— Что случилось? — спросила она растерянно.
— Ничего, — как можно мягче проворчал Никита. Вид Ирины — доверчивый, беспомощный, незащищенный — неожиданно вызвал в нем чувство жалости и сострадания. — Ничего, — повторил он и подумал, что у этой девчонки в жизни, наверное, будет все, кроме счастья. — Он осторожно взял из протянутой руки конверт, поблагодарил и направился к выходу.
Ирина захлопнула за ним дверь и прильнула к глазку. Она увидела, как Никита развернул записку, прочитал, как лицо его мгновенно озарила счастливая улыбка и как он, высоко подпрыгнув и взмахнув руками, словно футболист, забивший решающий в матче гол, через три ступеньки помчался вниз. Ирине стало необъяснимо грустно. Она вернулась в комнату и, не глядя на Виктора, чувствуя какую-то странную неловкость, принялась молча расчесывать волосы.
— Зачем тебе что потребовалось? — сухо спросил Одинцов.
— Что?
— Афишировать наши отношения.
Ирина хотела что-то возразить, но вместо этого уткнулась в подушку и заплакала.
ГЛАВА XI
Никита прислушивался к оживленному гулу в летной комнате. Спорили главным образом вернувшиеся из полета. Осунувшиеся, взлохмаченные, с разгоряченными лицами в потеках пота на щеках, они неистово размахивали руками, изображая только что прошедший на высоте бой. Правда, им можно было бы и не кричать — все было понятно по их режущим в разных плоскостях ладоням. Те, кому предстояло подняться в небо, больше слушали, чем говорили, сидели по-деловому спокойные и, сосредоточиваясь, обдумывая возможные варианты предстоящего поединка, изредка шумно вздыхали.
Мазур прошел к своему шкафчику, открыл его, чтобы переодеться, как вдруг услышал:
— Вы, по-моему, меня избегаете?
Никита рывком стащил через голову гимнастерку. Перед ним стоял Виктор. Шлемофон — на затылке, парашют — через плечо, ну, прямо хоть фотографируй: Аполлон в костюме летчика-высотника.
— Ну что вы, — возразил Никита, — полдня бегал, чтобы обнять.
— Ладно, не лезь в бутылку…
— Витька! — крикнул кто-то от дверей. — Какого черта мы тебя ждать должны?!
— Иду. — Виктор перебросил парашют с одного плеча на другое и, вдруг посерьезнев, тихо сказал: — Ты о вчерашнем не болтай: злые языки страшнее пистолета.
— Ты это о чем?
— О том, — усмехнулся Виктор и выразительно щелкнул себя по горлу.
— А-а, протянул Никита. — А я думал, на свадьбу пригласить хочешь.
— Витька! — с нетерпением окликнули Одинцова. — Автобус уйдет.
— Ну так как, договорились? — облизав пересохшие губы, спросил Одинцов.
— Иди, Витя, — с мягкой иронией в голосе проговорил Никита. — Я не футбольный комментатор. Детей мне с тобой не крестить, в паре не летать, так что можешь хоть ведрами — лишь бы на здоровье было.
В серо-зеленых невыспавшихся глазах Одинцова мелькнула тень раздраженности и непонимания. Он похлопал себя по груди, хотел что-то сказать, но, очевидно передумав, махнул рукой и убежал.
Никита сокрушенно вздохнул, быстро переоделся и, получив парашют, отправился к стоянке своего самолета.
Алик, еще издали завидев фигуру друга, заорал:
— Мазур! Никита подошел.
— А где Баранов? — спросил он, не заметив среди присутствующих инструктора.
— Сережку повез, — сказал Алик. — Я, говорит, богомолец, сейчас из тебя дурь выбью. Вот и выбивает. — Он взглянул на часы. — Уже двадцать минут выколачивает.
— Опять правой рукой к левому уху тянулся?
— А левой к правому, — подтвердил Миша. — Истинный христианин.
О случае, когда Бойцов перепутал на тренажере руки, вскоре все забыли. Все, кроме самого Сережки. Что он левша, Бойцов скрывал самым тщательным образом. Но каких трудов ему это стоило, знал только он один. Ему пришлось заново учиться писать, чертить, рисовать, играть в волейбол и даже боксировать. Его левая — главный козырь хозяина — была тем рычагом, которым он не раз укладывал своих соперников на ринге.
Сережка победил свой недуг, но в минуты волнения он иногда забывался, и все возвращалось на круги своя. Во время первого самостоятельного вылета он снова перепутал руки. Баранов, заметив это, побелел.
— Ты что, левша? — спросил он, когда Бойцов по его приказу вылез из машины.
Сережка кивнул.
— Как же я тебя в воздух выпущу? — Баранов был и впрямь озадачен: а вдруг действительно напутает?
— Я же летал, товарищ капитан, — заканючил Сережка, и вид у него в этот момент был такой несчастный, что инструктор не выдержал.
— Лети, — разрешил он. — Только помни, чем все это может кончиться.
Сережка не подвел. Первый самостоятельный вылет он, как и Леня Коренев, провел без сучка без задоринки и заработал самую дорогую в своей жизни пятерку. На «отлично» он летал и впоследствии, но иногда все-таки срывался. Правда, никакой опасности эти срывы уже не представляли, но, как правило, приводили к неточному исполнению фигур сложного пилотажа. И это было обидно. В первую очередь для самого Сережки: досадные промахи бросали тень — и довольно густую — на его репутацию мастера техники пилотирования.
