Фрегат продолжал умело маневрировать, осыпая нас ядрами. Некоторые из них достигли цели. Стоны, крики, проклятия, кровь. Очередным ядром оторвало руку матросу, и он теперь катался по палубе и кричал так, что голос его разносился далеко над волнами. Сайта-Мария!
Я и Адепт не сходили с палубы, хотя это место и не относилось к числу безопасных. Грохот стоял такой, что едва не разрывало барабанные перепонки. Мы держали в руках оружие и понимали: то, что недоделал шторм, довершит этот красный фрегат. Единственное, что мы можем, — подороже продать свою жизнь.
Фрегат пошёл на абордаж. Его капитан знал, что наши пушки с левого борта почти все сказали своё слово и, чтобы перезарядить их, понадобится не менее четверти часа.
Затрещали мушкетные выстрелы. Рядом со мной, держась за пробитую пулей грудь, рухнул пехотинец. Ещё одна пуля черканула по моей собственной шляпе. Но этабыла всего лишь прелюдия. Настоящий кошмар начался после того, как в борта нашего галиона впились абордажные крючья и на палубу хлынули потоки существ, пришедших из самых мрачных снов. Это были не люди, а морская нечисть, сущие бесы, вырвавшиеся на волю из чёрных глубин морского ада. С леденящими кровь воплями они сыпались на нашу палубу, у одних в обеих руках было по шпаге, у других — сабля и кривой ятаган, у третьих — дымящийся пистолет и кинжал. Сведённые судорогой лица, глаза, горящие азартом и жаждой разрушения, зажатые в зубах концы красных косынок, повязывающих голову. Большинство одеты в короткие штаны и рубахи без рукавов.
Вмиг смешались два потока: команда галиона, владеющие оружием пассажиры и пехота схлестнулись с неудержимыми, несущимися, как лавина, исчадиями ада. Потом эти потоки разбились на отдельные группы отчаянно бьющихся, изрыгающих ругательства, предсмертно хрипящих, стонущих людей. Я старался не упускать из виду Адепта, зная, что он владеет оружием не настолько хорошо, чтобы выбраться из этой каши или хотя бы продержаться достаточно долго.
Это был жестокий беспощадный бой. Помню его урывками. Вот я пронзаю одного из трёх головорезов, прижавших меня к стене… Вот второй из них падает, сражённый пулей… Вот нас захлёстывает человеческая волна, и я уже не знаю, кто где, чьи удары я отражаю — своих или чужих.
Потом я сошёлся с огромным верзилой, ловко управлявшимся кистенём и шпагой одновременно. Он был чертовски опытен. Но всё равно умер, когда мой клинок вонзился точнёхонько ему в глотку.
Испанцы превосходили пиратов численностью, однако пиратам было не впервой драться с теми, кого в два, в три, или даже в четыре раза больше, чем их самих. Невероятная свирепость, презрение к опасности, панибратство со смертью и воинское искусство делали их страшными противниками. Но и испанцы держались неплохо. Особенно отличался командир отряда пехотинцев, рубивший направо и налево своей тяжёлой шпагой. Так что в целом силы были равны. Нам удалось сгруппироваться и занять оборону.
Палуба стала скользкой от крови, повсюду валялись трупы, раненые взывали к Богу о милосердии или проклинали небеса. Это был кровавый пир, когда все божеские и человеческие законы летят к чертям и вселенское зло показывает свой оскал. И каждый из нас становится его частью, попадает под его власть, если только хочет остаться в живых.
Предательство — ты многолико. Ты появляешься в самые ответственные минуты и сметаешь всё, что стоит на твоём пути: доблесть, силу, героизм. В самый напряжённый момент, когда решалось, кто кого, прозвучал пистолетный выстрел. Командир пехотинцев закачался и упал, царапая пальцами красный от крови палубный настил. Я увидел, как проклятый Джованни, улыбаясь, отбрасывает пистолет и скрывается с глаз долой. Мерзавец, надо было тогда его отправить на тот свет! Жалость и сострадание — вы сыграли со мной злую шутку! Какой же я был дурак! Вместе с тем я знал, что повторись всё снова — и я опять бы отпустил негодяя. Не могу совершить хладнокровного убийства.
После гибели командира пехотинцев, дела наши пошли хуже некуда. Командир будто воплощал в себе дух всего отряда, стойкость и смелость, волю к победе. С его смертью боевой порыв угасал. Солдаты гибли один за другим. Иные, поддавшись малодушию, пытались сдаться и получали от пиратов награду в виде пули или клинка в сердце.
Кто мне нанёс удар — я не видел. Я провалился во тьму. Очнулся связанный по рукам и ногам. Кроме меня на палубе валялось ещё с десяток раненых солдат и матросов. Трупы уже выбросили за борт. Низкое солнце озаряло красными лучами и без того алую палубу. На ней толпилась пиратская братва, возбуждённая мыслью о предстоящем грабеже. На специально принесённом стуле сидел худой однорукий мужчина, его щёку и губы пересекал шрам, навсегда придавший ему гримасу зловещей усмешки. Длинные каштановые волосы спускались на плечи и лоб. Когда он встряхнул головой, я увидел, что они прикрывают клеймо на лбу. Он мог заработать это клеймо где угодно — в английском или испанском суде, на французских или арабских галерах, на рабовладельческих плантациях.
Застонав от боли в голове, я попытался повернуться и тут же получил чувствительный удар босой ногой по рёбрам.
