Охота с кукуем
Способность эффектно живописать темную, мистическую изнанку привычных вещей изрядно обесценилась – слишком уж разрослось за последние годы поголовье эпигонов и у ироничного Виктора Пелевина, и у сумрачного Юрия Мамлеева. В этом контексте сборник хоррор-рассказов Владимира Медведева смотрелся бы не более чем типовым, если бы не одно обстоятельство: он идеально точно ложится в зазор между пелевинским и мамлеевским методами, рисуя окружающую действительность одновременно драматически жуткой и абсурдистски смешной.
Ночной водила на жалком «Запорожце» оборачивается живым мертвецом-липуном, сосущим кровь у своих неосмотрительных жертв, а в отеле под названием «Лукоморье» гнездится банда гламурных каннибалов («Охота с кукуем»). Курсы, готовящие всех желающих к комфортному и безболезненному переходу в мир иной, при ближайшем рассмотрении оказываются замаскированным борделем для некрофилов («Дверь в небытие»). Клиент, обратившийся к протезисту с необычным заказом, внезапно демонстрирует разительное сходство с самим чертом («Трехгрошовый рассказ»), а чернокожий подросток в российской глубинке – вечная безропотная жертва местных скинхедов – обнаруживает в себе полезную способность оживлять мертвецов и подчинять их собственной воле («Зомби, блин!»).
Проза Медведева, предельно точная в бытовых деталях, тем не менее полностью лишена национальной специфики: огненноглазый кукуй, со страшным рыком гонящий своих жертв по пустынному ночному шоссе, одинаково возможен и в средней полосе России, и где-нибудь в пригородах Парижа, а мальчик-вудуист может быть с равным успехом локализован что в Воронеже, что в Техасе. В отличие от других авторов, усердно копающих ту же магически-реалистическую делянку, Медведев не пытается эксплуатировать национальный колорит. От его рассказов веет не столько нутряной жутью, сколько космополитическим холодком, тонким чувством стиля и близким знакомством с лучшими зарубежными образчиками жанра. А потому вектор от «Охоты с кукуем» хочется провести не столько к отечественной «Крошечке-Хаврошечке», сколько к родригесовскому «От заката до рассвета».
Первооткрыватель тьмы
На смерть Юрия Мамлеева (26.10.2015)
Трудно назвать другого писателя, место которого в отечественной словесности было бы настолько прочно и незыблемо, зафиксировано таким количеством подражателей, последователей и учеников. Мамлееву выпала редкая и почетная судьба – он стал фактом языка и культурного контекста, обладающим способностью воспроизводить себя в чужих текстах часто помимо воли – или, во всяком случае, помимо осознанной интенции – их создателей. Дмитрий Бортников, Михаил Елизаров, Олег Постнов, Виктор Пелевин, Владимир Сорокин, Дмитрий Горчев, Анна Старобинец, Юрий Буйда – список писателей, так или иначе осененных мамлеевским плащом, в той или иной мере унаследовавших его способ смотреть на мир, можно продолжать едва ли не бесконечно. Более того, в этом списке сложно поставить точку: авторов, полностью свободных и независимых от темной, ночной изнанки жизни, открытой именно Мамлеевым, в сегодняшней литературе почти нет.
Первые книги Юрия Мамлеева появились в самиздате в шестидесятые, когда их автор преподавал математику в вечерних школах. Разумеется, увидеть свет в СССР у них – при всей аполитичности – не было ни единого шанса: слишком велик был разрыв между официально тиражируемой «светлой советской повседневностью» и вскрытым Мамлеевым миром хаоса и жути в ее основании. Для того, чтобы увидеть свои книги напечатанными, Мамлееву пришлось эмигрировать – сначала в США, а после во Францию, где он много лет преподавал русскую литературу и русский язык, с неизменным упором на своего любимого Достоевского – автора, которого Юрий Витальевич считал своим предтечей и учителем. Но удивительным образом даже на Западе книги Мамлеева были восприняты как слишком страшные: вплоть до середины восьмидесятых великие «Шатуны» (без преувеличения одна из главных книг второй половины XX века) выходили сокращенными едва ли не вдвое и вызывали вполне однозначное отторжение у европейской и американской критики.
