— Пьяная, что ли? — охнула Степанида. — А с виду порядочная такая, интеллигентная деваха.
— Да что вы, — отмахнулся я. — Трезвая. Каблучком зацепилась и не удержалась.
— А я вот всегда говорил: неча доче таскать обувку на таких каблучищах. Ишь ты, вырядится в своем городе и цокает, что твой конь подкованный, — с ходу включился Николай Васильевич.
— Ты, Коля, помолчал бы, — строго велела баба Стеша, поправила узел платка, прищурилась, окинула меня строгим взглядом и уверенно выдала. — Не завтракал, поди.
— Отчего же, перекусил, — заверил я бабу Стешу, начиная потихоньку заводиться.
Характер у Егора, конечно, добрый и почти всегда покладистый, но мой-то никуда не делся, вместе со мной переселился в чужое тело. И на мой характер ситуация сильно затягивалась.
— Так что, я беру мотоцикл, Николая Васильевич?
— Фельдшерку вызвал? — заботливо поинтересовалась Степанида Михайловна, хитро блеснув глазами.
— С утра пришла, — заверил я, старательно не глядя на любопытную всезнающую соседку.
О том, что ко мне вечером приехала гостья, знало все село. Что Лизавета моя бывшая, думаю и эта весть разнеслась по домам буквально через час. Что между нами с Гринёвой проскочила искра, уверен, заметили если не все, то самые глазастые. И эту команду глазастых возглавлял Митрич с женой своей и с заклятой подругой семейства Беспаловых Степанидой. Так что и хитрый блеск, и вопрос с подоплекой я заметил, но комментировать не стал.
— Пойдем что ли, выведу коняшку, — предложил Николай Васильевич, сообразив, что дорогая женушка сейчас развернет полноценную атаку на меня.
Я искренне обрадовался словам соседа, потому как терять полчаса на расспросы и прочие ахи-вздохи не хотел. К тому же у меня в доме остались две женщины, откровенно не любящие друг друга. Членовредительства, уверен, не случится, но на словах всякое может произойти. Язык у Бариновой очень резок. Да и Оксана, при всей своей вежливости, за словом в карман не полезет, если Лизавета перейдет все границы.
— Ну, поезжай. Потом в ворота загонишь, как справишься, — велел Николай Васильевич, вручая мне ключи.
— Понял, принял, — я кивнул, легко оседлал железного коня, привычно жестом врубил зажигание, выжал сцепление, выехал со двора. Через минуту уже стоял возле своего дома. Заглушил мотор и пошел выпроваживать незваных гостей.
— Готовы? — рявкнул я с порога, стараясь не смотреть на Оксану.
Нет, на девчонку я не обиделся. Еще неизвестно, что бы я подумал, увидев сцену почти что восемнадцать плюс. К тому же, Гринёва не знала, что я не ночевал дома, вот и сделала выводы на пустом месте. Еще и Баринова масла в огонь подлила. Но где-то в глубине души поселился червячок, который не грыз, но покусывал: мол, ведь ни в чем не провинился до сих пор, ни в чем плохом не замечен, так с чего такое недоверие?
— Егор… Александрович… — начала Оксана.
За время моего отсутствия Баринова успела переодеться в спортивный костюм, и теперь сидела на добротном стуле за столом, облокотившись о печку, все такая же бледная.
Паузу между именем и фамилией в словах Гриневой я тоже отметил. Ладно, спишем на официальную обстановку, решил про себя.
— Машина подана. Можем ехать, — перебил я, не позволив фельдшерице высказаться.
— Тут такое дело Егор… — отбросив все формальности, решительно поднявшись с места, став напротив меня, начала Оксана. — У вашей… — Гринева запнулась, быстро глянула на мое каменное лицо, и закончила. — У вашей гостьи растяжение…
— Лодыжки? — грубо перебил я. — Так я сейчас вылечу, мигом. Где там тряпка, вода и мыло? — я аккуратно отодвинул Оксану со своего пути, зашёл в комнату и вышел через секунды с миской и прочими атрибутами.
— Все как вы и велели, да только не успел я. Сейчас быстренько смою художественное изображение с ноги, и можем ехать. Вы говорили, у вас там есть местечко? Так вот, гостья дорогая пересидит до автобуса у вас, под присмотром врача, а то мало ли что.
Слова вылетали из меня, что пули из автомата при одиночной стрельбе, четко ложились в цель. Я заметил, что Баринова пытается что-то сказать, утирая ладошкой слезы. Заметил, как изменилось лицо Оксаны, но упрямо не обращал внимания на желание фельдшерицы что-то объяснить.
— Ногу давай, — приказал я, поставив тазик на стол. — Лечить буду.
— Егор… — пискнула испуганно Баринова.
— Ногу давай, — повторил я сквозь зубы
— Егор! Прекрати немедленно! — влезла Гринева, впервые на моей памяти повысив на меня голос. — У вашей… твоей… гостьи действительно растяжение… Только не лодыжки. Неудачно свалилась с табурета, зашибла поясницу и растянула связки колена. Пациентку нужно доставить в травмпункт… Но это необязательно, — торопливо заверила Оксана, глядя как изменяется моей лицо далеко не в приятую сторону. — Уверена, растяжение небольшое, пациентка не жалуется на сильную боль. Но приятного мало. Желательно постельный режим на неделю, плотная повязка, обезболивающее я уже дала… Егор! — воскликнула Оксана, с тревогой глядя мне в лицо.
