И шаг мой верен, и шаг мой бесстрашен,
и отступает пред нами волна.
Иду за тобой, иду, как святой,
сквозь горечь пустыни — иду за тобой.
Иду я, иду за тобой — и это
великая правда, иное — ложь.
Иду я без свечки, иду я без света,
но впереди меня ты идешь.
Иду за тобой — и это значит:
верю — тебе и люблю — тебя,
и в мире не может и быть иначе,
и волны под нами горчат и рябят.
Иду за тобой, иду, как слепой
в цветущей степи — иду за тобой.
Над городами и селами пролетела благая весть:
Этой ночью господень ангел спустился с небес,
Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,
Никакого хитрого плана нет и не будет.
Никого не накажут за недостаточность веры,
Каждый сам себе после смерти отмерит меру.
Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,
никакого ада, помимо личного, вовсе нет».
И слова его падали наземь багровыми листьями,
И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,
Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,
И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,
И отняли крылья его, и на землю их побросали,
И топтали ногами в земле и сале,
Заново из ничего себе ад создавали.
маленький человек
разбивает об асфальт колени,
ревет, и ползет, и плачет,
и кричит: «Мумуля муя»,
и стоит на дворе третий год его бытия
и летит тополиный пух — самый белый и летний.
взрослый человек
в одиночной палате в больнице,
обхватив себя за колени, плачет багрово,
повторяет: «Мумуля муя»,
и дрожит, и боится, очень боится,
что она не придет снова.
за пятьсот километров и пять блокпостов
пожилая мама слышит взрослого человека,
и встает, и едет на автовокзал, и просто
приезжает к нему сквозь пятьсот километров снега
и привозит
банку сока, и брошку, и цветик аленький.
и отступают больница, тоска и страх.
ненадолго большой человек
становится снова маленьким,
уютно помещая голову
у мамы в руках.
выгоревшая дотла — ни единой живой нити,
каждым словом и каждым движением я говорю:
«любите меня, пожалуйста, очень любите,
любите меня, потому что я уже не горю,
потому что больше некому, кроме бездомных кошек,
кроме чужих собак и чужих детей».
в церкви мне сказали, чтобы я насыпала крошек
птицам за своего любимого, чтобы ему в скрещенье путей
было легче выбрать дорогу. я сыплю. птицы
подлетают ко мне все ближе, клюют с руки.
в церкви мне сказали, что нужно долго молиться,
но мои молитвы отравлены и горьки.
и дыра в моей груди размером с туманность
какой-нибудь андромеды
или просто размером с меня, и в эту дыру я сыплю малую малость —
любовь незнакомого зверя, тепло огня,
улыбку прохожего, запах лугов некошеных,
пузатые луны, прозрачные севера льды.
здесь южный город, здесь много бездомных кошек.
я стараюсь, чтобы на всех хватило еды.
Иногда я хочу тебя не любить, ну хотя бы несколько дней. Помолчать; с радаров уйти; не быть, чтобы было спокойнее и черней. Пусть другие вместо меня скорбят, я хочу не думать, не видеть снов. Иногда я хочу не любить тебя.
Это злее сожжения и оков.
Я несу любовь, словно Вечный Жид по земле непрощенье свое несет. И века идут, и земля дрожит, на меня одну навалилось все, не снести, не сдюжить и не прожить.
И мои друзья разбивают лбы, и ложатся в землю гробы. Иногда любить означает быть. Иногда я хочу не быть.
Темнота мурлычет: скорей, смелей, это просто, я здесь, я тут.
Но идет весна по моей земле, абрикосы на ней цветут.
И летит Земля, и она поет, продолжается время на ней (иногда я хочу отдохнуть от нее, ну хотя бы несколько дней). Продолжается время, и с ним — Земля, и уходит листва в перегной.
Потому-то быть продолжаю я, и любовь моя вместе со мной.
Человек говорит: «Я хочу домой», и идет домой. И идет по черной дороге, неся с собой свое сердце с огромной рваной дырой.
И вокруг происходят болота и темнота. Человек приходит в квартиру, гладит кота, ставит чайник, подходит к окну с трудом. И понимает, что это не дом, совсем никогда не дом.
Человек говорит: «Уже много лет я не знаю дома, иду на свет, я ищу свой дом, но найти не смог». Человек выходит наружу — в бруснику, мох, в бесконечную расплавленную тишину. Человек идет, как камень идет ко дну.
И приходит в город, где ярко горят огни. И живет среди них, как таблетки, глотая дни. И друзья смеются, и хлопают по плечу. «Это не дом, — говорит человек, — я не могу, не хочу.
Я долго думал, что время мое придет. Я думал, что дом — это там, где кот. Я думал, что дом — это там, где друзья и свет. Я думал, что дом — это там, где тепло, но нет».