Ситуация изменилась в конце восьмидесятых, когда поднятая перестройкой мутная пена всплыла на поверхность, когда черты мира, казавшегося слишком страшным и невозможным в ситуации обманчивой замороженной стабильности семидесятых, внезапно начали проступать в реальности. Описанный мамлеевым инфернальный мир поднимался к солнцу. Именно тогда начинается подлинное признание Мамлеева – и именно тогда он возвращается на родину из эмиграции: и физически, и в виде текстов. В 1996 году в России впервые выходит полное издание «Шатунов», а еще раньше у нас начинают публиковаться рассказы и философские тексты писателя. Отныне и навсегда Мамлеев оказывается включен в пантеон русских писателей и мыслителей XX века.
Мамлеев – не столько писатель, сколько визионер: для него описанный им мир нутряного, хтонического ужаса, таящийся за углом, рядящийся в лохмотья нормальности, – не страшный сон, не фантазм, явившийся из глубин подсознания, и уж тем более не хитро завернутая метафора нашей сегодняшней жизни. Отношения Мамлеева с созданной им реальностью заставляют вспомнить знаменитое эссе Василия Розанова о Гоголе и Лермонтове. Если верить Розанову, великий прозаик и великий поэт оставили так мало следов в реальной жизни потому, что в действительности жили не здесь, но на границе миров – нашего, обыденного, и того, контуры которого проступают в их творчестве. Этот второй мир – миражный, страшноватый и волнующий – был для них подлинным, куда более важным, чем тот, где им приходилось существовать. Нечто похожее можно сказать и про Юрия Мамлеева: сдержанный, нарочито тихий человек в знаменитых желтых очках, ни разу за всю свою долгую жизнь не ставший персонажем скандала или, как теперь принято говорить, «общественной дискуссии», был не столько изобретателем, сколько первооткрывателем мира хаоса и мрака, не художником, но сталкером. Созданный им мир таится где-то во мраке – и теперь, когда Юрия Витальевича больше нет с нами, некому стать нашим Вергилием в этом аду (не случайно, кстати, американское название «Шатунов» – «Небо над адом»). Но, по крайней мере, благодаря Юрию Мамлееву у нас осталось знание о нем – и довольно подробная карта.
Елена Чудинова
Мечеть Парижской Богоматери
Остается только гадать, о чем думали люди из издательства «Яуза», включившие «Мечеть Парижской Богоматери» Елены Чудиновой в самую попсовую свою серию «Войны будущего» и закатавшие ее в пеструю обложку, однозначно намекающую на принадлежность содержимого к жанру трэш-боевика. Еще сложнее понять тех, кто немедленно после появления «Мечети» на книжных прилавках принялся бурно негодовать по поводу содержащихся в романе антимусульманских выпадов и беспокоиться о том, что теперь, дескать, ультрашовинистские и ксенофобские идеи итальянской журналистки Орианы Фаллачи обрели популярную, доступную любому люмпену и потому особо опасную форму.
В обоих случаях мы имеем дело с заведомо неверным позиционированием. Во-первых, книга Чудиновой не имеет отношения не только к трэш-боевикам, но и к массовой литературе вообще. И, во-вторых, ни о какой «популяризации» антиисламских взглядов Фаллачи речи в данном случае быть не может: «Мечеть Парижской Богоматери», конечно, целиком построена на идеях, высказанных «неистовой Орианой» в ее знаменитом памфлете «Ярость и гордость», однако если кого из двух дам и можно считать «популяризатором», ориентирующимся на люмпенскую массу, то уж точно не Чудинову.
«Мечеть Парижской Богоматери» – книга медленная, суховатая, скучная, как будто специально избегающая заигрывания с массовыми вкусами и требующая от читателя немалой эрудиции и усидчивости. Два типа примечаний (обширные комментарии в конце книги плюс постраничные сноски, объемом едва ли не в половину основного текста), пространное авторское послесловие, обилие трудных слов, непонятных среднестатистическому обывателю, и мелких частностей религиозной жизни Европы XX века, описанных с немыслимыми и с точки зрения развития сюжета совершенно ненужными подробностями, – всё это превращает роман Чудиновой в чтение, мягко говоря, непростое.
