На западе Россия расширила свои пределы за счёт земель, присоединённых в результате разделов Речи Посполитой 1772, 1793, 1795 годов. Инициаторами разделов выступали европейцы — Австрия и Пруссия, они же поделили и собственно польские этнические территории. Кроме того, австрийской теперь становилась Галиция (с 1772 г.). Стоит добавить, что в те же годы Австрия стала обладательницей и некоторых других восточнославянских земель. В 17741775 годах к австрийской короне отошла населённая русинами северная часть Молдавского княжества (турецкого вассала), которую австрийцы назвали Буковиной. Подкарпатская Русь (современное Закарпатье) по-прежнему принадлежала венгерской короне, и вместе с Венгрией в конце XVII века оказалась в составе Австрийской монархии Габсбургов.
Россия пошла на разделы Речи Посполитой как на вынужденный шаг: более выгодным считалось сохранение на своих западных границах буферной зоны — подконтрольного России польского государства[21]. Но далеко не всё решалось в Петербурге. В конечном счёте, Россия присоединила те земли, что когда-то являлись Русью и со второй половины XVII века стремительно теряли свой русский православный облик. Так, ей достались почти все земли нынешней Белоруссии, а также Правобережье, Волынь и Подолье. Исключение составили лишь Латгалия, Курляндия и Литва, раньше «Русью» не являвшиеся (хотя польской этнической территорией они тоже не были).
На отошедших к России землях постепенно вводятся общеимперское территориальное деление, законодательство, судопроизводство, позже, при Николае I, ликвидируется униатская церковь и население возвращается в православие. В начале XIX века складывается административно-территориальная система, с небольшими изменениями просуществовавшая до 1917 года.
Фактическое существование особых историко-культурных регионов отражалось и в административной практике. Так, территория, ныне составляющая Украину, подразделялась на три генерал-губернаторства. Малороссийское генерал-губернаторство (1802–1856 гг.) включало в себя Черниговскую, Полтавскую, а с 1835 года — и Харьковскую губернии (бывшую Гетманщину и Слободскую Украину, а также часть земель бывшего Запорожского войска). Киевское генерал-губернаторство (или Юго-Западный край, 1832–1915 гг.) — Подольскую, Волынскую и Киевскую губернии (земли, вошедшие в состав России по разделам Речи Посполитой, плюс Киев, географически тяготевший к Правобережью). Наконец, Новороссийское генерал- губернаторство (1814–1874 гг.) объединяло Херсонскую, Екатеринославскую и Таврическую губернии (земли Запорожья, но главное — территории, отвоёванные Россией и присоединённые в ходе русско-турецких войн).
Характерно, что раньше всего эта военно-административная единица была отменена в Малороссии и Слободской Украине (всё теснее сближавшихся друг с другом) — как внутренних регионах страны, давно освоенных и национально и политически не проблемных. Затем то же произошло в Новороссии — по мере её успешного развития и устранения на этом направлении внешней угрозы. И дольше всего система генерал-губернаторства продержалась на сложных в национальном и военно-политическом отношении западных границах.
В соответствии с историей присоединения и характером территорий на все эти регионы и русское, и малороссийское общество смотрело по-разному, и поэтому образ их тоже был различным.
Глава IIРусь изначальная и казачьяМалороссия: два лика одного образа
Главным обстоятельством, определявшим специфику восприятия русским обществом тех земель, которые в настоящее время составляют территориальное ядро Украины, была их историческая русскость: они изначально являлись Русью, притом её сердцем. Исключение представляла вчерашняя татарско-турецкая Новороссия (Дикое Поле). С древнерусскими и, тем более, польскими временами она была никак не связана. Вырванная из азиатско-кочевой «тьмы» и «безвременья» на «свет» культуры и цивилизации, она — и с точки зрения мыслящей по европейским правилам властной элиты страны, и с точки зрения логики колонизирующего новые просторы этноса, в данном случае русского, — как бы не имела истории (как Америка для европейских переселенцев). И потому действительно была «Новой», сразу став «Россией», её культурно-историческим регионом, её историей.
В восприятии же русским обществом территорий, которые «имели» историю, прослеживается как бы два ментальных пласта. Первый — это взгляд в прошлое: он «видел» здесь «Русь» и «не замечал» более поздних времён, в той или иной степени изменивших облик этой земли. Этот ментальный пласт в русском сознании был изначальным и при формировании образа региона и отношения к нему играл доминирующую роль.
Второй ментальный пласт был уже отражением нынешних реалий: взгляд фокусировался на современном культурном, этническом и социально-историческом облике этой земли. Этот пласт не затрагивал архетипных представлений, но порой приходил с ними в противоречие, вызывая к жизни уже сознательное желание увязать два образа одной и той же территории друг с другом.
Итак, первый взгляд — это взгляд на Малороссию как на Русскую землю, историческую отчину, колыбель, из которой вышла Россия. К концу XVIII — началу XIX века это представление существовало в виде коллективного воспоминания, генетической памяти русской культуры, а вовсе не было следствием интеллектуальной спекуляции, скажем, стремления русского общества «удревнить» свою историю. Такой деятельностью позже, на рубеже XIX–XX веков займётся как раз украинское национальное движение, конструируя особую «не-русскую» историю и удревняя её до времён Киевской Руси (которую оно стремилось представить как «принадлежащую» одной Украине). А коллективное воспоминание о Русской земле в рассматриваемый период лишь начинает, по ряду причин, активнее осмысливаться российскими литераторами, публицистами и историками.
Эта память восходила к средневековой литературной, летописной и устной традиции северо-восточных русских княжеств и особенно Московского. Идея единства Русской земли (канонической территории Русской церкви, отчины Рюриковичей, существование на которой политических границ «своих» княжеств и иноземных держав — дело печальное, но временное) никогда не умирала и начиная уже с XIV века последовательно отстаивалась русскими книжниками в историко-политической литературе того времени[22].
Помимо сохранения национальной памяти и формулирования собственной идентичности, эта историческая и публицистическая литература играла ещё одну важную роль. Русские летописные своды и хронографы попадали в западнорусские земли. Они влияли на мировоззрение тамошней публики, формировали, а точнее, поддерживали у неё образ Русской земли как единой территории, а образ соседней Московской державы и её народа — как пусть немного других, но тоже русских и своих. Более того, там эти идеи были творчески осмыслены. Именно в Западной Руси, под влиянием европейского интеллектуального опыта и специфики положения русских в Речи Посполитой, на рубеже XVI–XVII веков они трансформируются в концепцию национального единства обеих частей Руси, их принадлежности к одному русскому народу («православно-русскому», «российскому», «славяно-русскому», по терминологии западнорусских книжников, церковных и светских деятелей того времени).
Наряду с идеей единства Русской земли, в основание Российского государства уже изначально были заложены представления о Москве как наследнице той, древней, Руси. По мере объединения русских земель, укрепления единого государства, освобождения от ордынской зависимости тенденция к отождествлению Московским государством (и знатью, и народом) себя и своей истории с исторической традицией всей Руси, а не какой-то её части (например, Северо-Восточной) и, естественно, с её киевским периодом, лишь укреплялась[23].
А такое отождествление было напрямую связано не только с политическим или этническим, но с главным для русского сознания — духовным пониманием Русской земли. Московская Русь осознавала себя, прежде всего, как православное государство и православный народ. Истоки и самый смысл своего существования в этом мире она видела в христианстве, в воплощении на земле Божественного замысла о мире и человеке. А включилась Русь в единый мировой исторический поток лишь тогда, когда приобщилась к этому замыслу, когда приняла крещение, то есть в древнекняжеские времена. Таким образом, именно через то время и через Киев Московская Русь оказывалась связана со Святой землёй, Иерусалимом, Царьградом, Афоном и т. д. Лишь находясь в таком непрерывном пространственно-временном единстве, Русь пребывала во всемирной истории.
Кстати, этот духовный аспект понимания Русской земли как пространства во времени, начало и конец которого заданы христианством, проявлялся и позже. Например, у тех русских писателей, кто размышлял над смыслом России и был не чужд православному миропониманию. Одним из них был и Николай Гоголь.
О том, как московскими книжниками Русская земля понималась в пространственном измерении, свидетельствует, к примеру, «Список русских городов, дальних и ближних». Составлен он был, как полагают, в XIV веке (начальные списки, имеющие южнорусское происхождение, относятся к ещё более раннему времени), а затем постоянно дополнялся. Там в одном ряду с городами Северо-Восточной Руси, Новгородской и Смоленской земель значатся города «волынские», «литовские», «киевские» (и «на Дунае»)[24]. Ну а о литовском (а после и польском) владычестве над Русью московские политики и летописцы отзывались как о незаконном, называя литовских князей слугами князей русских[25]. Преемственность государственной и исторической традиции подчёркивалась даже через тождественность геометрических форм и модулей соборного ансамбля Московского Кремля киевскому сакральному ядру и прилегающему к нему пространству