— Ладно, тогда поговорим о твоем репетиторе по математике, — сказал доктор Баттиста.
— Что с ним не так?
— По испанскому, отец, — напомнила Кейт.
— Нам нужно поговорить о твоем репетиторе по испанскому. Пошли, — сказал он, подымаясь.
— Понятия не имею, зачем о нем говорить, — проворчала Белочка, идя за отцом.
Петр собирал тарелки в стопку.
— Послушайте, мне помощь вовсе не нужна, — сказала Кейт. — Спасибо, конечно.
— Вы говорите так из-за того, что я иностранец, но я-то знаю, что посуду в Америке моют мужчины.
— Только не в этом доме. У нас тут ее никто не моет. Мы просто складываем посуду в специальную машинку и включаем, как она заполнится. В следующий раз, садясь за еду, берем сколько нужно, потом снова включаем.
Петр задумался.
— Значит, некоторые тарелки моются по два раза, даже если с них никто не ел.
— Да хоть по десять! Суть вы уловили верно.
— А иногда вы едите с грязных тарелок.
— Если только кто оближет до блеска, — рассмеялась она. — Это система такая. Папа придумал.
— Вот как, — отозвался Петр. — Система, значит.
Он повернул кран и принялся споласкивать тарелки. Такого папина система не предполагала; в соответствии с его инструкциями грязные тарелки следовало снова загрузить в машинку. Вдобавок, и без второго пробега они становились практически стерильными. Судя по его лицу, Петр вовсе не был в восторге, и Кейт возражать перестала. Даже несмотря на то что он включил горячую воду, хотя отец сошел бы с ума — столько вреда для окружающей среды.
— У вас нет домработницы? — спросил Петр.
— Увы, — ответила Кейт, убирая мясное пюре обратно в холодильник. — Вот и приходится пользоваться папиной системой.
— Ваша мать испустила дух.
— Умерла, — поправила Кейт. — Да.
— Скорблю о вашей утрате, — отчетливо проговорил Петр, будто повторяя заученные наизусть слова.
— Не стоит, — махнула рукой Кейт. — Я ее особо не знала.
— Почему?
— После моего рождения с ней случилась депрессия. — Кейт вернулась в столовую, вытерла со стола и снова пришла на кухню. — Посмотрела на меня и впала в отчаяние.
Кейт рассмеялась. Петр промолчал. Ой, он же вырос в детском доме!
— Похоже, вы не знали своей матери, — сказала она.
— Совсем не знал. — Он сложил тарелки в посудомоечную машинку, хотя они выглядели вполне чистыми. — Меня кинули.
— Вы имеете в виду, подкинули?
— Да, прямо на крыльцо приюта. В ящике из-под консервированных персиков. Записка гласила: "Два дня от роду".
Когда Петр дискутировал с отцом Кейт на научные темы, его английский был вполне сносным, однако в быту он говорил довольно коряво и отрывисто. С артиклями у него совсем беда! Ей не понять его трудностей, потому что в родном языке Петра артиклей нет и в помине.
Кейт бросила полотенце в корзину для грязного белья. (Отец признавал лишь полотенца из стопроцентного хлопка, которые следовало стирать с отбеливателем после каждого использования. На поролоновые губки он смотрел почти со священным ужасом.)
— Ну, вот мы и закончили, — сказала Кейт. — Благодарю за помощь. Думаю, отец ждет вас в гостиной.
Петр смотрел на нее выжидающе, но Кейт прислонилась к раковине и скрестила руки на груди. Наконец он отвернулся и вышел, а Кейт отправилась в столовую заканчивать налоговую декларацию.
— По-моему, все прошло отлично! — сказал отец.
Он проводил гостя и вернулся в гостиную. Кейт сложила числа в колонке, подняла взгляд и спросила:
— С Белочкой поговорил?
— С Белочкой…
— Вы говорили про Эдварда Минца?
— Да.
— И что она сказала?
— О чем?
Кейт вздохнула.
— Пожалуйста, сосредоточься. Ты спросил, почему она не обратилась в агентство? Узнал, сколько денег берет Эдвард?
— Не берет он никаких денег.
— Очень плохо!
— Почему?
— Договоренность должна строиться на профессиональной основе. Иначе как мы уволим репетитора в случае его профнепригодности?
— Не хочешь ли ты выйти замуж за Пиотра? — спросил отец.
— Что?!
Кейт откинулась на спинку стула и изумленно раскрыла рот, держа калькулятор в одной руке, а шариковую ручку — в другой. Смысл вопроса дошел до нее, будто удар в солнечное сплетение.
Отец терпеливо дожидался ответа, сунув кулаки в карманы комбинезона.
— Надеюсь, ты пошутил!
— Кейт, подумай как следует, — сказал он. — Не стоит принимать скоропалительных решений.
— Ты предлагаешь мне выйти замуж за человека, которого я совершенно не знаю, лишь бы твой лаборант остался при тебе?!
— Он не обычный лаборант, это же сам Пиотр Чербаков! К тому же вы немного знакомы. Я лично могу за него поручиться!
— Так вот чем ты занимался последние несколько дней! — сообразила Кейт. До чего унизительно слышать, как твой голос дрожит. Только бы отец не заметил. — Ты пытался нас свести, а я даже не поняла! Мне и в голову не пришло, что родной отец задумает такое.
