор новичков, оставался самым младшим и самым сильным. Не физически, безусловно: мог манипулировать, откровенно подначивать, «на слабо» брал без труда, но всегда и со всеми умел не только «добазариться», но и найти точки соприкосновения. Словом, куражился парень как хотел, вовсю подпитывая не только собственную жестокость, но и чувство вседозволенности.
Повлиять на него было проблематично по той простой причине, что у мальчика явно, как говорят в простонародье, «не все дома». И в милицию забирали, и на учёт, безусловно, ставили, но результатов санкции не приносили и принести не могли. Психопатические проявления вовремя не заметили, не купировали, и долгие годы родственникам приходилось разгребать последствия своей оплошности. Все в их микрорайоне прекрасно понимали обстоятельства дела: мать малолетнего бандита только руками разводила и плакала без конца, поскольку у неё власти над чадом не осталось, равно как не оставалось уже денег штрафы выплачивать, а из дома кровиночку выгнать рука не поднималась. Поэтому старались лишний раз на глаза его банде не попадаться. Что, в сущности, можно поделать, когда и родная милиция, и другие люди бессильны? Стёпа границ не знал, в раж входил легко и останавливался с большой неохотой.
В один прекрасный момент всё закончилось. Каким-то из свежих весенних вечеров он вдруг остановился посреди детской площадки, по которой с пивом в руке нарезал круги, поставил бутылку себе под ноги и тихо спросил: «Слышите?». Никто, разумеется, ничего не слышал — половина его друзей была уже конкретно поддатая, другая и без того туговато соображала. А Стёпа услыхал. Услыхал, как в соседнем дворе орёт не своим голосом какая-то женщина и зовёт на помощь так, словно её там заживо потрошат. Подорвался, опрокинув носком пиво в утрамбованный дождями песок, и понёсся в сторону звука, оставив товарищей недоумевать на лавочке. Когда сообразили что к чему и побежали следом, Стёпа Вороновский уже изо всех сил выбивал дух из какого-то мужика средних лет в спортивной куртке; один из товарищей неизвестного с разбитым всмятку лицом лежал на тротуаре и тихонько стонал — только по звуку голоса и возможно было определить, что бедняга ещё жив. А третий заносил над Стёпой нож.
В больницу героя скверного романа привезли с пятью ножевыми — били преимущественно в спину. Примчавшиеся следом мать и брат услышали рваную, дёрганную и нервную историю свидетелей, как их родственник по обыкновению своему возомнил себя Суперменом, полез на троих здоровых «братков», угрожавших ножом какой-то бабе и уже почти её раздевших, разбросал двоих и недосмотрел за вооружённым последним.
Парень захлебнулся кровью на операционном столе, пока в палате под ним осматривали спасённую девушку. Никто не знал и не мог знать о том, что, не вмешайся в ход её истории Стёпа Вороновский, вопреки собственной логике пошедший против ненависти к человечеству, насильники не только сделали своё грязное дело, но и зарезали бы несчастную на месте. Иными словами, тот, кто ни в грош не ставил человеческую жизнь, разменял свою на чужую, даже глазом не моргнув — и его друзья долго потом ещё приговаривали: «Горбатого могила исправит, а кто сам выпрямиться решит — того быстрее притянет».
Многие после смерти Степана вздохнули с облегчением: преимущественно владельцы лавок на рынке с ближнего зарубежья — к ним хулиган питал особенную нелюбовь. Но для Максима и матери кончина старшего брата стала сильным ударом. Подсознательно они давно морально готовились к тому, что однажды пацан загремит в тюрьму за наркотики или убийство…, но отказывались верить, что его больше нет. Долго отказывались. И если самому Максу с этим научиться жить в силу возраста было как-то попроще, то мама… словом, было тяжело.
Не считая периодических заскоков старшего брата, детство у Макса было хорошим. Да и со Стёпкой, откровенно говоря, они ладили. Если и ссорились, то ненадолго и не сильно, в школе из-за его репутации Максима особо не трогали — младшего братишку малолетний психопат, пожалуй, даже любил. Конечно, такой родственник не может не внушать определённого трепета, равно как и не может общение с ним не сказаться на психике, но…
Но.
