Советский Союз волновало возрождение фашизма в германской республике. В то время как федеральное министерство внутренних дел ФРГ официально, но очень осторожно признавало: мол, в действия неонацистских партий и организациях присутствуют некоторые моменты национал-социалистической идеологи. СССР же открыто утверждал: новые демократические партии, которые заняли депутатские кресла в земельных парламентах Гессена и Баварии, откровенно шовинистические, спят и видят, как восстановить третий рейх.
Под равномерный бубнеж и звон стаканов я так глубоко погрузился в расчеты, прикидки и доскональную проработку, что едва не выронил из рук карандаш, когда кто-то хлопнул меня по плечу.
Выпрямившись, оглянулся и увидел завхоза. Борода стоял, подсунув оба больших пальца под ремень, чутка раскрасневшийся, хмурил брови, стараясь выглядеть серьезным и внушительным. И трезвым.
— Ну чего тут, Егор Александрыч? — сурово поинтересовался Степан Григорьевич.
— Все в порядке, — вежливо ответил я, с досадой поглядев на импровизированный стол, за котором друзья-товарищи обсуждали высокие материи. — По домам? — уточнил я, откладывая карандаш.
— Мы — да, — кивнул Борода. — На-ка вот, — на кусок фанеры, которую я разлиновывал под конструкцию каркаса, плюхнулась связка ключей. — Вот этот от мастерской, — начал инструктаж Степан Григорьевич. — Этим замкнешь калитку на школе. Оно, конечно, хулиганья у нас отродясь не водится, но порядок должен быть во всем!
Товарищ Борода строго на меня посмотрел и для важности момента даже задрал к верху указательный палец.
— Согласен, — кивнул я, мысленно потирая руки: пьяные мужички разбредутся по домам, а у меня в запасе еще полдня, чтобы довести до ума макет и приступить к созданию конструкции.
До ноябрьского юбилея оставалось всего ничего, а у нас, что называется, конь не валялся. То понос, то золотуха, то салют в честь Дня Учителя.
— Чтоб никого! — погрозил пальцем Степан Григорьевич.
— Никого, — подтвердил я, с трудом понимая, кого завхоз имеет ввиду.
— Проверю! — Борода сурово сдвинул брови. — Закончишь, запрешь, ключи занесешь.
— Так точно, Степан Григорьевич, — отчитался я.
— То-то же! — завхоз улыбнулся, похлопал меня по плечу, развернулся и слегка пошатываясь вернулся к Митричу, который деловито прибирал со стола.
Судя по свертку, в который дядь Вася складывал остатки закуски, добрые товарищи решили сменить место дислокации. А поскольку дома у Беспалова любимая жена на страже, скорей всего, отправятся мужички к Степану Григорьевичу в гости. А может и к кому третьему. Впрочем, меня их дальнейшие приключения мало интересовали. Не маленькие, разберутся. Оставили меня в мастерской — за это отдельное спасибо.
— Ушли мы, не засиживайся допоздна, — заботливо проворчал Митрич, появляясь за моей спиной.
Я пожал протянутую ладонь, пообещал следить за временем и снова углубился в работу.
— Запрешь! — раздалось от дверей.
— Сделаю.
— Ключи занесешь! — напомнил Борода.
— Сделаю, — так же машинально подтвердил я. — До свидания.
— Ну, бывай, Ляксандрыч.
— Угу, — не оглядываясь, кивнул я.
Через минуту в мастерской наступила тишина, только слабый запах огонь-воды и еды напоминал о том, что в помещении обсуждались судьбы страны и мирового сообщества.
В животе забурлило, и я пожалел, что не прихватил с собой из дома сверточек с пирожками от Марии Федоровны. Одним бутербродом с салом сыт не будешь. Я оглянулся на стол, но мужички за собой тщательно убрали. Шарить по кабинету Степана Григорьевича в поисках чайника не хотелось, не правильно это. Потому я вздохнул, затянул потуже пояс, что называется, и вернулся к работе. Процесс создания чего-нибудь эдакого всегда увлекал меня настолько сильно, что я забывал обо всем на свете, в том числе и о еде.
Итак, что мы имеем? Добротный кусок стекла, фанеру, лампочки и провода помог раздобыть завхоз. Юрий Ильич тоже поучаствовал в поисках и добыче материалов. Я огляделся, заметил школьную доску, подхватил ватман, на котором нарисовал схему увеличенной лампочки Ильича. Вот ведь, прижилось название, я даже мысленно теперь светильник только так и называю.
Канцелярскими кнопками прикрепил рисунок к доске, чтобы наглядней видеть идею. И все-таки… все-таки… надобно привлечь к процессу Веру Павловну, учительницу рисования. Бродила у меня в голове идея двойной экспозиции, скажем так. Но для создания такой лампы надо раздобыть еще один стеклянный лист и привлечь художника.
Тут в голове всплыла мысль о том, что в моем десятом классе хорошо рисует Полина Гордеева. Девочка скромная, молчаливая, но очень отзывчивая и трудолюбивая. Ее рисунки украшали кабинет Веры Павловны Дмитриевой. На паспорту была наклеена аккуратная этикетка с именем и фамилией ученицы.
Я даже стал случайным свидетелем разговора Веры Павловны с нашим вездесущим завучем. Зоя Аркадьевна настаивала на том, что имени ребенка не должно быть на рисунке. С точки зрения товарища Шпынько подобное слишком выделяет ученицу среди других учеников, что обязательно приведет к зазнайству и повышенному самомнению.