Славка, который лежал, уткнувшись носом в траву, неожиданно перевернулся на спину и, раскинув руки, задумчиво проговорил:
— Ребята, ведь через неделю отпуск… Домой поедем.
— Соскучился? — спросил Никита.
— Царская у нас природа. — Славка, словно вспомнив родные запахи, блаженно потянул носом. — А охота!..
— А у нас давно леса в порядок приведены. — Леня Коренев обиженно, словно заяц, дернул верхней губой и почесал за ухом. — Из Брянска Смоленск видать… А про охоту… Кроме уток, стрелять некого. Все перебили. Одни лоси бродят как неприкаянные.
— Пообщаться не с кем? — участливо спросил Алик.
— Не с кем, — вздохнув, согласился Леня. — Последнего волка лет двадцать назад угрохали.
— А во Франции — еще в прошлом веке, — не оборачиваясь, заметил Джибладзе.
— Ну и дураки. — Леня привстал и из-под руки посмотрел на реку, со стороны которой, ширясь и разрастаясь, медленно наползала темно-лиловая туча. — Грозовая, — сказал он и вопросительно посмотрел на Никиту.
— Прекрасно, — сказал Славка. — Дышать легче станет, а то как в парилке.
— Так ребята в воздухе!
— Не беспокойся, всех вовремя посадят — не детский сад.
— А я, парни, и лося-то в жизни не видел, — смущенно признался Алик.
— Корова и есть корова, — сказал Леня, — только еще беспомощнее. Меня как-то товарищ отца взял с собой на охоту, лицензия у него была на отстрел. Ну, быка мы быстро нашли, вернее, он сам нас нашел. Выскочил на поляну и стоит как вкопанный, а в глазах… передать не могу. И любопытство, и тоска, вот только страха не было. Поднял я ружье, а выстрелить не могу, нет сил. Убийство это, а не охота.
— Убили? — спросил Алик.
— А кто же от такого куска мяса в наше время откажется? — усмехнулся Славка. — А вообще это, конечно, безобразие. Охота — это риск. Ты выходишь со зверем один на один. Кто — кого? Ты должен его загнать, заставить сдаться, чтобы он почувствовал твое превосходство — не человека, вооруженного до зубов, а такого же, как он, зверя, только более мудрого и сильного. А когда, — Славка безнадежно махнул рукой, — волков с вертолета лупят, а белых мишек с бронетранспортеров, это, извините меня, варварство, фашизм! И не понимает человек, что этим он сам себя обкрадывает, лишает права борьбы, риска, опасности, тех качеств, которые всегда вели его вперед и которые формировали в нем путешественника и первопроходца.
— Ты прав, старик, — сказал Ленька, — первооткрыватель должен быть честен, великодушен и смел.
— Леня, так это же твой вылитый портрет, — сказал Алик, натягивая гимнастерку.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно. Меня только смущает одно: что ты собираешься открывать? Может, правда, дернешь за пределы Галактики?
Ленька промолчал. Он всегда уходил в сторону от таких вопросов. Да и не только он один. Отмалчивались в таких случаях и Миша Джибладзе, и Сережка Бойцов, и Слава Завидоиов. А ведь у каждого из них наверняка есть своя мечта, своя дорога, свой крест, который они будут нести до конца своего нелегкого, добровольно выбранного ими пути.
Никита засунул Славке в ухо травинку. Тот, чертыхнувшись, скосил на него любопытный взгляд.
— Старик, а где бы ты хотел летать?
Славка промычал что-то невнятное и перевернулся на другой бок. Но Никита не отставал.
— Ну, а все-таки? — Он легонько ткнул приятеля под ребра.
— «Где, где»! — заорал выведенный из себя Славка. — Куда пошлют, там и буду!
Славка, как и его сверстники, не страдал откровенностью. В восемнадцать лет ребята не настолько мудры, чтобы разыгрывать невозмутимость. Они еще плохо умеют скрывать свои радости и огорчения, победы и поражения, но поделиться мечтой с другом, заявить о себе во весь голос для них порой так же неудобно, как инвалиду обратиться к прохожим, чтобы помогли перейти улицу.
Север! Необжитая, нехоженая земля. Славка заболел им, когда ему исполнилось шестнадцать, и он на летний сезон завербовался в геологическую партию на Чукотку. Однажды, уйдя на охоту, Славка заблудился. Два дня, растерянный и голодный, подавленный одиночеством и тоской, плутал он по крутым отрогам Анадырского хребта. На третий день ему удалось подстрелить оленя. Подкрепившись, Славка двинулся дальше. Холмы, по которым он шел, напоминали исполинские верблюжьи горбы. В низинах было спокойнее, только вода, чавкавшая под ногами, нарушала тишину и первозданный покой природы, но на возвышениях приходилось туго. Ветер — холодный и сильный — посвистывал в голышах и редких травах, забирался за шиворот и, пронизывая до костей, напоминал о теплой палатке, горячей пище, товарищах, которым он принес столько беспокойства. Подстегиваемый отчаянием, Славка медленными рывками продвигался вперед. Вверх, вниз. Вверх, вниз. К середине дня, окончательно вымотавшись, он присел отдохнуть, повел глазами и привстал, удивленный и поверженный. Прислоненные к валунам, тихо покачивались в такт подзавывавшему ветру три самолетных винта. На всех трех — изъеденные ржавчиной металлические дощечки. Славка подошел к центральной и осторожно, чтобы не стереть выцветшую краску, провел по ней ладонью. Прочел: