А на заводах в Воронеже и других городах страны порядок знают. Там сказали посланцам: да, мы вас помним, симпатичные ребята с юго-востока. Но если чертежи сгорели в милиции, пусть милиция даст справку об этом. Тогда мы раскошелимся на дубликаты.
Но по сей день следователь Трехтонов удостоверять ничего не желает. Стоят линии и прессы. Ввиду чего приведем еще абзац из документа, подписанного заместителем министра: «Изъятие и утрата документации, проведение инвентаризации в цехе оказали определенное влияние на ухудшение финансового состояния предприятия».
Приведем и еще абзац из того же документа: «За допущенные нарушения социалистической законности виновные в этом должностные лица органов внутренних дел привлечены к дисциплинарной ответственности. Принято решение об увольнении Трехтонова».
Но, попросту говоря, Акынск надул Москву. Никто в Акынске за содеянное против Номадова и отличного предприятия ответственности не понес, а следователь Трехтонов хоть в другой должности, но преспокойно работает. И как в музыке существуют вариации на какую-либо тему, так были применены следственные вариации на тему «Номадов — лишение свободы». Что. не удалось упечь Номадова как хозяйственника? Тогда возбудить уголовное дело о незаконном получении Номадовым аттестата зрелости в вечерней школе. А раз аттестат незаконен, то и поступление по нему в институт преступно и незаконно.
Директора вечерней школы — конечно, для дачи улучшенных и ускоренных показаний — сразу взяли под стражу.
И снова вышел конфуз. Оказалось, что этот несносный предприниматель Номадов двадцать лет назад окончил в Акынске среднюю школу № 33 с получением аттестата КА № 310397. А в вечернюю школу перед институтом поступил для освежения знаний. И учился в вечерней школе хорошо. И экзамены сдавал подобающим образом. Причем последний экзамен (это сугубо по секрету и между нами, дорогие читатели), находясь уже под стражей, Номадов сдавал так: при возвращении с допроса умолил конвой завернуть на полчаса в школу.
Что сегодня? Следствие так и не желает известить Акынский гидро-мелиоративно-строительный институт, откуда, по настоянию следствия, Номадов был заполошно исключен, что Номадов должен быть немедля, с принесением извинений восстановлен.
Я спросил Султана Номадова, первый раз посетившего редакцию два тяжелых года назад:
— Два года выпали у вас из жизни. Найдете вы в себе силы остаться прежним?
— Найду. Я как давил левой рукой на динамометре восемьдесят пять кэгэ — так и давлю, правой девяносто семь — так и давлю. Я и после пережитого не употребляю спиртного — это мешает думать. (Автор не встречал ни одного пьющего предпринимателя. Все любят думать.) У меня есть силы и желание остаться прежним. Но это по многим причинам опасно. У меня пять дочерей. Хотелось бы, чтобы они росли при отце. А надежд, что в следующий раз мною будет заниматься исключительно не пьющий с детства и думающий следователь, — таких особенных надежд нет. Поэтому осенью будет держать совет вся собравшаяся семья: быть мне самим собой или уходить в тихие исполнители. Ведь, знаете, даже у ангела при желании можно найти в крыле если не черное, то хоть палевое перо.
А Джума Исаев был еще старше Султана Номадова. А стало быть, еще менее самосохранителен. Первый раз, после года, проведенного в тюрьме под следствием, он появился в редакции три года назад.
Когда-то, председатель колхоза им. Бекова, он пригляделся и сказал: крестьяне, мы живем неправильно. При здешних погодах и почвах у всех на приусадебных участках с грохотом произрастает чеснок. А потом люди, отпрашиваясь в колхозе, добывая липовые справки, хлопотно везут чеснок в большие города, людей там обжуливают при рынках перекупщики — зачем нам все это? Давайте построим цех по переработке чеснока в очень опросную чесночную пасту. И колхозу выгодно, и колхозникам, и никуда для продажи ездить не надо.
Идею в министерстве сельского хозяйства одобрили, но ничего для реализации ее не дали: ни технологий, ни машин, ни специалистов. Доходите своим умом и стройтесь хозспособом.
И построил цех предприимчивый Исаев, и дело пошло лучше и лучше. А как-то вечером отправился председатель на внеплановый объезд колхозных угодий, он это практиковал. И на дальних виноградниках накрыл группу лиц, приделывающих ноги к опорным столбикам для виноградных лоз.
— Не подходи! — сказало одно лицо и вскинуло ружье, — Дай уехать, иначе убью!
— Не уедешь и не убьешь! — сказал председатель и сделал шаг вперед. (Надо сказать, что все предприниматели, встречавшиеся автору, были людьми высокой личной отваги.)
Ф. Э. Дзержинский — описан такой случай — одной лишь силой взгляда заставил врага опустить и бросить уже наведенное на чекиста оружие. Но то ли у Исаева был недобор волевых статей по сравнению с Дзержинским, то ли другой оказался на поле тип малоубеждаемого преступника — выстрел был произведен. В упор. В область горла.
