Тут-то и созрела в голове Тимофея Петровича некая мысль: «А какого лешего мне надо? Зачем я сюда пришёл?» Как принято было ещё в детстве, когда терпеть было уже невмоготу и срочно требовалось выйти, он поднял над головой вытянутую вверх руку. К его удивлению, «учителка» поняла его несколько превратно.
– Да, да, пожалуйста. Слово предоставляется… – председательша указала на Тимофея неким перстом в виде шариковой авторучки и стала что-то торопливо искать в списке жильцов. – Вы из какой квартиры? Задолженности по квартплате нет?
Сообщив номер квартиры и фамилию владельца, Тимофей покосился на бухгалтера, которая, сверившись со своим списком, удовлетворённо кивнула головой. «Ну что ж, делать нечего, придётся выступать. Свобода слова в действии. Видимо, не зря боролись», – с усмешкой подумал Тимофей.
– Я вот о чём хотел сказать…
– А вот вы пройдите сюда, чтобы все вас видели, – предложила председательша.
– Ну, если вы настаиваете… – Тимофей кряхтя поднялся и направился к сцене.
Делал он это с явной неохотой, нарочито медленно, словно бы всем своим видом хотел показать, что вся эта затеянная ими канитель не может его уж очень беспокоить. Хотя бы потому что есть проблемы поважнее.
Но вот дошёл, наконец, до сцены и повернулся к залу. На него глядели две сотни пар широко раскрытых глаз. Некоторые – с удивлением, ведь никогда от него и слова не услышишь. Другие – с явной насмешкой, ну что такого особенного может сообщить им этот старикан? Кто-то, вероятно, смотрел с надеждой – с надеждой завтра при встрече завести ни к чему не обязывающий, минут на сорок разговор, благо повод для этого есть, теперь Тимофей уж не отвертится.
Никому из них угождать Тимофей не собирался. В сущности, ему было всё равно, как отреагируют на его слова. Во всяком случае, именно так мысленно себя старался успокоить. Мол, что бы не ответили, меня это не может волновать.
И вот набрал в грудь воздуха побольше и сказал так:
– Я вот, извините, не пойму, отчего столько шума вокруг этого забора?
По залу прокатился ропот.
– То есть как? – возмутился один из тех, кто расположился справа. Его поддержали слева:
– Зачем сюда таких пускают? Если ума не достаёт, чтобы понять, нечего ему здесь делать.
В заднем ряду возник и тут же затих истерический смешок.
Тимофей поначалу так и не нашёлся, что сказать в ответ. Только посмотрел в зал растерянно и улыбнулся. А потом сказал:
– Я-то надеялся, что вы мне объясните, а выходит, что объяснять должен я сам, – затем немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. – Я вот что думаю. Нам же с вами здесь жить. Все мы имеем право голоса. А если не представляем толком, за что голосовать, ничего хорошего у нас с вами не получится. Правильно я рассуждаю? – Тимофей оглянулся на председательшу, сидевшую за его спиной.
– Так что конкретно вам не ясно? – пришла на помощь председательша.
– Мне ясно только вот что, – ответил Тимофей. – Ясно, что дело не в заборе. Если не наберёмся разума, никакой забор нам не поможет. В конце концов, там, за забором такие же люди, как и мы. С ними всегда можно обо всём договориться.
– Хотела бы я посмотреть, как вы убедите в этом наших оппонентов, – хохотнула дама слева.
– Не о чем нам с ними толковать, – прокричали справа. – Мы сами-то не можем прийти к общей точке зрения.
– Вот и я о том. А что если взглянуть на это дело с другой стороны? – примиряюще улыбнулся Тимофей. – Вера в то, что забор защитит от всех невзгод, на мой взгляд, столь же пагубна, как и наивность тех, кто считает, будто нам не нужны никакие запреты и заборы. А в итоге пострадают от непродуманных решений все, – Тимофей обвёл взглядом зал и продолжал: – Когда на простого человека, который во всех этих заморочках ни бум-бум, обрушивается лавина информации в виде противоречивых аргументов и мнений, ему совсем непросто разобраться, разложить всё это по полочкам. Тем более, если одно утаивается, а на другом делают акцент.
– Это кто же тут утаивает? – раздался возмущённый женский возглас. – Вы что же, утверждаете, что мы намеренно вводим граждан в заблуждение?
– Госпожа пайщица, успокойтесь! – вмешалась председательша. – Товарищ вовсе не вас имел в виду.
– Вы правы. Дело не в конкретных личностях, – согласился Тимофей, – и даже несовпадение высказываемых мнений тут совершенно ни при чём. Зло в нашей неискоренимой привычке судить обо всём на основании кем-то сказанных слов. Зло в нашей лени, когда недосуг самому в сути дела разобраться. Зло в нашем желании поскорей найти врага, объявить его причиной всех несчастий, затем осудить и не мешкая привести в исполнение суровый приговор. Ну а потом, когда наступит новая пора невзгод, будем искать следующего врага. И так до гробовой доски, до самого скончания века.
Публика, взволнованная и удручённая перспективой вечного поиска врагов, молчала. И только курчавый гражданин с кипой программных документов на руках никак не унимался:
– А что, будто нет у нас врагов?
– Враги-то есть, – Тимофей немного передохнул и продолжал: – Но главный враг для нас это мы сами. Чем раньше мы это поймём, тем скорее примем нужное решение.