Учительница рисования категорически не соглашалась с Зоей Аркадьевной, утверждала, что каждый труд должен быть если не оплачен, то оценен по достоинству. Подпись на рисунке в данном случае и выступает своего рода признанием. Любой труд должен быть вознагражден, и нет ничего постыдного в том, чтобы поставить свою подпись под хорошей работой.
К моему удивлению, Вера Павловна выиграла тот спор. Оказывается, не только я «шпыняю» товарища Шпынько своими непривычными взглядами.
— Так, — я достал блокнот, который неизменно таскал в кармане и записал. — Поговорить с Полиной, при необходимости обратиться за помощью к Дмитриевой.
Кинул взгляд на схему, подумал, прикинул, и принялся черкать в блокноте новую форму лампочки Ильича.
— Похоже, двумя стёклами не обойдемся, — задумчиво пробормотал я, разглядывая свой корявый шедевр. — Нужно три для полноты иллюзии. На первом рисуем короткие языки пламени, на втором серп и молот, на заднем полностью рисуем пламя. И форму лампы делаем в форме костра.
Я кивнул, посмотрел на предыдущий рисунок и усмехнулся: товарищи Борода и товарищ Свиридов гарантировано начнут протестовать. Потому как я практически все переиначил. Ну да ладно. Привлеку учеников, вместе не только веселее, но и сподручнее.
Насчет мастерской переговорю с завхозом. Мелкие детали можно отдать на откуп Степану Григорьевичу на уроки труда, чтобы он с мальчишками выпилил. А крупными займемся мы с десятым классом. Если я правильно помню, кто-то мне говорил, что Федя Швец отлично работает стеклорезом, увлекается резьбой по дереву.
Под основание мы подобрали фанеру, будем сооружать короб, на который водрузим лампочку Ильича в виде пионерского костра.
Я задумался, прикинул все за и против, и быстро набросал эскизы для основания. Ну а что, самый простой вариант — это выкрасить все в однотонный свет. Но наша конструкция — она ведь не на один день. Мы же можем после демонстрации поставить ее в школе на видном мест. Прикрепить табличку, кто участвовал в создании изделия. Почему бы и нет? Достойно? Достойно! Вещь, созданная, руками учеников– это ценнее, чем руками учителей.
И девочки участие примут в работе.
Совместный труд, как говаривал кот Матроскин, облагораживает. Как по мне, он еще и объединяет, работает на доверие и учит молодое поколение уму-разуму.
Кто-то из известных советских педагогов говорил: детям необходима радость труда. Потому как эта самая радость принесёт с собой не только успех, но осознание собственных умений, важности проделанной работы. Ну а конечная точка труда, как ни удивительно, это возможность доставлять радость другим.
Труд, впрочем как и трудовое воспитании, не потерял своей актуальности и никогда не потеряет. Как бы ни старались в будущем привить мысль о халяве и прочем зле. Спрашивается, кому мешали уроки труда, на которых девочки учились готовить и шить, а мальчики строгать и гвозди забивать? Никому.
Вопрос: откуда повылазили эти странные психологи, которые заявили, что малышам нельзя доверять ножницы, опасно, мол. Так и клеить заготовки из цветной бумаги тогда тоже опасно. Вдруг ребенок в детском садике лизнет клей. Дети большие любители познавать мир необычными способами. Лизнет и траванется. Так что же теперь, аппликации запретить? И рисование?
Честно говоря, очень я любил по малолетству облизывать кисточки, испачканные в акварельную краску. Когда появились медовые краски, мы с пацанами проверяли, есть в них всамделишный мед, или нет. Самым действенным способом — на зубок. Так ведь не помер я от проверок, и даже не отравился.
Оно, понятное дело, до определенного момента у детворы инстинкт самосохранения ниже уровня плинтуса. До сих пор не понимаю, как многие из нас, да что там, как все мы выжили, если вспомнить наше веселое детство. Чего мы только не творили. Карбиды, стройки, подвалы, костры, ножички, фехтование на палках, хоккей на льду моря. А катание на санках по дороге? А с горки практически под колеса автомобиля, если не успел притормозить?
Сломанные руки от падения с дерева. Ну а что поделать, если самые сладкие абрикосы на самом верху, а дерево старое. Выбитые в драке зубы, подбитые мячом глаза.
Вот серьезно, черт его знает, как выжило поколение детей, которые не знали, что такое гаджеты, но зато знали, как испечь картошку, разжечь костер и смастерить из палки самый настоящий меч. А еще знали, что такое общественно-полезный труд, субботники, мытье полов в классе, уборка в доме, мытье посуды. Для которых лучшая в мире игра — с батей в гараж машину чинить, или там молотом постучать по гвоздю, проверяя пальцы на прочность. И это я молчу про мопеды.
Вот лично я уверен в том, что труд — это не только удовольствие. Это возможность определиться с будущим, понять свои силы. Совместный труд для воспитания — это просто кладезь для взаимодействия взрослого с ребенком любого возраста. Тут тебе и деловые отношения, и потребность в обратной связи, и взаимопомощь вместе с пониманием, и дисциплинированность и забота. Много чего. Привычка трудиться она формирует осознание к труду, без понуканий и принуждений.