Мужичок крякнул, покрутил головой, пожевал губами, но так и не нашел, чем отговориться. Я мысленно улыбнулся и продолжил:
— Ну вот… Для моей задумки запчастей в магазинах не оказалось. С утра пробежался, ничего не нашёл. А тут случайно встретил своего преподавателя, он нынче работает в Академгородке. Так вот, хочу с ним поговорить, вдруг он мне чем-то поможет.
— Ну так-то да, нужное дело, пе-да-го-ги-чес-кое, — крякнул Митрич, смиряясь с моим решением. — А то подождём мы тебя, Егор Ляксандрыч? — закинул удочку дядь Вася.
— Не стоит, Василий Дмитриевич. Председатель, поди, тоже не в игрушки играть приехал, — отказался я. — У него дел по горло, а тут ещё меня ждать. Неизвестно, как оно всё обернётся. Если просто разговор и встречу назначит, одно дело. Может, и успею. А если ехать придётся, так день до вечера и уйдёт, нехорошо получится.
— Ну, так-то прав ты, Егор Ляксандрыч, — согласился дядь Вася.
По лицу Митрича было видно: ему очень любопытно, для чего же мне понадобился автомобильный поршень, и что же такое я искал, но не нашёл ни в одном городском магазине. Но спрашивать дядь Вася постеснялся, а сам я не стал распространяться. Сделаю, тогда и продемонстрирую, что да как.
На всякий случай попрощавшись с Василием Дмитриевичем и с Марией Федоровной, я помчался к месту встречи, надеясь, что не опоздал. На обозначенной скамейке сидела пожилая парочка и солидно так завтракала варёными яичками, хлебом с солью и пирожками, вкусно запивая всё это молоком. Я аж сглотнул, настолько смачно мужичок откусывал от пирога. И остался стоять поодаль, надеясь, что к тому времени, как появится Геннадий Анатольевич, товарищи накушаются и покинут скамейку. Ну а если нет, облюбуем другую.
Спустя сорок минут парочка действительно освободила лавочку и отправилась на остановку. Я занял стратегический объект и уставился на больничный выход, выглядывая Почемучку. Ждать пришлось недолго. Геннадий Анатольевич показался на пороге, заметил меня, махнул рукой, и едва не зашиб своим портфелем, которым активно размахивал, женщину средних лет. Минут пять смущённо извинялся перед возмущённой дамой, и, наконец, двинулся в мою сторону.
— Ух… — качая головой, выдохнул Лапшин. — Неловко получилось.
Педагог обернулся, отыскал глазами суровую даму, невольно втянул голову в плечи и выдал:
— Суровая. У такой не забалуешь.
В этот момент Почемучка очень походил на студента-заочника. Встрёпанный, моложавый, подтянутый, с несуразным, изрядно похудевшим портфелем, он ни капли не соответствовал образу советского учёного, профессора с аккуратной бородкой в круглых очёчках и костюме-тройке. И если смешливые морщинки возле глаз и глубокая между бровей выдавали возраст, со спины Лапшина легко можно было принять за старшекурсника, ну или аспиранта. Да и повадками педагог больше смахивал на студента, чем на серьёзного преподавателя с научными трудами и всякими диссертациями.
Почемучка поставил портфель на скамью, щёлкнул замком, вытащил из саквояжа два зеленых яблока, одно протянул мне, другое со смаком надкусил. Да так, что сок брызнул во все стороны.
— Ох, Егор… извини! — растерялся Лапшин, когда капли полетели в мою сторону.
— Да будет вам, — отмахнулся я.
— Где-то у меня был платок, — забормотал Почемучка, хлопая по карманам.
— Геннадий Анатольевич, всё в порядке, не волнуйтесь, — пришлось доставать свой платок, вытирать незаметное пятнышко, только после этого Лапшин успокоился и присел на скамейку, поставив свой портфель между нами.
— Ну, рассказывай. Никак надумал пойти к нам в Академгородок? Правильно, Егор! Там такие возможности! Да ты скоро сам всё увидишь! — начал вчерашнюю песню Геннадий Анатольевич, но я решительное его оборвал.
— Нет, не передумал. У меня десятый класс, я за них отвечаю, — твёрдо заявил, глядя прямо в глаза преподавателю. — Некрасиво получится, школа на меня рассчитывает, а я к вам сбегу. Не по-комсомольски.
— Ну что ж… Прав, во всём прав… Но я надеюсь, надеюсь, да! — Лапшин помахал перед моим носом указательным пальцем. — Слушаю тебя, Егор. Чем могу помочь?
Я задумался, прикидывая, с чего начать разговор, а потом решил не заморачиваться и обсказать всё как есть. Ну и выдал свою идею со светильником в виде серпа и молота с подсветкой из светодиодных лент.
— Ну и вот, задумку мою надо к первому сентября сделать. Желательно как можно раньше, чтобы Юрий Ильич — это директор мой, успел показать начальству. Я пока образец планирую, а если одобрят, то масштабный проект с ребятами сделаем. Собственно, вот, — закончил я свой рассказ и вытащил из кармана тетрадный лист, на котором успел нарисовать схему лампы.
Листок я выцыганил у медсестры, как и огрызок карандаша. Рисунок выложил на скамейку, разгладил, прижал с одной стороны яблоком, с другого края прижал пальцами. Мы одновременно склонились к схеме и едва не столкнулись лбами. Рассмеялись, и я принялся объяснять Почемучке свою задумку. Лапшин быстро ухватил суть идеи, выдернул листок из-под моей ладони, чтобы внимательно рассмотреть и заодно прочитать все мои пометки. Повезло, что у Егора вполне себе приличный разборчивый почерк. Я-то всю жизнь писал как курица лапой.
— Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, — выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. — Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, — довольно протянул Геннадий Анатольевич.
— Ну, голь на выдумки хитра, — выдал мудрость предков. — Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.
Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.
— А, знаешь, Егор, поехали ко мне! — Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. — Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!
— Золотой? — улыбнулся я.
— Лучше! — заверил Лапшин. — Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.
Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.
— Он же Гога, он же Жора, — пробормотал я себе под нос.
— Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, — пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.
— А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? — уточнил я у Почемучки.
— Не будем терять времени. Поехали!
Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.
— Егор… Ты закончил? — поинтересовался педагог.
— Что? — не понял я.
— У тебя же кто-то в больнице? — уточнил Лапшин.
— Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, — неудачно пошутил.
— Почему до пятницы? — нахмурился Почемучка. — За пару часов обернёмся, здесь недалеко.
— Могу ехать хоть на край света, — пояснил я. — Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.
— Вот что! — решительно заявил Геннадий Анатольевич. — Домой я тебя отвезу, едем!
— Не стоит, сам доберусь, — запротестовал я в спину.
— Едем!
— А вы куда? Остановка в другой стороне, — догнав Почемучку, спросил я.
— У меня машина, — смутившись, объяснил Лапшин.
Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.
На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.
— Купил вот, на премию, — смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. — Ах, ты, чёрт, — ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. — Не привык…
— Хорошая премия, — присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.
— Ленинская, — коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.
— Ого, поздравляю, — от души выдал я.
Стать лауреатом Ленинской премии в советское время — это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека — это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.
Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.
— Не спрашивай, рассказать не могу, — буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.
Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.
— Понял, — кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.
— А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география — не твоё. Изобретательство — вот твоё призвание, — после недолгого молчания заявил Лапшин.