Был бы рядом кто-нибудь родной, с кем можно было бы поспорить, обсудить те самые краеугольные проблемы… Так нет, сын с ними давно не жил, зарабатывал на хлеб с паюсной икрой, пристроившись программистом в какой-то фирме там, за океаном. Была у него своя жизнь, Тимофею непонятная. Иногда даже возникало подозрение, что это не его сын. Вслух, конечно, Тимофей таких крамольных мыслей не высказывал, но иного оправдания поступкам сына он не находил.
После того, как, наконец, остался один, главной отрадой для него стали прогулки по лесу. Да, там совсем другое дело, уж там точно, самая что ни на есть идеальная, ничем не осквернённая власть, искренняя и задушевная. Потому что сам решения принимаешь и сам за исполнением следишь. К тому же полная свобода – хоть голышом бегай по траве! Ни воров тебе, ни лицемерных политиков, ни проституток, ни алчных богатеев и чиновников. Тишина, даже собак не слышно.
Однако вечно скитаться по лесу он бы не смог. Время от времени надо было возвращаться к людям. Не потому, что Тимофей жизни без общества не чаял, но всё же интересно было, что там и как? А вдруг что-нибудь да к лучшему изменится. Вот ведь стараются, указы издают, заполняют прилавки заграничным барахлом, качают газ и нефть в Европу. А зачем? Что существенного это может изменить в их жизни? К примеру, твердят ему про очередной какой-то «изм», будто мало он видел этого добра за прожитые годы. Нет, с пеной у рта убеждают, что вот оно – то именно, чего так долго ждал. То самое, что приведёт к долгожданному и длительному процветанию. То есть радуйся, что почти дождался! Только потерпи ещё чуток. Ну а ждать-то сколько ещё можно?!
Вообще, люди, свято верящие в истинность неких идей и потому считающие своей обязанностью и правом убеждать в этом прочих граждан, с недавних пор вызывали у него тошноту или хотя бы вежливую, но снисходительную улыбку. Ну можно ли в наше время верить во что-нибудь, если сегодня положил все сбережения в банк, а назавтра приходишь и тебе вежливо так говорят: «Всё! Лавочка закрыта». Хочешь – судись до посинения, а нет, так можешь и повеситься на дверном крюке.
К слову сказать, после прогулок по лесу возникла у Тимофея некая мечта. Ну не мечта, а так, пожелание такое вроде. Да и то, правду сказать, вспоминал об этом Тимофей лишь иногда, когда его чем-то уж очень допекут. Так вот, неплохо бы перебраться в какую-нибудь глухомань. Купить домишко на отшибе, завести корову и кур. А почему нет? Ох, и славно зажил бы! Кругом благодать. Весь день, практически, на свежем воздухе, на природе. Смущало одно – к городу он словно бы прирос всеми своими болячками и мозолями. И никуда отсюда ему уже не деться, хоть матерись, хоть плачь! Нет, к жалобам на судьбу, к бессмысленным рыданиям Тимофей не был расположен. Но вот случилось то, что напрочь перевернуло его жизнь.
Если бы заранее знать, чем всё это может кончиться, то уж, наверное, не стал бы он мелочиться и прямиком пошёл в райисполком. Только ведь райисполкомов теперь нет, а что там такое вместо них образовалось, он не знал. Да ему и не интересно было. Пенсию платят, всё ж какая-никакая прибавка образуется к зарплате – и то хорошо! А больше ничего ему от них не надо.
В общем, был самый обыкновенный, заурядный день. Да, кажется, это была суббота. Скорее по привычке, чем по надобности, с утра стал наводить порядок в доме – ну, как положено, мыл, чистил, подметал. А после обеда пришёл сосед с четырнадцатого этажа и стал агитировать за снос забора. Группа инициативных граждан предлагала ликвидировать решётчатое ограждение, которым был обнесён их дом.
Кому первому пришло в голову соорудить вокруг дома забор, он не знал. И на собрании жильцов по этому поводу тоже не был. Просто однажды, возвращаясь вечером домой с работы, обнаружил на привычном пути через лужайку непреодолимую преграду, из-за чего до подъезда добираться пришлось кружным путём.
Тимофей Петрович был, конечно, против забора. Эта железная решётка ущемляла его самосознание, грозила превратить жизнь в нескончаемую череду открываний и закрываний калитки, в оголтелый её скрип, в нудные и бесполезные препирательства с охраной, если поздно возвращаешься домой. И вообще, в воображении возникали самые неуместные, самые жуткие и неприемлемые аналогии. Только сторожевой вышки с пулемётом не хватало!
Впрочем, доводы защитников забора тоже впечатляли. Вы только представьте, говорили они ему, что по ночам здесь будет собираться «тёплая» компания и распевать под гитару разные там песни. Не дай Бог, и до похабщины как-нибудь дойдёт.
Почему «не дай Бог», Тимофей так и не понял. Старые песни он любил, только слова постепенно забывались. Да и сомнительного содержания частушек Тимофей когда-то много знал. Помнится, в молодости часто навещал подругу в театральном общежитии. Так вот однокурсник её, сын известного прежде то ли композитора, то ли кавалериста, развлекал публику тем, что патриотические тексты песен своего папаши напрочь перевирал, добавляя в них немалую толику матерного смысла. От смеха публика стонала. Тимофей тоже посмеивался, хотя ничего смешного в том не находил. Просто не хотел выглядеть чужаком среди будущей артистической элиты.
