— Вспомнил! Машина-Оракул! Он сказал, что мы можем спросить! Машину-Оракула Согласно ему, у нас может быть некоторая трудность в интерпретации ответа, но к настоящему моменту это меньшая из наших бед. Мы в отчаянном положении, а нищему не приходится выбирать. Если мы получим ответ, хоть какой-нибудь ответ…
Мэри Энн Картингтон выглянула из крошечной косметической лаборатории, где ликвидировала причиненный слезами ущерб.
— Когда вы сказали, мистер Мид, я вспомнила, что темпоральный контролер тоже упоминал об этом. Я имею в виду, о Машине-Оракуле.
— Тоже? Хорошо! Мы должны воспользоваться этим шансом, леди и джентльмены, мы должны воспользоваться этим шансом. Тогда кому поручим это дело? Я уверен, что мне не нужно чертить диаграмму, чтобы выбрать из нас наиболее способного, могущего справиться со сложным произведением футуристической техники.
Все уставились на Дэйва Поллока, который проглотил твердый комок, появившийся в горле, и хрипло спросил:
— Вы имеете в виду меня?
— Конечно, я имею в виду вас, молодой человек, — строго сказал мистер Мид. — Вы единственный здесь длинноволосый ученый специалист. Вы профессор химии и физики.
— Я вообще-то учитель, учитель в высшей школе. И знаете, я как-то никогда не имел дело с Машиной-Оракулом. Одна мысль о приближении к ней заставляет переворачиваться мой желудок. Насколько я представляю, это один из аспектов их цивилизации, наиболее ужасный и наиболее упадочнический. Ну, я скорее…
— А мой желудок не переворачивался, когда я пошла и спорила с этим сумасшедшим мистером Уинтропом? — прервала его миссис Бракс. — Да я больше шагу не сделаю из этой комнаты… Вы думаете, мне нравится смотреть, как минута уходит за минутой?.. А эта безумная беседа, которую он вел? Запахи с Марса, вкусы с Венеры… Вы, может быть, думаете, мистер Поллок, мне это доставляло наслаждение? Но кто-то должен был идти, и я пошла. Мы все просим вам попытаться. По пытайтесь сделать, что можно.
— И я могу вас заверить, — Мэри Энн Картингтон быстро вышла из косметической, — что Гигио Раблин абсолютно и совершенно последний человек на Земле, к которому я бы обратилась за помощью. Эго личное дело и я не хочу обсуждать его сейчас, но я скорее умру, безусловно умру, чем снова пройду через это. Я пошла на это, так как был крохотный шанс, что это поможет всем нам вернуться домой. Я не думаю, что мы требуем от вас слишком многого.
Мистер Мид кивнул.
— Я согласен с вами, юная леди. Я не встречался со Сторку с глазу на глаз с тех пор, как мы прибыли, и хотел бы всеми способами избегать его, но я пошел и был завлечен на это нечестивое Поле Крика, в варварское безумие… — Он замолчал, вспомнив некоторые отвратительные подробности, затем, когда его клетчатые гольфы начали любовно извиваться на ногах, решительно пригладил их и продолжал: — Вот вы стоите и болтаете здесь, Поллок, а время идет. Теория относительности Эйнштейна не вернет нас в добрый старый 1958 год, и вся ваша физика с химией здесь не помогут. Нам нужно сейчас действие, действие с заглавной «Д», и без всяких там «если», «и» и «но».
— Ладно, ладно, я пойду.
— И еще одно, — мистер Мид поворочал в мозгу секунду-другую зловредную мысль, прежде чем высказать ее. — Вы возьмете джампер. Вы сами говорили, что у нас нет времени ‚ходить пешком, и это вдвойне правда теперь, вдвойне правда, когда мы находимся на краю гибели, на линии смерти. Я не ‚хочу ничего слушать о том, что вас тошнит от него. Если мисс Картингтон и я смогли воспользоваться джампером, то сможете и вы.
Дэйв Поллок собрался с силами.
— Вы думаете, я откажусь? — язвительно спросил он. — Большую часть своих путешествий я проделал здесь джампером. Я не боюсь технического прогресса — по крайней мере, пока это истинный прогресс Конечно, я возьму джампер.
Он сделал знак, принимая одновременно свой прежний важный вид. Когда джампер появился; он, расправив плечи, прошел под него. Пусть наблюдают, как поступает человек разумный, с научным складом ума, подумал он. И во всяком случае, использование джампера не было так болезненно для него, как для остальных. Он может успешно пользоваться джамперами.
Сейчас было гораздо важнее, что он может сказать Машине-Оракулу.
По этой причине он материализовался возле здания, в котором находилась Машина. Нужна небольшая прогулка, чтобы привести мысли в порядок.
Единственная неприятность состояла в том, что у тротуара были другие представления. Молча, подобострастно, но тем не менее твердо, тротуар начал двигаться под его ногами, когда он пошел вокруг квадратного, слегка колеблющегося строения. Тротуар понес его вперед со скоростью несколько более быстрой, чем Поллок пошел бы сам, меняя направление, как только его выбирал Поллок.
Дэйв Поллок оглядел пустую улицу и покорно улыбнулся. Чувствующий, стремящийся услужить тротуар не беспокоил его. Он ожидал чего то такого от будущего, тротуар и бдительно служащие дома, одежды, меняющие расцветки и длину по капризам носящих их — все более или менее, в той или иной форме, было предвидено людьми, разбирающимися в прогрессе человечества. Даже новшества в еде — от извивающихся, телепатических «пожалуйста-съешьте-меня-и-насладитесь» блюд до более сложных кулинарных композиций, над которыми известный межзвездный повар может работать годами — были логичны, если подумать над тем, как причудливы для колонистов ранней Америки были бы фантастические, космополитически различные напитки и консервированные продукты, продающиеся в супермаркетах двадцатого века. Эти вещи все время меняются и модифицируются. Но некоторые вещи, некоторые меняться не должны.
Когда в Хаустон, штат Техас, пришла телеграмма, сообщающая, что — из всего населения Соединенных Штатов — Дэйв Поллок наиболее схож по физическим данным и прочим характеристикам с одним из предполагаемых гостей из 2458 года, он чуть было с ума не сошел от радости, Известность, которую он внезапно приобрел в факультетской столовой, была неважна, так же, как и статьи на целую страницу в местных газетах под заголовком:
«ОДИН ИЗ НАС ЕДЕТ В БУДУЩЕЕ».
Сперва и прежде всего, это была передышка. Это была передышка и одновременно шанс. Семейная ответственность, умирающий отец, болезнь младшей сестры не дали ему получить академической степени, необходимой для работы в университете, со всем сопровождающим ее престижем, высоким окладом и возможностями для исследований. Затем, когда все это закончилось и он вернулся в школу, головокружительная, внезапная женитьба отбросила его к однообразному труду. Он начал понимать — вопреки обещаниям, которые давал студентом, — как крепко попался на удовольствие иметь респектабельных соседей и работу в высшей школе, между которыми ежедневно мотался, когда прибыла телеграмма, извещающая, что его выбрали в группу, которая будет послана на пятьсот лет в будущее. Как это должно помочь, что точно он сделает с таким шансом, он не знал — но это подтолкнуло его на риск неизвестности. Как-нибудь, каким-то образом это даст ему, наконец, возможность стать выдающимся человеком.
Дэйв Поллок не представлял размеров своей удачи, пока не встретился в Вашингтоне со своими четырьмя спутниками. Он слышал, конечно, как лучшие умы страны злобно расталкивали друг друга в бешеной попытке прорваться в группу и обнаруживали, что имеется уже полмиллиона претендентов по их специальности. Но пока он не побеседовал со своими будущими согруппниками-туристами — бродягой-чернорабочим, домохозяйкой из Бруклина, солидным деловым исполнителем со Среднего Запада и хорошенькой, но тем не менее, совершенно ординарной стенографисткой из Сан-Франциско, — до него не доходило, что он является единственным человеком в группе с ученой степенью.
Он будет единственным способным оценить сумму главного технического прогресса! Он будет единственным способным сложить всю сложную массу мелких изменений во что-то понятное! И кроме всего, он будет единственным способным оценить основное качество будущего, основные нити, которыми пронизан мир от глубинной социальной структуры, до звездных окраин!
Он, который хотел посвятить всю жизнь поискам знаний, будет жить две недели — уникальный, единственный интеллектуал — в пятивековой экстраполяции каждой лаборатории и библиотеки своего времени!
Сначала это так и было. Все там было великолепным, все было открытием. Затем, понемногу, подобно стадиям холода, начали появляться неприятные вещи. Еда, одежда, дома… ну, их можно либо игнорировать, либо переделать. Здешние люди были крайне гостеприимными и очень изобретательными: они вовсе не собирались никого пичкать самыми знаменитыми блюдами, если их не принимала душа. Женщины с их блестящими дыминами и странной позицией к отношению между полами… ну, можно вспоминать оставшуюся дома жену и не связываться с женщинами.
Но вот Поле Крика, Стадион Паники — совсем другое дело. Дэйв Поллок с гордостью считал себя разумным человеком. Он гордился будущим, прибыв туда, взяв почти под личную защиту, что люди здесь будут тоже совершенно разумными. От первого знакомства с Полем Крика его чуть не стошнило. Эти великолепные интеллектуалы, как он там увидел, добровольно превращались в исходящее пеной, истеричное стадо визжащих животных, и причем делали это с регулярными, чуть ли не предписанными медициной интервалами…
Они с трудом объяснили ему, что не смогут быть такими рассудительными, такими разумными, если не будут периодически расслабляться подобным образом. Это имело смысл, но, тем не менее, смотреть на них было невыносимо. Он понял, что никогда не сможет выдержать такого зрелища.
Однако, это могло быть принято каким-то уголком сознания. Но вот шахматы…
В колледже Дэйв Поллок воображал себя шахматистом Он мог уверять себя, что, если бы у него было достаточно времени сосредоточиться на игре, изучить, скажем, дебюты, он мог бы отлично выступать в турнирах. Он даже подписался на шахматный журнал и с огромным вниманием следил за всеми чемпионатами. Он прикидывал, будут ли шахматы пользоваться такой же популярностью в будущем: королевская игра, продержавшаяся столько столетий, выживет ли она еще пять веков? И какими они будут: вариантом трехмерных шахмат или возможно, получат другое, еще более сложное развитие?