Но Исаев выжил. По состоянию здоровья, по руководящим достоинствам его с повышением перевели в заместители директора комбината. А через несколько месяцев еще недовылечившийся от ранения предприниматель Исаев был арестован по делу о чесночной пасте. И немедля— что? Препровожден в тюрьму. Немедля же республиканская газета дала заметку, что схвачен подозреваемый в наитяжких преступлениях некто Исаев, ведется следствие.
По исключенному из партии, с традиционно описанным и конфискованным имуществом, то в тюрьме, то на свободе Исаеву следствие шло четыре года. И сегодня, когда уже доподлинно ясно, что человек невиновен, следствие все еще как бы идет.
Вот в чем обвинялся Исаев: мясокомбинату гор. Хабаровска колхоз отправил двадцать тонн чесночной пасты. Комбинат пасту принял и оплатил, но потом пришел к выводу, что паста некачественна. Уже другой председатель колхоза, Какавов. отозвал из Хабаровска всю пасту, но получение ее почему-то не оприходовал, заявив, что вся полученная из Хабаровска паста предана земле, чем бывший председатель колхоза нанес хозяйству ущерб в тридцать тысяч рублей.
Следователь прокуратуры Двулиев много лет и самыми порочными методами подгонял задачку под ответ, то есть под заметку в газете. Когда же уголовное дело не состоялось, начались уже известные нам вариации на тему. Уголовное дело превратили в гражданское, приговорив Исаева к возмещению колхозу тридцати тысяч рублей. Но лопнуло и гражданское дело. Тогда новые вариации на тему пошли в ход: привлечь Исаева к уголовной ответственности уже не как бывшего председателя и не за пасту, а как бывшего заместителя директора комбината за неправильное оформление проводников, сопровождающих грузы.
А тем временем ваш корреспондент, не криминалист, сказал на правах четвертьвекового знакомства прокурору цветущей автономной республики: прелюбопытное дело, Ибрагим Ибрагимович! Страстно желая найти у Исаева хоть палевое перо в крыле и обвинить его хоть в чем-нибудь, прокуратура республики три года не замечает удивительное. Именно же: а почему новый председатель не оприходовал полученную из Хабаровска пасту? Все двадцать тонн, по Какавову, числятся захороненными. Но не укажет ли прокуратура республики, где место этого захоронения? Прокуратура не укажет, потому что такого места не существует. Ибо, и пусть это будет известно прокуратуре, к переработке полученной из Хабаровска пасты Какавов неосторожно приставил колхозников (есть бухгалтерские документы по оплате их труда). Переработанная паста, числящаяся захороненной, была затарена в новенькие дорогие бочки и на грузовиках отправлена некоему Юре в Осетию. Не сподручнее ли прокуратуре установить точный адрес этого Юры и куда затем пошли двадцать тонн «левой» чесночной пасты, и за сколько десятков тысяч рублей? И не чист ли, как младенческая слеза, в свете этих неопровержимых фактов предприниматель Исаев?
Но еще год прошел со времени той беседы. И уже в республике новый прокурор республики. Однако исповедующий, видимо, все ту же точку зрения, что факты — они не столь упрямая, сколь упругая вещь. Ввиду чего за нарушения социалистической законности по делу Исаева никто не наказан, и четыре угнетающих года хозяйственник состоит вне партии и вне работы. О нем в республике говорят, что для него припасено много руководящих должностей, но разве можно восстановить Исаева в партии и дать работу по достоинству, покуда прокуратура не произнесет четыре слога: не-ви-но-вен. По одному слогу за каждый год следствия.
За четыре года он всего дважды — чтобы не надоедать— был в редакции. Я спросил его при последнем визите:
— Когда слово «невиновен» все же произнесется, сможете ли вы стать прежним Исаевым?
— Я и сейчас прежний, — сказал он, — меня не изменило ничто. Мои дети взрослые, тихой жизни мне искать нечего. Сейчас, на потеху всем, против меня в восьмой раз возбудили уголовное дело. Если мне возвратят доверие, может быть, и потом против меня будут уголовные дела. Но хорошо бы пожелать себе такого следователя, у которого в университете по предмету «Презумпция невиновности» была хотя бы тройка. А мой Двулиев, поручи ему комментировать футбольный матч, вместо «Блохин начинает комбинацию» обязательно сказал бы так: «Блохин начинает махинацию».
Самому старшему по возрасту, самому масштабному по объему работ — самые и тяготы. И нашего молоденького директора кафе, и нашего мегаллообработчпка из Акынска, и нашего чесночного страстотерпца был старше главврач Невской областной инфекционной больницы Сергей Харитонович Армянин. Десять лет назад его, главврача сельской районной больницы, эту больницу и построившего, вызвали в Невск. И назначили главврачом областной больницы.
Областная была рублена «в лапу» даже не из лиственницы — из сосняка. Год постройки — 1902. Представляла она уже не здания, а нечто врытое и крытое. И однажды, после того, как обвальный потолок заклинил двери в одной из палат и главврач подавал в окно детей из этой палаты, взбешенный Армянин явился в облздрав и сказал, что дальше так продолжаться не может.