Ну а пока Тимофей Петрович предавался воспоминаниям, защитники забора продолжали агитировать. Летним днём, говорили они, к нам в озеленённый собственными руками скверик будут собираться все окрестные мамаши со своими детьми. Благо, есть чем полюбоваться и на чём культурно посидеть. Так что собственным нашим заслуженным жиличкам попросту не останется во дворе никакого места. Что тут скажешь? Пожилых жиличек Тимофею было жаль, хотя ни с одной из них он не водил знакомства. Вроде незачем было, да и не любитель он потрепаться просто так.
Вообще-то, Тимофей Петрович считал, что с этим домом ему очень повезло. Люди здесь жили образованные, что называется, умственных профессий. Например, был дрессировщик кошек и котов. Изредка встречая его в лифте, Тимофей замирал от неведомо откуда появлявшегося страха. Кто его знает, какими методами он пользуется? А вдруг возьмёт, да и загипнотизирует. Чего доброго, встанешь на четвереньки и начнёшь мяукать. Или, не дай Бог, заставит кошечку к себе для проживания принять. Кстати, интересно было бы узнать, какова судьба тех кошек, что со временем выходят у него в тираж? Увы, разъяснения на сей счёт Тимофей так и не дождался, потому что дрессировщик вскоре съехал – видимо, более приличных соседей подыскал, то же из разряда любителей котов. Здесь-то их не очень жалуют, предпочитают комнатных собачек.
В общем, хоть и считал Тимофей себя человеком необщительным, но всё же приятно ему было сознавать, что есть с кем поболтать о том о сём, само собой, лишь иногда и при удобном, подходящем случае. С другой стороны, как говорится, в семье не без урода. В последнее время Тимофей всё явственнее стал это ощущать.
Неприятности начались после того, как Тимофей отказался поддержать инициативу нескольких жильцов по сносу это самого, вставшего им поперёк горла, вконец надоевшего забора. Он рассуждал примерно так: одно дело – это мои внутренние убеждения. Но зачем же всё подряд сносить? Ему стало жаль вложенного в забор труда неизвестных ему сварщиков и изготовителей стального проката. Жаль, что это произведение дизайнерской мысли сдадут в металлолом. А между тем уже в отдалении слышались крики и посвист победивших сторонников ничем не ограниченной дворовой территории. И представлялось уже, как через пролом в заборе врываются толпы кормящих мам с колясками и грудными детьми, любители забить «козла» и ещё чёрт-те кто – малолетние проститутки, наркоманы и окрестная шпана со всего микрорайона.
Знал бы он, что сосед сверху категорически стоит за снос забора, может быть, и поостерёгся бы, не торопился вот так сразу отказать. Может быть, совсем иным оказался бы в итоге его более или менее осмысленный, свободный выбор. Ну а теперь-то что – теперь это уже стало делом принципа. И на совет соседа хорошенечко подумать Тимофей Петрович ответил резко и категорически. Уж очень это смахивало на шантаж.
Вот тут и началось! Имеется в виду то, что происходило в расположенной этажом выше, прямо над головой, квартире. Скрежет передвигаемых по кафельному полу табуреток напоминал вопли раненого африканского слона. Россыпь монет и ещё каких-то неизвестных металлических предметов гремела над головой, как пулемётная очередь, выпущенная из проржавевшего «максима». Среди ночи вдруг раздавался грохот упавшего с верхотуры на пол тела, а утренняя побудка начиналась регулярно с бомбометания в ритме «диско», причём непременно где-нибудь в басах, от чего даже тахта под ним ходила ходуном и норовила сбросить опостылевшего квартиранта. Если к этому добавить, что то и дело принималось интенсивно капать вдоль стояка в техническом шкафу, предвещая очередной потоп, которых Тимофей за время жизни в этом доме пережил немало, можно понять его желание всё это уладить.
Однако сосед нормальных человеческих слов не понимал. Тимофею казалось, что видит он перед собой матроса, идущего на штурм Зимнего Дворца или, на худой конец, каппелевца во время знаменитой психической атаки. И то, и другое было явно неприемлемо в том плане, что нечего было такому объяснять. Когда на тебя прут, закусивши удила, самое надёжное средство сохранить жизнь и себе, и ему – взять да и тихонько отойти в сторонку. Но уезжать из этого дома Тимофей Петрович не хотел.
Пожалуй, причина нежелания сменить место прописки была в том, что, если уж совершать обмен, так исключительно для того, чтобы вернуться туда, где проходили детские и юношеские годы. Где каждый переулок, каждый дом был связан с воспоминаниями об одноклассниках и друзьях. Где подъезды, проходные дворы и подворотни хранили звук его шагов и запах сигарет, которых выкурено было тогда немало. Тимофей изредка возвращался в те места, сидел на скамейке у пруда, смотрел на лениво скользящих по водной глади лебедей, мысленно пытаясь восстановить в памяти то, что было дорого, что отзывалось в сердце радостью и болью. Но с каждым разом всё отчётливее понимал, что постепенно он здесь становится чужим, и место это скоро будет неприятно его взгляду. Вот и улицы забиты до предела иномарками, так что по тротуару даже не пройдёшь. И вычурной архитектуры дома, в изобилии, словно грибы в дождливую осень, появившиеся за эти годы. И мелкие лавчонки, маленькие ресторанчики и кафе, вечно полупустые. Здесь понемногу обустраивалась какая-то другая жизнь, непонятная и ненужная ему. Он становился здесь чужим, потому и не было ему сюда возврата.