иходили и уходили правители, оставлявшие кровавые следы и результаты созидания. Черчиллю вспомнились строки из его любимого писателя и историка Викторианской эпохи Томаса Бабингтона Маколея (1800–1859) о том, что старые деревья знали времена, «когда жертвенный дым развивался над Пантеоном, когда жирафы и тигры прыгали в амфитеатре Флавия»[47]. Вспомнились ему и другие слова из рецензии, написанной Маколеем на сочинение немецкого историка Леопольда фон Ранке (1795–1886) «Римские папы, их церковь и государство в XVI и XVII веках», напоминающие о бренности человеческих стремлений, планов и достижений: эти деревья будут продолжать стоять, даже «когда какой-то путешественник из Новой Зеландии в полнейшем одиночестве остановится на разрушенной арке Лондонского моста, чтобы зарисовать развалины собора Святого Павла»[48].
Большой любитель контраста, показав читателю нечто вневременное, Черчилль «перелистывает свою записную книжку» и описывает уже совершенно иную сцену. Сан-Франциско, небоскреб. Глава телефонной компании приглашает его к себе и дает в руки телефонную трубку. Устанавливается соединение, и Черчилль разговаривает со своей семьей, которая находится за несколько тысяч миль от Сан-Франциско, в Британии, графство Кент. Он беседует с Клементиной, затем с дочерями, восхищаясь качеством связи. «Почему сказали, что век чудес прошел? — восклицает автор. — Он только начался!»[49].
Не успел читатель распробовать послевкусие новых технологий, как Черчилль сделал следующий переход. На этот раз он предложил поговорить о внеземном. Вместе с известным астрономом, ректором Калифорнийского университета доктором Уильямом Уоллесом Кэмпбеллом (1862–1938) он направился в Ликскую астрономическую обсерваторию, расположенную в пятидесяти километрах от города Сан-Хосе на склоне горы Гамильтон, на высоте почти тысяча триста метров. Эта обсерватория была построена в 1876–1887 годах на средства миллионера Джеймса Лика (1796–1876) и стала одной из первых горных обсерваторий в мире. Прильнув к телескопу, Черчилль со «смущением и восторгом» стал наблюдать за Сатурном и наслаждаться «совершенным зрелищем мира, удаленного от нас на восемьсот миллионов миль». Своей супруге он позже признается, что увиденное в телескопе «прервало мое дыхание». После Сатурна он начал рассматривать Луну, которая приблизилась настолько, что «возникло ощущение, будто ее можно потрогать рукой». После Луны пришла очередь звезд. От местных астрономов британский политик с удивлением для себя узнал, что «за пределами нашей галактики с ее миллиардами солнечных систем имеется еще по крайне мере два миллиона других галактик»[50].
И хотя галактик на самом деле гораздо больше, услышанное потрясло политика. Что же до самой темы наблюдения за Вселенной, то она не была ему чужда. В единственном романе «Саврола», написанном еще в XIX веке, одним из самых сильных и скрытных увлечений протагониста является отдых в собственной «небольшой стеклянной обсерватории» с «наблюдением за звездами» и попыткой «разгадать их непостижимые тайны». Одному из таких наблюдений за Юпитером Черчилль посвящает в романе почти целую страницу. Тщательность и любовь, с которой описана эта сцена, подтверждает близость переживаний Савролы личному опыту будущего политика. И герой, и автор становятся жертвой колдовских чар «непостижимой силы, которая воздействует на пытливых и любознательных представителей человечества, когда они созерцают звезды». Черчилль показывает, насколько «туманными и нереальными» представляются «волнующие» события дня, когда, прильнув к телескопу, наблюдаешь «более совершенный мир бесконечных возможностей». Он акцентирует внимание на контрасте между бренной суетой жизни на Земле и величественным спокойствием галактического пространства[51]. Спустя тридцать лет после выхода романа Черчилль добавит: «Наблюдая в течение нескольких часов за Вселенной, невольно удивляешься, и зачем только беспокоиться о выборах и избирательных округах»[52].
В 1942 году в мартовском номере Sunday Dispatch выйдет написанная еще до начала войны статья британского премьера «Есть ли жизнь на Луне?» В ней Черчилль рассуждает об условиях существования внеземной жизни (вода в жидком состоянии и гравитация, достаточно сильная для удержания атмосферы), предвосхищает открытие экзопланет, а также предсказывает межпланетные путешествия. Еще полвека назад, во времена правления королевы Виктории, любой предположивший, что человечество научится летать и будет преодолевать Атлантику за считаные часы, рисковал быть объявленным сумасшедшим. Если прогресс продолжится теми же темпами, вполне возможны полеты на Луну, Марс и Венеру, не исключал автор. Одновременно с признанием масштаба научных достижений Черчилль напоминает читателям об огромнейших размерах Вселенной и вероятности существования жизни на других планетах. «Я не настолько впечатлен успехом нашей цивилизации, чтобы предположить, будто мы единственное место в огромном космосе, которое населено живыми и разумными существами, или что мы обладаем самым развитым интеллектом, когда-либо появлявшимся в обширных просторах пространства и времени»[53].
После созерцания внеземного, Черчилль вновь переходит к описанию жизни на Земле. Не ограничиваясь при этом настоящим, но и погружаясь в прошлое. Причем, как в переносном, так и в прямом смысле. Из Вашингтона он отправляется в Ричмонд, штат Виргиния, чтобы воочию посмотреть на места, где ковались победы Гражданской войны. Своим читателям он восторженно сообщает, что благодаря современным средствам передвижения путешествие от столицы США до столицы штата Виргиния на поезде или на машине занимает всего несколько часов. Но это была не простая поездка. Перемещаясь в пространстве, Черчилль словно переместился во времени. «Сцены суетливого прогресса, процветающего и обильного успеха, эхо последних мировых достижений — все это осталось позади. XIX столетие сменило XX век. Мы пересекли мистическую границу, отделяющую настоящее от прошлого. Мы вступили во владения истории»[54].
Черчиллю не раз приходилось бывать на полях сражений. В том числе, когда пушки замолкали, убитых хоронили, а раненых уносили с поля боя. Его всегда манили места, за которые велись ожесточенные бои и вокруг которых концентрировались человеческие устремления, гибель и героизм. «Одного чтения книг и изучения карт недостаточно для понимания того, что именно происходило во время битв, — считал он. — Необходимо лично выехать на место, лично оценить расстояния, лично измерить глубину реки и своими глазами увидеть, как на самом деле выглядят эти болота и топи». Прошло почти семьдесят лет с тех пропитанных кровью событий, а пространство до сих пор хранило о них память. На домах фермеров и церквах были заметны следы от пуль и снарядов. В лесах сохранились вырытые траншеи и окопы, а в стволах деревьев еще полно было застрявших пуль. «Если заглянуть в человеческие души, в них наверняка тоже остались шрамы», — писал Черчилль в своей статье[55].
Оказавшись в этих местах, он захотел увидеть печально знаменитый Кровавый угол — напоминание о битве при Спотсильвейни, состоявшейся в мае 1864 года «На закате, — свидетельствовал очевидец тех дней, — мы увидели, что мертвые враги лежат грудами друг на друге, в некоторых местах в четыре слоя, представляя собой все ужасные виды увечий. Под кучей быстро разлагающихся трупов было заметно конвульсивное подергивание конечностей — раненые были все еще живы… Это место очень точно названо Кровавым углом»[56].
Один из фермеров согласился сопровождать Черчилля и его спутников. Пока они ехали к Кровавому углу, мужчина рассказывал подробности расположения и передвижения войск.
— Вы хорошо подкованы по этой теме, — заметил внимательно слушавший его Черчилль.
— Я прожил здесь всю жизнь, — ответил фермер. — Я был здесь в момент сражений.
— Сколько же вам было лет?
— Восемь.
Выяснилось, что битву как таковую он не видел — его отца убедили уехать. Они вернулись через несколько дней и нашли свой дом разрушенным, а всю округу усеянной мертвыми телами.
— Вот он, Кровавый угол, — сказал фермер, когда они прибыли на место. — Вот где плотно лежали убитые и раненые. Да, именно в этом окопе их тела были свалены в кучу. Мы пришли сюда, когда сражение продолжалось в одной или двух милях отсюда. Я начал стаскивать с одного из мертвых солдат сапоги, за что отец меня отругал. Видите вон ту небольшую лощину? Она вся была наполнена дождем. А вода в ней была багровая от крови.
В этот момент к путешественникам подошел парнишка, предложивший за скромную плату купить пули и нашивки. Черчилль приобрел несколько «несчастных реликвий» на память[57].
Держа в руках эти «забытые остатки того страшного урожая», он невольно задумался над тем, ради чего все это было. Не слишком ли велика цена? Не тщетны ли эти и другие сражения, на других континентах и в другие времена? Нет, считал Черчилль. Эти события являлись отражением борьбы за «великие цели». На полях сражений «своей безжалостной стопой чеканила шаги судьба», от результатов этих битв зависело дальнейшее направление мировой истории[58]. В мире не бывает тщетных усилий — просто ценой некоторых достижений являются десятки, сотни, тысячи человеческих жизней. И об этом никогда не следует забывать, особенно тем, кто не застал пропитанных порохом событий, но ради них они, собственно, и вершились.