— Лежи спокойно, испанец, или я отрежу твой длинный нос, которым ты вертишь без надобности!
Я больше не собирался напрашиваться на удары. Я увидел то, что хотел. Сзади меня на палубе лежал Адепт. Связанный. Живой.
Начался скорый и не праведный суд. Однорукий капитан пиратов, развалившись на стуле, поглаживал длинными пальцами лежащий на коленях пистолет. Двое головорезов привели едва держащегося на ногах капитана Родриго Маркеса.
— Почему ты не сдался на милость победителя, когда увидел наш флаг? — небрежно осведомился однорукий.
— Потому что не слишком надеялся на эту милость. О твоих милостях, Клеймёный Джек, ходят легенды.
— Эти легенды не лгут, ты прав. Но тогда, у вас была бы надежда. Теперь же её нет.
— Я богатый человек, — без всякого воодушевления и заискиваний, спокойно произнёс капитан. — Мои родственники могли бы дать богатый выкуп.
— А разве легенды не говорят о том, что Клеймёный Джек не берёт выкупов? Тебе не повезло.
Капитан Родриго гордо выпрямился и насмешливо произнёс:
— Говорить, что тебе придётся несладко на том свете, вряд ли стоит, ты и сам знаешь, что твоя душа безвозвратно погублена. Но ещё на этом свете ты до дна изопьёшь самую горькую чашу. Будь ты проклят!
— Может, и буду, только не твоими мольбами, — ухмыльнулся Клеймёный Джек и разрядил в Родриго пистолет. Тело тут же выбросили за борт. Капитана мне было жалко. Конечно, он отличался жадностью, но всё-таки помог нам. Если бы он знал, что, приняв нас на «Санта-Крус», подводит черту под собственной жизнью…
— Тащите следующего. Надеюсь, он доставит нам больше удовольствий, — крикнул Джек, поднимая новый заряженный пистолет.
Следующим притащили Генри. Толстый лысый пират, державший верёвку, которой был связан наш друг, сказал по-английски:
— Этот жалкий стручок силён как бык. Он сломал ногу Мартину и свернул челюсть Томазо Людоеду!
— Да, чтобы свернуть такую челюсть, надо немало потрудиться, — хмыкнул Клеймёный Джек.
— А ещё он визжал диким голосом, что он твой личный друг и что, если с его головы упадёт хоть один волосок, ты вздёрнешь нас на рее.
— Что же, тут он был полностью прав. Здравствуй, Генри.
— Здравствуй, Клеймёный Джек.
— Развяжите его, — махнул рукой атаман пиратской шайки.
И путы тут же спали с него.
— Почему ты избил моих людей, Генри? И вообще какого чёрта ты забыл на этой испанской лоханке?
— У меня здесь немало дел. Одно из них повидать тебя. И ты знаешь зачем.
— Знаю. И сделаю всё, что велит наш обычай.
— У меня просьба к тебе.
— Если она не слишком обременительна…
— Не слишком. Не убивай пленных. Ты завладел их имуществом. Зачем тебе брать ещё и их жизни?
— Не выйдет! — резко отрезал пират.
— Тогда сохрани хотя бы жизни вот этих людей. — Он указал пальцем на меня и Адепта. — Это мои друзья.
— Твои друзья ещё не мои друзья. Нет!
— Тогда… Тогда я покупаю их. По сто пятьдесят реалов.
Интересно, откуда у Генри взялись такие деньги?
— Не меньше трёхсот за каждого!
— Двести — и по рукам!
— Хорошо, двести пятьдесят.
— Договорились.
Торг закончился в нашу пользу. Похоже, наши жизни были спасены. Но вдруг лысый толстяк заорал, тыча в меня пальцем:
— Он же убил Большого Дика! Дика любили все, а ты милуешь его убийцу!
— Большой Дик уже в аду, — резонно заметил пиратский капитан. — Ему всё равно.
— Нет. Убийцу Большого Дика надо разрезать на куски, — проговорил второй пират, низенький, кривоногий, в красной повязке на голове.
— Это тебя надо разрезать на кусочки! — вдруг сорвался я. Просто не выдержал последних переживаний. — Как, наверное, разрезали на кусочки твою мать, которая была грязной сукой, почти такой же, как и твой отец!
— Ну-у… — Кривоногий бросился вперёд и взмахнул над моей головой ятаганом…
Прогремел выстрел. Пуля из пистолета капитана пробила кривоногому спину, но смертоносная сталь всё же обрушилась на мою голову. И я опять погрузился во тьму.
Голова раскалывалась. В ней гудело так, словно внутри работала кузнечная мастерская. Меня сильно тошнило, но главное — я был жив. Я с трудом поднял Руку и ощупал место, куда пришёлся удар. Голова была забинтована. Главное, что я цел. Видимо, когда кривоногого настигла пуля, ятаган в его руке повернулся и мне достался удар плашмя.
Я лежал на чём-то мягком. Надо мной раскачивался фонарь. Похоже, немного штормило. Я застонал и попытался приподняться. Чьи-то руки помогли мне усесться. Я находился в тесной каюте, заваленной тюками..
Надо мной склонился Генри:
— Как вы себя чувствуете?
— Получше, чем покойник, но похуже, чем живой человек. Где я?
— На «Альбатросе», фрегате Клеймёного Джека. Я выкупил вас и Винера, и теперь вы — моя собственность.