— Ну и дурак, — подытожили некоторые резонные и пролазные граждане. — У тебя на руках удостоверения: писательское, журналистское, крокодильское, консультанта МВД СССР по печати — да все красные книжки, все в коже, все с золотом. Припугнул бы этими книжками — вот и сократился бы срок ремонта, срок страховых выплат месяцев до шести. Да подмазал бы где надо, пусть бы там и сям забогатели так, что на десерт стали есть деньги, — до четырех месяцев мог сократиться срок. А варясь в общей массе, всего-то гражданином Моралевичем, паспорт VII-МЮ № 586731,—поделом тебе вышло тухлое дело и год с лишком бедствий.
ФАКТЫ — УПРУГАЯ ВЕЩЬ
Великий Фридрих Кекуле фон Штрадониц открытие кольцевой формулы бензола сделал во сне…
— Учитесь видеть сны, джентльмены! — говаривал коллегам Кекуле.
Ну, и независимо от великого химика, вроде как Бойль от Мариотта или медик Бломберг от медика Щеткина, проживал в городе Бурхантепе молодой бравый мужчина с рыжим прутковым волосом на голове и с веснушками такими, что на лице аж в два слоя. Именовался он Николаем Искреновым. Как у Штрадоница, сны Николая всегда носили производственно-профессиональный характер. А был наш Николай свеженазначенным директором занюханного кафе близ ипподрома. Кафе, к которому не был подведен даже водопровод, а щели в полу, случись заглядывать в кафе блестящему Биллу Кроукрофту, уже написавшему свою монографию «Все о мышах», позволили бы этологу создать капитальный труд «Все о крысах».
Истинно подвижнический труд вложил в возрождение кафе Искре-нов. Но томила его какая-то неоконтуренная мысль, несведение воедино чего-то и где-то слышанного. Тут-то и проистек у Николая, как теперь говорят, конструктивный сон.
Рано, на самый что ни есть сельский манер начинается день конеработника. И вот в эту раннюю рань возник на ипподроме озаренный директор кафе: товарищи конеработники, слышал же я от вас, что конное поголовье ипподрома жиреет и томится в праздности. И про национальные дагестанские корни вел я с вами беседы, что вот, допустим, лакец, профессор математики, по уши сидит в своих алгоритмах, но случись ему разгадать пусть даже все математические казусы Римана— не заблистают его глаза так, как при встрече с самой неказистой ломовой лошадью. Короче: у меня — кафе, у вас — ипподром. От города к нам и обратно надо организовать прокат экипажей. Республика на «ура» примет это. Тысяча польз и выгод. Все хлопоты беру на себя.
— Ну, — поощрили конеработники, — ты голова, Николай. Ты это самое… тип руководителя будущего!
И мигом слетал в Москву директор кафе, заказал там пять лихих лаковых экипажей плюс сбруя. Были когда-то в Москве шорники, каретники, да какие! Но, считай, не упоминаются уже шорник с каретником в красной книге людских профессий. Так что не по наитию, не по династическим навыкам все было сработано — по чертежам. Однако все классное и из лучших материалов.
И состоялся в Бурхантепе под народные приветственные клики пробный выезд, и пошел Николай в типографию за последней малостью в деле — напечатать билеты. Но билеты ему не напечатали: дело новое, нету прецедентов, нету единой формы билета, нету лошадиной эмблематики для билета. Велели правовую сторону вопроса утрясти с финансистами.
И вплоть до Москвы докарабкался директор кафе, а ничего не утряс. Ибо: это только вам, товарищ, провинциалу из Бурхантепе, дело представляется простым. Тогда как надо при разработке лошажьих тарифов обсчитать жеребца с кобылой эргономически, надо утвердить сетку оплаты возницы, надо обсудить, как брать с клиентов, почасово или по-километрово. Ведь не будешь же взимать плату по системе: за каждый качок — пятачок.
— А особенно, товарищ, — говорили финансисты, пытливо и жестко заглядывая в глаза предприимчивому директору Николаю, — надо разработать систему против злоупотреблений и махинаций. Наверняка будут ездки неустановленными маршрутами, подсадка лишних необилеченных пассажиров, недовложения в рацион коня с последующей продажей фуража частным куроразводчикам. Так что не досаждайте нам. При этом ваша напорность наводит на мысли, что вы не только из национально-государственных интересов хлопочете за это дело. Чтоб вы знали, в Уголовном кодексе сказано…
И бежал Николай и из Москвы, и из директоров в вечные заместители, бежал он и от всякого предпринимательства. Вот как подумал он: предприимчивый директор — нет человека удобней, чем он, для пришпиливания к нему ярлыков: «преступный сговор», «финансовые злоупотребления», «обратил в свою пользу». И при этом никогда следствие не заострит внимание на конечном, на достигнутом результате, на пользе и экономии от него. А обратит следствие внимание на пикантные с его точки зрения «блошки». Потому твердо решил Николай никогда больше не возглавлять ничего, ибо опять потянут черт, гордыня и профессиональное честолюбие вести свое дело лучше всех. И стал Николай третьим лицом в здешнем железнодорожном общепите. Отличный работник. Поручи ему что угодно традиционное, что вписывается в систему нынешних представлений БХСС и прокуратуры о допустимом — выполнит безукоризненно. Но не сверх того!