– Так что же, я должна снять юбку и сама выпороть себя? – с этим вопросом обратилась к собравшимся молодая дама из третьего подъезда, вызвав оживление среди мужской части членов-пайщиков.
Однако предложение раздеться догола требуемой поддержки, увы, не получило. Зато с мест прозвучали выкрики:
– Это что ж будет, если каждый вместо того, чтобы работать, станет искать что-то там внутри себя? А жить-то нам на что прикажете?
– Ему, видите ли, классовую борьбу подавай опять, теперь на мозговом, виртуальном уровне! Нет уж, прошли те времена!
– Это занятие нам ни к чему! Если делать нечего, сам пусть в себе копается!
Тут со своего места поднялся гражданин, по внешнему виду, то ли приват-доцент, то ли профессор. Видимо, тоже из научной сферы.
– Что-то я вас, уважаемый, не пойму. Вот вы говорите, что я должен изживать в себе врага. Допустим. Но ведь дело это не скорое, много времени пройдёт, пока человек в душе своей достигнет совершенства. А что же делать сейчас? Прикажете оставить всё как есть, авось, само собой как-то образуется?
Приват-доцент снисходительно усмехнулся и, довольный сказанным, сел, заслужив одобрительные отклики соседей.
Его поддержали с мест:
– Правильно! За что ж тогда бороться будем?
– Я ведь сказал, попробуйте для начала перебороть себя. То же должны попытаться сделать и те, что за забором. Только тогда появится надежда, – ответил Тимофей.
– Господа! Это провокация! – снова не выдержал курчавый, ткнув пальцем почему-то в сторону приват-доцента. – Вот уже нам предлагают забыть о священном праве на самоопределение и отдать себя на милость федеральных властей. Как это так, оставить всё, как есть? Это же ни что иное, как оппортунизм в наиболее извращённой форме, предательство интересов членов-пайщиков.
– Я этого не говорил, – попытался протестовать испуганный приват-доцент. – Я сформулировал этот тезис исключительно в форме риторического, если позволите, вопроса. Мне только хотелось бы понять, есть ли альтернатива наивной мечте о духовном возрождении.
– То есть как это наивной? – тут уж не выдержал ещё один, тоже учёного вида гражданин, похоже, оскорблённый тем, что принижают его роль наставника и попечителя. – Мы, можно сказать, последние силы отдаём, пытаясь воспитать подрастающее поколение. А вы готовы всё пустить на самотёк? Стыдно это с вашей стороны и неблагородно! Как после этого своим детям будете смотреть в глаза?
– Вы моих детей, уважаемый, не трогайте, – тут уж возмутился первый учёный гражданин. – Я со своими детьми как-нибудь уж сам разберусь. – И погрозил кому-то для острастки.
– Знаем мы вашего сыночка, – не выдержала дама в первом ряду. – Еле-еле за уши вытянули, чтоб сдал на аттестат. От армии, само собой, отмазали. Институт после второго курса бросил. По ночам неведомо где шляется. Стоит вам на дачу укатить, так у него каждый раз пьянка до самого утра. Что ж это делается, соседям от него покоя нету!
– Ах, ведьма! Всё ты врёшь! – надо полагать, это мамашу встала на защиту своего сыночка. – Ты на свою дочь-шлюшку посмотри, а потом уж будешь нас обливать помоями. – И уже обращаясь к председательше: – Я требую немедленного опровержения! Иначе за себя не ручаюсь, дойду до Страсбургского суда! – кричала обиженная дама, покидая зал.
– Иди, иди! Скатертью дорога! – послышалось ей вслед.
Тут, наконец-то, смогла вмешаться председательша:
– Граждане пайщики! Так нельзя. Ну надо же уважать права своих соседей.
– Да где тут право? Тут кругом бесправие!
– Воспитываем придурков, а потом надеемся на что-то!
– Всех на перевоспитание, в трудовые лагеря! Дайте нового Сталина!
– Долой тиранов и сатрапов! Да здравствует всеобщая свобода!
– Пора защитить права национальных меньшинств!
– И исключить мздоимство в сексуальной сфере!
– Всех на… – дальше зазвучало и вовсе непристойное.
Ясно было, что собрание пошло вразнос. То есть ещё чуть-чуть, и могло дойти до мордобоя. Следовало что-то предпринять. И Тимофей попытался остудить пыл собравшихся:
– Граждане дорогие! Ну зачем вы глотки себе рвёте? Зачем опускаетесь до клеветы и оскорблений? В конце концов, какая разница, есть этот забор или его нет. Дело-то ведь выеденного яйца не стоит.
Кричащие и буйствующие, униженные и оскорблённые, вскочившие со своих мест и уже, было, покинувшие зал – тут все внезапно замолчали. Поскольку у них одновременно в головах возникла одна и та же мысль. И словно бы подслушав эту мысль, тем самым выразив общественное мнение, в наступившей тишине раздался мрачный голос из президиума:
– Как это не стоит? Да за него наши кровные денежки заплачены.
Шквал возмущённых выкриков прокатился по залу, по пути своего следования приобретая всё более агрессивные черты. Тимофей попытался ещё что-нибудь сказать, но его уже никто не слушал. Все взгляды оборотились к курчавому гражданину, который, размахивая новой кипой бумаг, стремительно приближался к трибуне президиума. Заняв нужную позицию, оратор прокричал: