В мастерских шел жаркий спор. Пацаны отстаивали свое право посмотреть на части лампы и на схемы. Степна Григорьевич сердито ругался, мол, не доросли еще.
— Доброго дня, товарищи, — громко поздоровался я со всеми, оставив щенка за дверью. — О чем спор?
— Егор Александрович, вы же разрешили, а Степан Григорьевич говорит нельзя! — первым сдал информацию Ленька.
Пацаны настороженно на меня покосились, но тут же уставились на завхоза, при это показывая Леониду большие пальцы, одобряя его мальчишескую смелость. Ленька и сам понимал, что совершил едва ли не героический поступок, но в то же время чувствовал, сделал это как-то не так. Вроде как нажаловался одному учителю на другого в присутствие последнего.
— Степан Григорьевич, разрешите ребятам поучаствовать в нашем обсуждении? — попросил я. — Я обещал, что после того, как мы с вами закончим собирать лампу, научу ребят собирать такие вещи самостоятельно.
— Научит он… Табуретки собирать не научились, а туда же, технологии им подавай! Видать, плохой учитель по трудам у них, раз молоток в руках держать не умеют, — буркнул Степан Григорьевич. — Это что, табуретка, что ли? Фуфло это, а не табуретка!
— Хороший у нас трудовик! Самый лучший! — возмущенно загалдела пацанва. — Мы сделаем! Степна Григорьевич! Мы умеем, честно пионерское.
— Мужики, — солидно призвал Ленька. — А ну-ка давайте за работу!
— Степан Григорьевич, а если мы все правильно сделаем, разрешите? — с затаенной надеждой поинтересовался Лукьян Медведев. Парни замерли, выжидающе сверля трудовика взглядами.
— Табуретки сдадите. Каждый. Там поглядим, — категорически отказал Борода пацанам в любезности.
— Даешь табуретки! — завопил кто-то из компании мальчишек.
— Степан Григорьевич, так мы сделаем, как надо, разрешите тогда? — уточнил Ленька, подхватив скособоченный недоделанный стул.
— Сначала сделайте, потом поговорим, — отрезал завхоз, пряча улыбку.
— Мужики, за дело! — скомандовал Леонид, и дружная компания из семи человек двинулась к столам, строгать и собирать табуретки.
— Строго вы с ними, — улыбнулся я, пожимая протянутую мозолистую ладонь.
— Им только дай волю, на голову сядут, — хмыкнул добродушно трудовик. — Вы бы с ними тоже построжее, Егор Александрович. Спуску не давайте, а то разленятся, делать ничего не будут, — предупредил меня Борода.
— Понял, принял, Степан Григорьевич, — согласился я, не желая спорить и развивать свою педагогическую теорию.
— Тут такое дело, Степан Григорьевич, — начал я, доставая из кармана листок бумаги. — Вот смотрите, что я придумал. Улучшил, так сказать. Предлагаю вот такой вариант.
Я развернул на столе рисунок, разгладил, придавил по краям, чем под руку попалось, и принялся объяснять.
— Если мы возьмём два стела, по обоим пустим вот такой рисунок, попросим нашу художницу Веру Павловну нарисовать в цвете прямо на стекле. Наложим стекла друг на друга, но с расстоянием где-то в десять сантиметров. Лампочки и основа по тому же принципу, что и на обычной лампе, как на образце сделаем. Тогда смотрите, у нас получится что-то вроде перспективы.
— Так собирались же серп и молот? — озадаченно пробормотал Степна Григорьевич, разглядывая мой корявый рисунок. — Что-то я не пойму, Егор Александрович, а на кой-ляд нам эта… как ты сказал?
— Перспектива, — повтори я.
— Вот-вот, она самая… Что нам это дает?
— Необычность зрелища. Масштабность и оригинальность. Получится что-то вроде символизма. Вроде как весь Советский Союз осеняет… в смысле освещает красное знамя революции, серп и молот. Смотрите… — оглянулся в поисках пары стекол.
— Чего ищешь? — спросил завхоз.
— Пойдемте к окну, — предложил я.
— Ну, пойдём, — кивнул Борода. — И чего тут? Стекла пыльные, ничего не видать.
— Это хорошо, нагляднее будет, — отмахнулся я. — Вот смотрите, Степан Григорьевич. Если Вера Павловна нарисует на первом стекле серп и молот, мы пустим по рисунку фонарики, а на втором стекле изобразит, ну, к примеру, нашу страну, как на картах, и вот тут звездочкой обозначим Москву, столицу нашей Родины, получится картина как бы в три дэ формате.
— В каком формате? — нахмурился завхоз. — Мудришь ты чего-то, Егор Александрыч, непонятное, — озадаченно посмотрел на меня Борода. — Не выспался, поди? — завхоз улыбнулся.
Я рассеянно кивнул, подтверждая, что не выспался, не придав значения хитрой улыбке трудовика,
— Как бы объяснить… плохой из меня рассказчик.
_Был бы плохой, учителем бы не стал, — авторитетно заявил товарищ Борода. — Нарисуй.
— Секундочку.
Я вернулся к столу, прихватил кусок стекла, который лежал для маленькой лампы-образца, вернулся к окну, где терпеливо дожидался меня Степан Григорьевич. Краем глаза отметил, что пацаны практически прекратили стучать, строгать и сбивать, с нескрываемым любопытством глядят в нашу сторону. Я незаметно от завхоза погрозил ребятам пальцем, молотки снова дружно застучали.
— Вот, представьте, на этом стекле серп с молотом. А вот на втором, — я, как мог, нарисовал на оконной пыли что-то вроде материка, на котором располагалась наша страна. — А вот тут звезда. А теперь накладываем стекло одно на другое и получаем вот такую интересную картину в перспективе. Если все это сделать по-человечески, профессионально, вот тут подсветить, и здесь, раскрасить, выйдет впечатляюще. Особенно в том масштабе, который мы планируем. Ну а по материку еще буквы красным можно написать «СССР» и тоже фонариками выложить. Что скажете, Степан Григорьевич? — закончил объяснять свою задумку, повернулся к завхозу.
Степан Григорьевич молчал, задумчиво разглядывая мою кособокую конструкцию. Хотелось верить, что у завхоза богатая фантазия, и он хотя бы примерно представил то, чем я рассказывал и показывал буквально на пальцах.
— Интересная схема, — наконец выдал Борода после затянувшегося молчания. — Должно получиться. Только вот что… надобно пробный макет соорудить. К Вере Павловне сам пойдешь, или мне разговаривать? — хитро глянул на меня трудовик.
— Схожу, — кивнул я. — Идея-то моя, мне и договариваться. Надеюсь, Вера Павловна поймет, что нам надо, и поможет.
— Поможет Верка, она деваха хорошая. Вера Павловна-то. И рисует хорошо. Картинки у нее прямо загляденье.
— Вера Павловна картины пишет?
— Малюет, это да. В культуре ее картинки-то висят, стены украшают.
Я попытался припомнить, какие за картины висят на стенах в Доме культуры, но так и не вспомнил. На сегодняшний момент в центре жеребцовской культуры я побывал только один раз. И было мне не до живописи в тот вечер.
— Значит, завтра договорюсь, — кивнул я. — Степан Григорьевич, пара стекол небольших найдется? — поинтересовался у завхоза.
— Отыщем, — солидно кивнул завхоз. — Ну, чего тебе? — буркнул недовольно на Леньку, нарисовавшегося за нашими спинами.
— Готово, Степан Григорьевич, принимайте работу, — так же солидно, явно копируя манеру общения трудовика, ответил Леонид.
— Ну, пойдем, посмотрим, — ворчливо проворчал завхоз.
Я вернулся к столу и принялся заново делать набросок, чтобы Вера Павловна поняла мой замысел с первого раза. Постарался набросать с разных ракурсов, хотя художник из меня, как из Бороды балерина.
— Вот это молодцы, не стыдно и батькам показать, и мамку усадить, — из художественных размышлений меня вырвал довольный голос завхоза.
— Теперь можно? — с затаенным ожиданием попросили пацаны.
— Теперь можно. Только осторожно, а то знаю я вас.
Мальчишки, сдерживая желание бежать, степенно двинулись к нашему углу, где мы с товарищем Бородой разложили запчасти от будущей лампы. Делали мы пока что макет, примеряя крепления. Для этого соорудили что-то вроде кузова грузовика, на котором потом будем устанавливать масштабную конструкцию. И всячески испытывали на прочность крепления.
— Ну вот, глядите, — Степан Григорьевич зашел за стол, на котором находился макет, и принялся рассказывать и детально показывать учеником, что мы с ним намудрили.
Любознательные пацаны задавали вопросы, уточняли, впитывали с интересом. Я же молча слушал, радуясь пытливым юным умам, которым все интересно, перед которыми целый мир и целая жизнь впереди.
«И сделаем мы эту жизнь яркой и интересной, — Во всяком случае, я приложу к этому все свои силы и способности, включая знания будущего», — мысленно пообещал ребятам.
Глава 5
Понедельник добрым не бывает, вроде так говорят. Честно говоря, никогда не понимал эту фразу. Что понедельник, что вторник, какая разница? Тут главное, с какой ноги встал. Если с левой, это точно к деньгам, причем к неожиданным. Если с правой, на работе озадачат, а вот ежели обе ноги сразу на пол опустил, пиши пропало. Шучу, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки, а остальное все правда. Похоже, в этот понедельник я умудрился вступить обоими ногами в… хм…
— Доброе утро, Егор Александрович,
— Доброе утро, Тимофей Ильич, — кивнул соседу по улице.
— Доброе утро, товарищ учитель. Как там мой балбес? — это уже родитель.
— Приветствую, товарищ Седых. Хороший парнишка, любознательный.
— Доброе утро, Егор Александрович, а вы в школу?
— Доброе утро, Галина, да в школу. Надеюсь, и ты туда же? — улыбнулся я восьмикласснице, с которой мы обынчо встречались на перекресте на повороте к зданию школы.
— Конечно, — девчонка тряхнула хвостами. — Егор Александрович, а вы уже видели… — ученица хотела что-то сказать, но заметила подружек и замахала рукой, привлекая к себе внимание.
Уточнять, что я мог уже видеть, не стал. Надо будет, прибежит на переменке, спросит или расскажет.
Как-то незаметно сложилась традиция, что детвора постоянно начала бегать ко мне между уроками для доверительных бесед. Сначала тонким ручейком, сейчас уже поток стал посолидней. Парни, правда, заходили в основном по серьезным мужским делам, про армию расспросить, девочки постарше прибегали, но в основном посоветоваться по праздничному реквизиту для Дня учителя, к которому мы активно готовились. А вот малышня с пятого по восьмой класс не стеснялась бегать по всяким пустякам, которые им казались делами совершеннейшей важности.