Наступает великий миг: избиратель ставит свой крестик. Мы в душе хотим оказаться рядом с ним; он действительно проголосовал «нет». Хотя этот акт является точкой пересечения фикций, которые мы еще хотим исследовать: выбор, избиратель, предвыборные плакаты, но они являются ярлыками для совсем других вещей и процессов. Это загадочные картинки. В своем подъеме диктаторы живут большой частью за счет того, что еще нельзя расшифровать их иероглифы. Затем они находят своего Шампольона. Пусть он и не возвращает старую свободу. Но, все же, он учит правильно отвечать.
Создается впечатление, что наш человек вошел в ловушку. Это делает его поведение не менее достойным удивления. Хотя в случае его «нет» речь и не идет об изъявлении за безнадежное дело, тем не менее, оно будет воздействовать дальше. Однако там, где старый мир еще купается в отблесках вечернего солнца, на прекрасных склонах, на островах, одним словом, в более мягком климате, этого не заметят.
Там произведут впечатление 98 других голосов, которые были отданы из 100. И так как давно и все более глупо празднуют культ большинства, 2 % просто не заметят. Они, наоборот, сыграют роль, чтобы сделать большинство наглядным и подавляющим, тогда как при 100 из 100 большинство отпало бы.
Итак, в странах, в которых еще знают настоящие выборы, этот успех сначала вызовет удивление, внимание, а также зависть. Если воздействие успеха станет заметно и на международном уровне, эти чувства могут резко смениться ненавистью и презрением. Также и тогда, в отличие от Бога перед Содомом, не обратят внимание на двух праведников. Будет звучать протест, что там, мол, все стали на сторону зла и потому созрели к заслуженной гибели.
5
Теперь мы хотели бы отбросить 98 % и обратиться к двум остальным, как к золотым песчинкам, которые мы просеяли. C этой целью мы пройдем сквозь запертую дверь, за которой считают голоса. Мы здесь войдем в одно из табуированных пространств плебисцитной демократии, о котором есть только одно официальное мнение и бесчисленные, пересказываемые шепотом, слухи.
Комиссия, которую мы здесь встречаем, тоже будет в униформе, но, вероятно, фамильярной, наполненной духом комфорта доверия. Она образована из местных представителей господствующей и единственной партии, кроме того, из пропагандистов и полицейских. Настроение подобно настроению владельца фирмы, который считает свою кассу, хотя не без напряжения, так как все присутствующие более или менее отвечают за результат. Оглашаются голоса за и голоса против — одни с благосклонным, другие со злым удовлетворением. К этому добавляются недействительные голоса и пустые листки. Наиболее неприятным будет настроение, если попадется эпиграмма какого-то остряка, как они, конечно, стали редкими. В кругу тирании не хватает юмора, как и всего другого, что сопровождает свободу, и шутка становится, все же, также тогда самой острой, если ради нее рискуют головой.
Мы можем предположить, что находимся в точке, в которой пропаганда уже довольно сильно продвинулась в ее устрашающем действии. В этом случае среди населения разойдется слух, что много голосов «против» были превращены в голоса «за». Но, возможно, этого совсем не понадобится.
Могло бы случиться даже совсем наоборот, если спрашивающий должен был бы изобрести еще голоса против, чтобы создать число, на которое он рассчитывал.
Несомненным остается то, что он дает закон избирателям, и не они ему. Вместе с тем становится заметным политическое свержение масс с престола, которое развивал девятнадцатый век.
При этих обстоятельствах уже могло бы значить много, если только один голос «против» из ста будет найден в урне. От носителя этого голоса можно ожидать, что он принесет жертву за свое мнение и за свои представления о праве и свободе.
6
Именно от этого голоса или скорее от его носителя тоже может зависеть то, что всегда грозящее нам положение термитов не осуществится. Расчет, который духу часто кажется веским, не оправдывается в этом пункте тогда, если остается хоть крохотная доля.
Мы здесь наталкиваемся еще не на настоящее сопротивление, однако, на сопротивление, которое еще не знает своей собственной силы и способа, каким его можно применить. Когда наш избиратель поставил крестик в опасное место, он сделал как раз то, чего ожидал от него могущественный противник. Это действие определенно смелого человека, но в то же время одного из бесчисленных неграмотных в новых вопросах власти. Речь идет о ком-то, кому нужно помочь.
Если на избирательном участке его охватывало такое чувство, будто он заходит в ловушку, тогда он осознавал положение, в котором находился. Он был на том месте, в котором ни одно название больше не соответствовало вещам, которые там происходили. Прежде всего, он заполнял, как мы видели, не избирательный бюллетень, а анкету, поэтому находился не в свободных условиях, а сталкивался с его органами власти. В то время как он теперь, единственный из ста, отметил крестиком «нет», он участвовал в статистике органов власти. Он, подвергнув себя совершенно несоразмерному риску, дал этим противнику желательные разъяснения. Для противника сто из ста голосов вызвали бы больше беспокойства.