Похороны стали переломной точкой для семьи Вороновских. Мама изменилась: мало улыбалась, гораздо тише разговаривала и всё глубже погружалась в личную трагедию. Она, наверное, и рада была бы с этим справиться, но все её силы последние двадцать два года уходили на борьбу с неприемлемым поведением старшего сына. На принятие факта его гибели её попросту не хватало. Но самым печальным и страшным стало то, что она почти перестала обращать на второго своего отпрыска внимание. Ходила в траурном чёрном платке с вечно красными глазами, молилась в углу на кухне за упокой души Степана Игнатьевича Вороновского, и окружающий мир отошёл для немолодой и уже неспособной к деторождению женщины на второй (если не сказать, десятый) план.
Максим старался сделать всё, чтобы облегчить страдания близкого человека: хорошо учился, участвовал в школьных спортивных мероприятиях, вёл не только здоровый, но и общественно-полезный образ жизни — изо всех сил пытался быть «не таким, как Он». И, надо сказать, у парня получалось. Хотя его пугало, когда в голове рождались жестокие мысли, пугало, когда его голос становился похож на голос Стёпы. Он очень боялся признаться, как сильно на него похож. О том, как в детстве Максиму весело было наблюдать за братом, мучавшим голубей, он никогда и никому не рассказывал, равно как не рассказывал и о том, что давно уже знает вкус пива и спиртного покрепче. Макс и себе-то в этом признаться отказывался и всё чаще находил себя посреди странного мыслительного процесса.
Ему стало казаться, что, умри он прямо сейчас — от болезни ли, от чьих-то рук, — мама этого даже не заметит, настолько сильно погружённая в нескончаемую чёрную скорбь. И эти тревожные размышления занимали с каждым месяцем всё больше его внимания, отравляли ему душу — и, как следствие, ухудшали их и без того непростую жизнь.
Максим ни на что не жаловался. Его устраивало всё, что происходило в той реальности, в которой они существовали. Периодически его сжимало и трясло минут десять, и врачи окрестили это не то паническими атаками, не то посттравматическим расстройством — но всё это было неважно. Важным было то, что он не такой, как Стёпа.
***
Как это происходит — никому из простых смертных не известно. Это просто случается. Ты закрываешь глаза, чувствуешь, как тело что-то поднимает, словно к талии привязали трос, и в следующее мгновение оказываешься в совершенно другом месте, в другое время суток… в другом мире. С чем связано твоё путешествие, почему именно ты — задавай эти вопросы, не задавай, ответа, скорее всего, не получишь.
По крайней мере, сразу. Так уж было задумано.
Максим хорошо помнил, как возвращался с тренировки. Было не слишком поздно, часов десять вечера, но — и этого он не учёл, когда решил перейти по пешеходному переходу с громко орущей музыкой в наушниках — суббота. Пьяных на дороге не было в Москве и области, а вот ярославские улицы кишели лихачами, клавшими на правила «большой и толстый», особенно ближе к ночи и в выходные дни — в городах, где все друг друга знают, либо знают того, кто знает, это вполне нормальная практика. Смерть под колёсами автомобиля, управляемого нетрезвым водителем — не только нелепая, но ещё и банальная смерть. Если бы Макс успел полежать на обочине, истекая кровью, он бы даже разочаровался.
Удар о капот оказался не смертельным, фатальным стал отскок от асфальта, но всё же череп крошился и пробивал мозг осколками недостаточно быстро, так что парень успел подумать, каково будет матери, если его больше не будет рядом с ней. Странная мысль, совершенно отстранённая — его сознание воспринимало приближающуюся кончину как нечто естественное и почему-то своевременное, он даже испугаться не успел. И только подумал о матери. Странный человек.
Но очень уж не хотелось ему подводить единственного родственника, не хотелось оставлять её вновь на растерзание скорби и горечи. И одиночества. Но делать нечего — эволюция многим защитила людей, но костей, способных выдержать полёт в асфальт от столкновения с капотом «жигулей», не подарила, поэтому неприятный осадок как родился в его сердце, так и умер в тот же миг вместе с телом.
Хотелось бы Максу, чтобы его хотя бы на похоронах как следует похвалили? Конечно, кому не хочется. Любой человек стремится прожить жизнь так, чтобы было кому говорить на его могиле тёплые слова — если, конечно, это психически здоровый человек. Но ни узнать о том, как было в действительности, ни тем более наблюдать за процессом ему не довелось — равно как не доведётся никому из когда-либо живших.