Человек идет, как камень идет ко дну, и ложится в могилу, думая: «Я усну. Ну теперь-то я дома, зароюсь в мягкую тьму», но он ждет и ждет, а сон не приходит к нему.
И покой недоступен, и сон никогда не дан. Он встает, и идет туда, где плещется океан. И океан смыкается над его головой. И человек говорит: «Я пришел домой». И цветные рыбы плывут под его рукой.
«Это — мое «люблю», — говорит человек, — это мое «домой». И дыра в его сердце омыта морской водой. И любовь его больше земли и небес, и его «домой» наконец-то здесь. И друзья, и город, и кот наконец-то здесь. «Я искал тебя, — думает он, — столько дней и лет». И сквозь толщу воды к нему прикасается свет.
мама,
я умираю, мама,
во мне слишком много любви, мама,
она разрывает меня изнутри,
как отраженье, ломающее амальгаму,
чтобы выйти на свет, посмотри,
мама,
эта любовь бьется во мне, как птица,
как птенец, ломающий скорлупу яйца,
я умираю, мама, а она длится,
продолжается без конца.
и ничего больше нет, кроме нее, нет,
и она нарастает во мне, звеня.
свет внутри меня, мама, оглушительный свет,
его слишком много внутри меня.
холодно вокруг меня, мама, зима вокруг,
и внутри меня термоядерное тепло.
обледеневших веток холодный стук,
не повезло тебе с дочкой, не повезло,
мама,
я умру вот так же — зимой,
распятая посреди января,
среди ягод рябины — обледеневшей, сухой,
посреди каленого серебра.
и тогда любовь моя
выйдет наружу, на свет,
и станет горячее звезд и больше планет,
и растопит снег и залежи льда,
и смерти не будет рядом с ней никогда.
прости меня, мама,
ты хотела, чтоб я была хорошей девочкой
и чтобы меня не коснулась беда.
а я лежу на дне лодки, а лодка моя плывет,
а я гляжу в серебристый северный небосвод,
а мне нисколько лет, я песок и камни,
я рыжая глина, я черные влажные корни,
а лодка плывет, и я касаюсь воды руками,
и вода заливается синим и черным.
а лодка плывет на север, к северному сиянию,
а я есть никто, и я есть любовь, не более и не менее,
и руны легли перевернуты, мол, не смотри заранее,
поскольку отныне ты заслужила прощение,
поскольку кто истинно любит, более неподвластен
никакому року, никакому предначертанию, поскольку кто любит, тот выше смерти и страсти,
того не собьют повороты и травы дурманные,
поскольку кто любит, тот более не течение,
тот лодка, и берега, и небесный ветер,
и вот эта вода, глубокая, темная, пенная,
и еще человек, у которого взгляд светел.
лодка моя плывет, и я человек, и сосна, и камень,
я плыву на северо-запад, и у запада рот оскален,
и вокруг происходит вода и небо, и течет сквозь меня свет,
какой есть любовь и вечность, какому нисколько лет.
Тяжелее всего — по утрам за плечи,
вытаскивать себя изо сна в смерть,
напоминая: дальше не будет легче,
но планов много, и надо успеть.
Половина меня смеется и собирается,
раздает шмотье, собирается на войну,
Я такая скотина, что везде прорывается
думала, что сдохну, но еще протяну.
Половина меня во тьме, за гранью,
половина меня мертва, и ей там неплохо,
ну а если в целом, то стою вот, не умираю,
дел по горло от вздоха до вздоха.
Мой любимый обнимает ту меня, что мертва,
говорит со мной, и я слышу его слова,
на изломе мертвого моего плеча —
его мертвая ласковая рука,
я целую его, говорю: забери, мол, меня сейчас,
а он говорит: подожди пока.
Море между нами, огромное море.
Он стоит на дне бесконечного океана,
и над ним колодец света, и в нем проплывают рыбы,
проплывают в бесконечном цветном просторе,
и он смотрит вверх, в этот свет, и светло и странно,
и проходит свет сквозь толщу зеленой глыбы.
Я парю в пустоте, и вокруг меня только это
небольшое окошко, источник света,
в каковой он смотрит, и мы с ним видим друг друга,
и вокруг ничего — ни времени, ни пространства.
Море между нами, и тело его туго,
и огромна его вода, никак не прорваться.
Он стоит на дне океанской бездны, не помня лица,
он глядит наверх, с трудом различая меня.
Но пока я помню о нем — окну не закрыться,
проплывают рыбы, серебриста их чешуя,
свету не прекратиться, не оставить его в темноте.
Мой хороший, я буду держать для тебя окно.
Мой хороший, я буду гореть свечой во тщете,