— Если я вас правильно понял, вы против наказания? — проговорил Малышев.
— Я не против наказания, наказание — это тоже воспитательная работа. Я — против исключения. Иногда легче отмахнуться от беспокойного человека, чем дать ему совет, где нужно — поддержать, когда нужно — предупредить. Мазур и Бойцов выдержали испытание на прочность, доказали, что современная техника им по плечу, и я предлагаю дать ребятам возможность исправиться. Думаю, они это поймут и оценят лучше, чем исключение.
— Ну и какую меру наказания вы предлагаете? — спросил Малинин.
— Самое страшное наказание для них — отстранить от полетов.
— Они уже наказаны, товарищ генерал, — вставил Левин. — Восьмые сутки сидят.
— Сидят? — удивился Малинин.
— Сидят, — нахмурился Малышев. — Пятнадцать строгого.
— Это меняет дело, — сказал Малинин. — Два раза наказывать за одно и то же — плохой тон. — Он задумался, затем повернулся к Баранову и сказал: — Когда отсидят, зайдите вместе с ними ко мне. Нам есть о чем поговорить…
Был вечер. Сережка, который уже смирился с положением заключенного и репутацией воздушного хулигана, преспокойно спал в своем углу. «Не тревожь тревоги свои, и тревоги оставят тебя», — сказал он беспокойно шагавшему из угла в угол Никите. И заснул. Мгновенно. Он вообще любил поспать. И теперь, когда представилась такая возможность; храпел чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Никита ему искренне завидовал. И он был бы не прочь таким образом скоротать время: проснуться, выбить на нарах зарубку — еще один день прошел — и снова на боковую. Но у него ничего не выходило. Как только он закрывал глаза, на душе становилось так тягостно и тоскливо, что он моментально вскакивал и с яростью попавшейся в капкан дикой кошки принимался мерить тяжелыми шагами комнату. Алик возник в проеме двери, как привидение.
— Не спишь? — спросил он тихо.
— Как видишь… — Никита горько улыбнулся, ожидая, что и Алик улыбнется ему в ответ. Но друг остался серьезен. Его это озаботило и насторожило. — Сдала она экзамен?
— Пятерка, — кивнул Алик.
— Ты ей рассказал?
— Понимаешь, старик… — Алик вдруг замялся. — Я решил ее не расстраивать.
— То есть как это… решил? Она же еще больше волноваться будет!
Алик отвел в сторону глаза и жалко улыбнулся:
— В общем, я не мог.
Никита рванул Алика за гимнастерку.
— Что с ней? — И голос его был так глух и безжалостен, что Алик не выдержал, нарушил данное Славке слово молчать.
— Нога сломалась, — сжавшись, пролепетал он.
— Нога?!
— Да не ее, самолетная…
Никита молча опустился на нары. Он почувствовал такую усталость, какую не испытывал после самых жестоких перегрузок, когда земля вздыбливается, поворачивается вокруг своей оси и все сливается в неудержимом вращении. У него защипало кончики пальцев, точно он отморозил руки. Никита поежился и только тут услышал страшно далекий, приглушенный расстоянием голос:
— Да ты не волнуйся, ну, побилась слегка… С кем не бывает? Отделалась одними царапинами…
— Где она?
— В больнице.
— В какой?
— В первой.
— Отделение?
— Хирургическое.
— Снимай ремень! Алик молча подчинился.
— И сиди здесь. Я вернусь. Скоро. До смены караула. — Никита опрометью бросился за дверь.
Курсант его даже не окликнул. Он, видимо, принял его за Черепкова и, довольный тем, что это непредвиденное свидание так быстро и благополучно закончилось и ему не нагорит, осторожно задвинул засов.
Сережка продрал глаза и недоуменно посмотрел на понурую фигуру Алика.
— А тебя за что?
— Понимаешь… — Алик развел руками.
— Кажется, понимаю. — Сережка вытащил из тайничка под окном сигарету и закурил. — Как дело было?
Алик рассказал.
— Да-а… — протянул Сережка, когда Алик поведал о случившемся. — Закон бутерброда знаешь? Падает всегда маслом вниз. Так вот, если Никиту вытурят из училища, это будет на твоей совести. Запомни. И объясни все Славке. Он что-нибудь придумает.
Алик нервно потер подбородком плечо и, нахмурясь, бросил на друга вопросительный взгляд.
— У него, не в пример некоторым, голова на плечах, а не кочан капусты, — пояснил Сережка.
Никита, держась в тени деревьев и стараясь никому не попадаться на глаза, пробрался к общежитию аэродромного персонала. Ему до зарезу требовался Леха Безуглов. Только он мог его выручить в данной ситуации. Во-первых, Леха был не трепло и на все курсантские выходки смотрел сквозь пальцы, а во-вторых, у него был мотоцикл, мощный «Юпитер», которым и решил воспользоваться Никита.
У Лехи было хорошее настроение. Он по случаю воскресного дня сходил в баню, крепко попарился и сейчас разгоряченный сидел за столом в майке и ужинал.
— Здравствуй, — сказал Никита, входя в комнату.
— Здорово, если не шутишь. Садись, чайку попьем. Варенье домашнее.
— Я к тебе по делу.
— Выпей, тогда и поговорим. — Леха невозмутимо улыбнулся. — Хорошее варенье.
— Некогда, Леха, — взмолился Никита. — Выручи, век благодарен буду.
— Сколько тебе? — Леха полез в карман за бумажником.
— Да не денег мне, мотоцикл. Часа на полтора. Безмятежные Лехины глаза недоуменно расширились, и он вдруг сказал:
— А тебя ж посадили.