Здравое Николай принял решение. Проживет он долго, нетревожимо и, в общем и целом, небесполезно для общества. Молодой человек— он поступил наиболее дальновидно, потому что люди сейчас чем моложе — тем житейски мудрее и самосохранительней.
А Султан Номадов из Акынска был старше нашего бурхантепинского Николая, а потому не так самосохранителен.
Ему было семь лет, когда мать его попала в больницу, и мальчик оказался единственным кормильцем семьи. Он набрал в лесу лукошко орехов, часть скормил младшим братьям и сестрам, а с остатком пошел в немецкую слободу.
— У карагачевого выворотня стоит мальчик с корзиной, — сказал старик немец, — три часа стоит на солнце. Ему что-то нужно. Приведите его.
Старик сказал мальчику:
— Не дичись. Ты выдвигаешь слова изо рта, будто это поддоны с кирпичом. Говори слова легко.
Старик взял в толк, чего хочет мальчик: у него больна мать, матери нужен литр молока. Мальчик хочет продать орехи и на выручку купить молока.
— Оставь при себе орехи. — сказал старик мальчику. — Лес начинается за нашими домами, там орехов невпроворот, а мы не ленивы. Налейте ему молока. Приходи за молоком каждый день.
— Я не возьму, — сказал стальной недокормыш. — Орехи стоят рубль, мне надо рубль, потом на рубль молока.
— Не знаю что, но из тебя что-то выйдет — сказал старик. — Женщины, сделайте, как он хочет.
Автор данного очерка не берется сказать, чего больше в Султане Номадове — ума или воли. И однажды, выросши, этот сгусток ума, воли и чести очень обидел акынских следователей. Они уже примерили Номадова к большому сроку заключения, но тот подло оказался невиновен. И, представьте, не один Номадов так считал, а еще и заместитель Генерального прокурора СССР.
Короче, в первый раз выйдя на свободу, рабочий Номадов работал, совершенствовался, стал мастером, старшим мастером, начальником цеха металлоизделий. Поступил в институт.
Ах, не берег себя Номадов и так опрометчиво поступал! Ведь следователи, которых он когда-то обидел своей невиновностью, наказания за допущенное не понесли, все, как и прежде, были на должностях, при мундирах и при оружии. Учесть бы это Номадову и жить тише воды, ниже травы, а он был какой-то вулканно-гремучий, провел четвертьмиллионную реорганизацию цеха, обставил цех перспективным оборудованием, вплоть до гигантских прессов. И невдомек было Номадову, что своей хозяйственной предприимчивостью он более чем кто-либо подставляет свой борт под удар. Ведь именно про предтеч Номадова пророчески писали Ильф с Петровым: «О таких подсудимых мечтают начинающие прокуроры».
Лучшее предприятие района — цех был остановлен и опечатан. Номадов (обратим на это внимание. Это становится правилом. Это очень тревожно: чтобы хозяйственник не жаловался на методы следствия — скорее его в тюрьму!) был препровожден немедля в тюрьму. Вся техническая документация и чертежи цеха были арестованы и вывезены УВД Акынского облисполкома. Следствие (в подобных случаях всегда так!) скоропалительно доложило высшим областным инстанциям, что схвачен крупнейший расхититель.
Но Номадов успел направить жалобу. И, видимо, такова звезда у этого человека, рабочий он или руководитель: быть ему в добром здравии только при участии государственных мужей высшего союзного ранга. Не успел еще номадовский халат залосниться сзади от помещаемых за спину рук — прибыла по его делу комиссия МВД СССР. И после вдумчивой работы комиссии заместителем министра внутренних дел было произнесено: невиновен. «Установлено, что бывшим начальником контрольно-методического отделения следственного отдела УВД Акынского облисполкома Трехтоновым, проводившим расследование уголовного дела, были допущены грубые нарушения социалистической законности. Без достаточных оснований он принимал решения о задержании граждан и предъявлении им обвинений».
Позволим себе мимолетный отход от конкретности и чуть-чуть обобщения. Лишь огласим наблюденное, а трактовку предоставим читателю: как-то так получается, что вокруг настоящих по предприимчивости директоров всегда складываются первостатейные коллективы. Главврач Армянин, которым закончится наш очерк, возглавлял коллектив больницы, откуда за много лет не вылетела ни одна анонимка (просим особо отметить — это из медицинского-то учреждения!), ни одна кляуза, ни один навет. Там был единый фронт людей, отлично делающих большое дело.
То же происходило в цехе металлоизделий. И рабочие сказали возвратившемуся начальнику: как снова запустить производство? Как монтировать новое оборудование? Ведь всю техническую документацию вывез и не отдает следователь Трехтонов.
— Он и не отдаст, — сказал Номадов. — Сплошь и рядом бывает, что следствие уничтожает часть документов. Тогда легче обвинять того, кого хочется обвинить. Прокуратура и милиция извещают нас, что все документы и чертежи сгорели при пожаре в милиции. Мы поступим так: на заводы страны, откуда мы получали оборудование, пошлем в командировки людей за чертежными дубликатами.