— Кейт, ты слишком остро реагируешь. Рано или поздно тебе придется выйти замуж. А Пиотр — человек исключительный, невероятно талантливый. Если он покинет мой проект, это будет невосполнимая утрата для всего человечества! И мне он нравится. Отличный парень! Уверен, познакомившись с ним поближе, ты скажешь то же самое.
— Белочке ты никогда бы подобного не предложил, — горько бросила Кейт. — Она же твоя любимая девочка-конфетка!
— Ну, Белочка еще в школе учится, — напомнил отец.
— Так пускай бросит школу! Все равно толку от ее учебы ноль!
— Кейт, не будь жестокой! — Он немного подумал. — К тому же за Белочкой и так увивается целая толпа молодых людей.
— А за мной, значит, нет?
Спорить отец не стал. Он посмотрел на Кейт с надеждой, напряженно сжав губы, и половинки его усов сошлись в щеточку.
Если сохранять невозмутимое выражение лица, не моргать и не разговаривать, то слезы могут и не брызнуть. Поэтому Кейт промолчала. Она медленно поднялась, стараясь ничего не задеть, положила калькулятор, повернулась и вышла из столовой с гордо задранным подбородком.
— Кэтрин! — окликнул отец.
Она вылетела в коридор, подбежала к лестнице и помчалась наверх. Слезы лились в три ручья и катились по щекам. Миновав площадку, она обогнула стойку перил и с размаху врезалась в Белочку, которая спускалась вниз.
— Что с тобой? — удивилась сестра.
Кейт швырнула ей в лицо шариковую ручку, ворвалась в свою комнату и захлопнула дверь.
Глава 4
Боль от ран душевных бывает ничуть не слабее боли от ран физических. В следующие несколько дней Кейт убедилась в этом на своем опыте. Ей и раньше приходилось страдать, однако теперь она ощутила боль остро как никогда — будто в грудь воткнули нож. Спору нет, звучит странно: при чем тут грудь? Ведь сердце — не более чем насос, который прокачивает по телу кровь. И все же Кейт казалось, что ее сердце изранено, как будто одновременно усохло и распухло, как бы противоречиво это ни звучало.
Каждый день, идя на работу, она чувствовала себя пронзительно одинокой. Буквально у всех прохожих есть друзья или подруги, с которыми можно посмеяться, поделиться наболевшим или легонько ткнуть локтем в бок. Стайки девушек держатся так, будто определенно знают об этой жизни все. Влюбленные парочки шепчутся, склонив головы, соседские кумушки сплетничают у своих машин перед работой. Взбалмошные мужья, трудные подростки, несчастливые друзья — предмет обсуждения может быть любой, но стоит Кейт подойти ближе, как все умолкают и отрывисто здороваются: "Доброе утро", даже если они с ней не знакомы. Кейт притворялась, что не слышит. Если склонить голову пониже, то волосы отлично закрывают лицо.
Погода стояла весенняя, зацветали одуванчики, звонко чирикали птицы. Будь у нее время, Кейт с удовольствием бы посадовничала. Ей это всегда помогало. Увы, каждое утро надо было идти в детский сад, наклеивать фальшивую улыбку и встречать у главного входа детишек. Некоторые малыши до сих пор расставались с родителями неохотно, крепко цеплялись за их колени и прятали зареванные личики. Родители удрученно смотрели на Кейт, она героически изображала сочувствие, которого не испытывала вовсе, и делано-бодрым голосом спрашивала: "Хочешь, я возьму тебя за руку, и мы зайдем вместе?" Причина была проста: в дверях стояла миссис Дарлинг, дожидаясь предлога для увольнения. Впрочем, хоть бы и уволила — какая теперь разница?
По пути в четвертую группу Кейт кивала воспитателям и нянечкам, с которыми сталкивалась в коридоре. Здоровалась с миссис Чонси, убирала верхнюю одежду и сумку в шкаф. Входя в класс, дети наперебой делились с Кейт последними новостями — что учудил любимый питомец, какой страшный сон приснился ночью, что подарила бабушка — и порой все говорили одновременно, а Кейт стояла дуб дубом и повторяла: "Да ну? Хм. Подумать только". Усилия приходилось прилагать титанические, но дети ничего не замечали.
Занятия Кейт проводила на автомате — все эти бесконечные "покажи и расскажи", "читаем сказку" и "подвижные игры". В перерыве шла в учительскую, где миссис Бауэр разглагольствовала об операции по удалению катаракты, или миссис Фэйруэзер делилась опытом лечения больных суставов. Беседа прерывалась, воспитатели приветствовали Кейт, она бормотала что-то себе под нос, опускала голову, пряча лицо, и бочком пробиралась в туалет.
Четвертая группа вступила в некую особенно склочную фазу, и все девочки перестали разговаривать с Лайамом Эм.
— Что ты им сделал? — спросила Кейт.
— Сам не знаю, — ответил ребенок.
Кейт ему поверила. Иногда маленькие девочки плетут недетские интриги. Поэтому она велела Лайаму не обращать внимания и немного потерпеть; малыш кивнул, тяжело вздохнул и отважно расправил плечи.
За обедом она безучастно гоняла еду вилкой по тарелке, на вкус все было как вата. В пятницу Кейт не взяла из дома вяленую говядину (точнее, не смогла взять, потому что та неожиданно закончилась) и съела лишь пару виноградин. Впрочем, аппетита у нее все равно не было, — распухшее сердце поднялось до горла и мешало глотать.