— Леха, нужно, — чуть не взвыл Никита. — Беда у меня!
Леха достал из брюк ключи и бросил на стол.
— В сарае. Только не разбей.
Никита гнал мотоцикл, словно самолет на взлет. Придорожные деревья, телеграфные столбы мелькали призрачными видениями, все летело в стремительную белую мглу, рассекаемую резким, судорожным от рывков машины, узким лучом света фары. На колдобинах и ухабах мотоцикл подбрасывало и заносило. Никита, чтобы не вылететь из седла, всем корпусом подавался вперед, чуть притормаживал и снова до отказа выжимал газ. «Скорее, — торопил он сам себя. — Я должен ее увидеть». Немедленно, сию секунду». Его подхлестывали боль и нежность к любимой, страх и неверие в россказни Алика. Царапины, ушибы! Он-то летчик, его не проведешь, он знает, что такое самолетная авария!»
После грохота и рева мотоциклетного двигателя тишина больничных покоев показалась Никите нереальной и неправдоподобной.
— Мне необходимо увидеть Жихареву, — сказал он в приемной.
Медсестра устало подняла голову и осмотрела его долгим подозрительным взглядом. Ее, очевидно, смутил вид Никиты: заляпанные грязью гимнастерка и сапоги, мокрое от пота, осунувшееся лицо и лихорадочно блестевшие, расширенные зрачки.
— А вы ей, собственно, кто? — спросила она озадаченно и взглянула на часы. — У нас прием до восьми, а сейчас…
— Муж! — выкрикнул Никита. — Она разбилась!..
Что больше подействовало на сестру — окрик или магическое слово «муж», никто из присутствующих в приемной не понял, но только она молниеносно раскрыла журнал, и ее тоненький указательный палец быстро заскользил по графе с фамилиями поступивших больных.
— Что с ней? — не выдержал Никита.
— Не волнуйтесь, — уже мягче произнесла сестра. — Легкое сотрясение мозга и вывих плечевого сустава.
Никита облизал пересохшие губы и дрожащим голосом спросил:
— Можно мне ее увидеть?
— Только не задерживайтесь, — после некоторого колебания ответила сестра. — Возьмите халат.
Татьяна спала. Никита осторожно присел на краешек постели, поправил съехавшее набок одеяло и непроизвольно погладил Татьяну по волосам. Она открыла глаза, виновато улыбнулась и протянула ему руку. Рука была слабой и горячей. Никита даже почувствовал, как пульсирует в ней кровь. Он нагнулся и поцеловал ее в запястье.
— Больно?
Татьяна покачала головой.
— Зачем ты прибежал? Ведь тебе влетит. Или ты отпросился?
— Отпустили, — соврал Никита. — Только ненадолго.
— Ну, иди. — Татьяна снова улыбнулась, нежно и ласково. — Меня через неделю уже выпишут, и мы с тобой увидимся. Дома. Как твои дела?
— Нормально, — сказал Никита, с тоской подумав о своем идиотском положении: «Надо выпутаться. Во что бы то ни стало. Иначе… Что я скажу тогда Татьяне?»
Никита украдкой, чтобы не заметили другие больные, неловко ткнулся ей в губы и вышел.
Мотоцикл стоял у подъезда. Никита глубоко и облегченно вздохнул, закурил и, откинув ручку стартера, запустил двигатель. И вдруг услышал:
— Мазур!
Он обернулся. Перед ним стоял его непосредственный начальник капитан Левин. Никита похолодел. Только сейчас, сидя у Татьяны, он думал о том, как бы выкрутиться из этой истории… И вот на тебе, все лопнуло, как мыльный пузырь: побега с «губы» ему не простят.
— Мне тебя бог послал, — обрадовался Левин, залезая в коляску. — Гони. В часть. Я опаздываю. Понимаешь, — продолжал он, когда Никита тронул машину с места, — заказал междугородную и забыл. А разговор важный. — Вдруг лицо его вытянулось, и он посмотрел на Никиту так, как смотрят на явившегося с того света: — Мазур… а ты же на «губе»!
Никита хмуро кивнул.
— А каким же образом ты оказался в городе?
— У меня… жена… — Никита проглотил застрявший в горле ком.
— Насколько мне известно, вы не женаты, — обрезал Левин.
— Мы собирались, — промямлил Никита, но, взглянув в глаза капитану, вдруг с неоспоримой ясностью понял, что ничто и никто на этом свете ему уже не поможет. Какое кому дело до его любви и чувств? Ромеоджульеттовские времена канули в вечность, любовные страдания так же смешны, как похождения Остапа Бендера. И все его объяснения, человека военного, чья жизнь подчинена дисциплине, заданиям, полетам, будут глупы и наивны и похожи на лепет набедокурившего ребенка.
— Так зачем ты удрал в город? — снова спросил Левин. Голос его был крут и жесток, как стальной обруч, стягивающий бочку.
— По делу.
— Может быть, объяснишь, по какому? Никита потупился.
Левин улыбнулся, но так, что Никиту передернуло.
— Мне кажется, что вы любите свою профессию, Мазур, — сказал он вкрадчивым и тихим голосом, и эта елейная интонация сразу же заставила Никиту насторожиться и подумать о том, что Левин располагает информацией о его личности гораздо более обширной и достойной внимания, нежели его неофициальная прогулка в город. — Начальник училища несколько раз справлялся у меня о ваших успехах. — Слово «ваших» Левин произнес особенно отчетливо и раздельно, вложив в него свой, какой-то тайный и одному ему понятный смысл.