Уж не знаю, что Гринева увидела на моей физиономии, но шагнула ко мне и положила ладошку на плечо. Я перевел на девушку тяжелый взгляд, но Оксана не дрогнула, только погладила по руке. От этого жеста, точно так же как и ночью, по телу пошло тепло. Злость потихоньку стала отступать, желание убить Баринову таяло с каждым движением женской руки на моем плече.
«Может, все не так уж и плохо, и у нас есть шанс», — мелькнула мысль. Лицо мое смягчилось, я даже попытался улыбнуться Гриневой. Оксана робко ответила на мою улыбку.
— Долго вы еще будете миловаться, — недовольно вякнула Баринова, и на меня снова накатило. Но легкое движение руки не позволило сорваться в ругань. Я перевел взгляд на Лизавету, растянул губы в улыбке, от которой бывшая невеста весьма явственно вздрогнула, и медленно процедил:
— Не задерживаю.
Глава 2
Что уж подействовало на Баринову взгляд, тон или моя очень добрая улыбка, но Елизавета как-то подобралась и перестала капризничать. Очень надеюсь, что спектакль окончен окончательно.
— Не переживайте, Оксана Игоревна, — мягко заметил я. — Членовредительством не страдаю. Сейчас с гематомой разберемся и поедем растяжение лечить. Уверен, травма незначительная, пациентка быстро на ноги встанет.
— Егор… — испуганно пискнула Лизавета, но я уже намочил тряпку, присел на корточки. Баринова попыталась спрятать ноги под табуретку, но я успел ухватить пальцами женскую лодыжку, чтобы не дергалась, и приступил к процедуре.
Поначалу желтое пятно, пахнувшее горелыми спичками и серой, не хотело отмываться, пришлось приложить усилия.
— Мне больно, — попыталась возразить Лиза, но я был непреклонен.
— Потерпишь, — отрезал я, продолжая оттирать гематому.
— Егор… — обратилась ко мне Оксана. — Послушай…
— Минуточку, товарищ доктор, — отмахнулся я. — Что и требовалось доказать, — удовлетворенно выдал, когда мокрая тряпка сделала свое дело. — И не жалко тебе было спички палить, а? Целый коробок перевела. Эх, Лиза, Лиза, ну как маленькая, честное слово. Одного понять не могу: зачем? Ты же знала, что все раскроется, и я все равно тебя выпровожу.
Баринова упрямо поджала губы, но я успел заметить, как сверкнули нехорошим блеском ее глаза.
— Ну все, товарищ фельдшер, пациентка здорова, травмпункт отменяется, — объявил я, выпрямляясь и поворачиваясь к Гриневой. — Очень хочется узнать, зачем вы, уважаемая Оксана Игоревна, поддержали этот балаган? Я бы все равно не выгнал бедную девочку в ночь в чужом месте, если вы о этом переживали.
— Можно, я потом тебе объясню, Егор? — мягко поинтересовалась Оксана.
Я удивился, подумал и кивнул.
— Потом, так потом. Надеюсь, твои слова будут очень… хм… убедительными.
Прозвучало, кончено, не ахти, с двойным дном каким-то, но за сутки я настолько устал от женских капризов и выкрутасов, что мне окончательно стало наплевать на политесы и этикеты.
— Так, Елизавета Юрьевна, с такими раскладами мы еще успеваем посадить тебя на ближайший автобус. Тем более у нас имеется быстрый транспорт. Сейчас загружу чемодан и прокачу с ветерком, — довольным тоном объявил я.
И тут Лиза заплакала. По-настоящему. Молча и как-то безнадежно. Громкий рыдания обычно меня не трогают, как правило, чаще всего они либо наиграны, либо это истерика. Но вот такой вот тихий плач выворачивает наизнанку душу.
— Не понял, — опешил я. — Ты чего ревёшь? Опять? — не до конца веря в искренность Лизаветы, спросил я.
— Егор, ей действительно больно. Она правда растянула подколенную связку. Это очень неприятно, — Оксана тихо шагнула ко мне со спины и положила ладошку на плечо.
— Да твою ж… богомышь… ломаное коромысло, — выругался я от души. — И что теперь?
— Сначала ко мне в фельдшерский пункт. У меня там дневной стационар. Правда, помочь я могу перевязкой и постельным режимом, — с сомнением пробормотала Оксана. — Не уверена, но можно попробовать мазь от Василий Дмитриевича… Хотя я не одобряю народную медицину, — с сомнением добавила Гринева. — Думаю, успокоительные тоже помогут, — фельдшерица покосилась на Лизавету, по щекам которой по-прежнему текли тихие слезы. Твой бинт почти закончился.
— Что? — не понял я, слишком резким оказался переход от одной мысли к другой. Затем перевел взгляд на стол, где стояла распотрошённая коробка с моей домашней аптечкой, и заметил остатки бинта.
Ну да, за август поистратился с ребятней, а новый не купил. Собственно, бинт ушел даже не на боевые ранения в процессе подготовки, а на штампики для плакатов. Мы с девочками соорудили их для того, чтобы нашлепать салют на рисунках.
— Ну, тогда поехали, — скрипя сердцем, велел я. — Сама дойдешь? — поинтересовался у Лизаветы.
— Н-не знаю… П-попробую… — Баринова сжала губы, утерла ладошками слезы, которые продолжали бежать.
Очень хотелось язвительно заметить: «Не верю!», но Оксана в этой ситуации не стала бы врать, значит, действительно травма. Вот как можно умудриться растянуть связки, свалившись с табуретки,?