Сюжет, впрочем, имеется – довольно складный, но, увы, реализованный на скорую руку и с использованием картона, папье-маше и прочих недорогих материалов. Итак, середина XXI века. Мир расколот: с одной стороны Еврабия – Европа, сгинувшая под игом исламистской экспансии, униженная и полностью лишившаяся собственной культурной идентичности. С другой – православная Россия с несколькими своими сателлитами, с переменным успехом обороняющаяся от исламских фанатиков. С третьей – счастливая далекая Австралия, сохранившая традиционный европейский уклад и всё более напоминающая сказочные «острова блаженных». Однако хрупкое равновесие вот-вот будет нарушено: евро-исламисты готовятся перейти в наступление, и первым их шагом станет уничтожение на территории Европы христианских гетто, в которые были согнаны те, кто отказался смириться с новым порядком. Но не всё потеряно: в Париже злодеям-ваххабитам противостоят повстанцы. Это герои нового французского Сопротивления, ведомые загадочной Софией Севазмиу (очевидно, списанной с пресловутой Фаллачи), а также последние уцелевшие католики-традиционалисты. Чтобы не допустить массовой гибели своих соплеменников и окончательного попрания всех святынь европейской цивилизации, им предстоит совместно осуществить акт устрашения мусульман, беспрецедентный по своему размаху, – взорвать поруганный Собор Парижской Богоматери, превращенный при новом порядке в мечеть, но перед этим отслужить в нем полноценную католическую мессу.
Сюжет, однако, важен для Чудиновой примерно в той же мере, что и для писателей XVIII века, облекавших в форму романа свои философские трактаты. Иными словами, он служит не более чем условным каркасом, на котором закреплено разноцветное полотнище идеологии. Идеология же эта вкратце такова: исламская экспансия представляет безусловную опасность для европейской культуры. Опасность эту усиливает индифферентность большинства европейцев к краеугольному камню европейской цивилизации – христианству, и наиболее в этой связи опасен экуменизм, признающий равенство всех религий, а также реформаторские течения внутри католицизма. Современные европейцы своей мягкотелостью сами провоцируют агрессоров, и если курс европейской политики в ближайшее время не изменится, Европа обречена. Наиболее отвратительными фигурами в этой связи оказываются «ренегаты», подобные покойному Иоанну Павлу II и отцу Александру Меню, а наиболее симпатичны автору лидер католиков-традиционалистов архиепископ Марсель Лефевр, многократно упомянутая Фаллачи и иже с ними.
Какой бы несимпатичной ни выглядела идеология, лежащая в основе «Мечети Парижской Богоматери», она заслуживала бы, по меньшей мере, грамотного и содержательного ответа – если бы не одно мелкое обстоятельство. Елена Чудинова, дама неглупая и, судя по всему, изрядно образованная (в тексте угадываются аллюзии на классиков религиозной мысли от Фомы Аквинского до Честертона и от Бердяева до Маритена), не может при всем том противостоять соблазну бытовой ксенофобии, которая становится одним из подспудных двигателей ее романа. В результате этого мелкого бесовского наваждения вся философия, весь пафос, вложенный Чудиновой в книгу, немедленно претерпевает жестокую уценку. О чем можно всерьез говорить с автором, объявляющим всех греков – хитрецами и безнадежными эгоистами, поляков – моральными уродами, «практически неспособными на великодушие», евреев – шумными и жадными болтунами, турок – потливыми, глупыми и неопрятными толстяками, албанцев – грязными шакалами-трупоедами, а негров – бессмысленным быдлом?.. Даже эпизодический персонаж – омерзительная пособница чеченских террористов – оказывается кем бы, вы думали? Ну конечно же, эстонкой – безжалостной и безэмоциональной, как все эстонцы.
Именно эта откровенная дешевка, противная желтизна, внезапно проступающая сквозь сложную и даже по-своему изысканную ткань романа Чудиновой, мгновенно выводит его создательницу за рамки культурного поля, на котором возможны какие бы то ни было равные дискуссии. Один неверный шаг – и вот уже «Мечеть Парижской Богоматери» не вызывает ничего, кроме брезгливости. Впрочем, возможно, мелочная, постыдная, почти физиологическая неприязнь к инородцам – это просто непременное свойство всех тех, кто любит поговорить о «симметричном ответе» исламским фанатикам-террористам, о необходимости сохранения собственной культурной идентичности перед лицом иностранной экспансии и о несравненном величии европейской культуры, способной дать сто очков форы любой другой. Что называется, поставляется в комплекте.