Как, однако, должен вести себя наш человек, если он упускает последнюю предоставленную ему возможность выражения мнения? С этим вопросом мы касаемся новой науки, а именно учения о свободе человека по отношению к измененной власти. Это далеко выходит за наш единичный случай. Мы, между тем, хотели бы сначала рассмотреть его.
Избиратель оказывается в затруднительном положении, когда его к свободному решению приглашает власть, которая со своей стороны вовсе не намеревается придерживаться правил игры. Это та же самая власть, которая требует у него клятвы, в то время как она сама живет за счет нарушений клятвы. Он, таким образом, делает хороший вклад в мошеннический банк. Поэтому никто не может упрекнуть его, если он не поддастся постановке вопроса и скроет свое «нет». Он имеет право на это не только по причинам самосохранения, но в этом поведении также может обнаруживаться презрение по отношению к властителю, что даже еще превосходит простое «нет».
Это не значит, что теперь «нет» этого нашего человека должно пропасть для внешнего мира. Наоборот — только оно не должно появляться в месте, которое властитель избрал для этого. Есть другие места, на которых оно было бы ему значительно неприятнее — например, белый край предвыборного плаката, публичный телефонный справочник или перила моста, по которому ежедневно идут тысячи людей. Здесь короткое предложение, например, «Я сказал нет», стояло бы на самом лучшем месте.
Но молодому человеку, которому дают такой совет, нужно сообщить еще кое-что, чему учит только опыт, как, например, следующее: «На прошлой неделе на местном тракторном заводе увидели, что на стене было написано слово «Голод». Весь коллектив собрали и заставили вывернуть карманы. Среди карандашей нашелся один, на острие которого были следы извести».
С другой стороны, диктатуры под их собственным давлением открывают ряд слабых мест, которые упрощают нападение и сокращают требующееся для этого время. Так, если продолжать наш пример, вовсе не нужно даже писать целое вышеупомянутое предложение. Одного словечка «нет» было бы достаточно, и каждый, взгляд которого падал бы на это, точно знал бы, что это должно значить. Это знак того, что подавление удалось не полностью. Как раз на однообразном фоне символы вспыхивают особенно ярко. Серым площадям соответствует сгущение в самом тесном пространстве.
Знаки могут встречаться как цвета, фигуры или предметы. Там, где они несут характер букв, письмо возвращается к иероглифическому шрифту. Тем самым оно получает непосредственную жизнь, становится иероглифическим и теперь вместо того, чтобы объяснять, предлагает материал для объяснений. Можно пойти еще дальше с сокращением и оставить одну единственную букву вместо «нет» — например, предположим, букву W. Это могло бы означать тогда, например: Wir (мы), Wachsam (бдительный), Waffen (оружие), Wolfe (волки), Widerstand (сопротивление). Это также могло бы означать: Waldganger (ушедший в лес, партизан).
Это был бы первый шаг из статистически контролируемого и управляемого мира. И немедленно возникает вопрос, достаточно ли силен, все-таки, отдельный человек, чтобы пойти на такой риск.
7
В этом месте нужно учесть два возражения. Можно было бы спросить, бессмысленно ли все же одно отмеченное на избирательном бюллетене возражение? На высокой нравственной ступени предвзятых сомнений нет. Человек высказывает свое мнение, перед каким форумом это бы ни происходило. И он также осознает и принимает возможность своей гибели.
Этому нельзя возражать, хотя требование этого практически означало бы искоренение элиты, и бывают даже случаи, в которых такое требование представляется злонамеренно. Нет, такой голос не может пропасть, хоть его и отдают в безнадежной ситуации. Как раз это и придает ему особое значение. Он не поколеблет противника, все же, он изменяет того, который решался проголосовать именно так. До сих пор он был носителем политического убеждения среди других — по отношению к новому применению насилия он станет борцом, который принесет непосредственную жертву, возможно, станет мучеником. Это изменение не зависит от содержания его убеждения — старые системы, старые партии будут изменяться вместе, если дойдет до встречи. Они не вернутся вновь к унаследованной свободе. Демократ, который проголосовал за демократию одним своим голосом против 99 других, тем самым не только вышел из своей политической системы, но и из своей индивидуальности. Воздействие этого выйдет тогда далеко за мимолетный процесс, ибо после него больше не может быть ни демократии, ни индивидуума в прежнем смысле.
Это причина, по которой многочисленные попытки римских цезарей снова вернуться к республике потерпели неудачу. Республиканцы погибли в гражданской войне, или они вышли из нее измененными.