— Да конечно, пусть идёт, ему небось интересно. А я тут побуду, вещи разберу твои.
— Ну и хорошо! — воскликнул Никифор Семёнович. — И в баньке помоемся. Никогда, верно, на корабле не парился? Знаешь, как моряки парятся? Семь шкур спустят, семь потов сгонят. Пойдём, сынок!
Никифор Семёнович долго водил Володю по теплоходу, показал ему все судовые помещения. Он поднялся с ним на мостик, познакомил со старшим помощником. Сам капитан съехал на берег и отправился в город. И Володя был нескрываемо разочарован, узнав, что у капитана, кроме папы, имелся ещё другой помощник, да к тому же ещё старший. Потом, придерживаемый отцом, скользя подошвами с железных ступеней почти вертикального трапа, хватаясь за толстые стальные скобы, Володя спустился вместе с Никифором Семёновичем в нижнее помещение теплохода. Тут было самое интересное — машина. Сейчас громада её была неподвижна. Люди в промасленных тёмных куртках ходили по скользким железным мостикам, что-то перевинчивали, мазали, вытирали тряпками. Всё здесь было железным и скользким. Ярко горели сильные лампы в железных сетках, напоминающих намордники. И хотя машина была сейчас молчалива и неподвижна, Володе казалось, что она каждую минуту готова встрепенуться, ожить и проявить свою чудовищную подспудную силу, которой следовало остерегаться: недаром она была везде ограждена стальными поручнями и решётками.
— Вот, Володя, знакомься, это главный над всеми духами начальник, дядя Вилюй, — сказал Никифор Семёнович, подводя Володю к огромному пожилому машинисту, который возился у какого-то механизма.
Дядя Вилюй разогнулся, выпрямился и оказался на полторы головы выше Никифора Семёновича. Потом он вытер замасленные руки веретьем[1] очень тщательно и протянул Володе широкую мясистую ладонь с резко вычерченными линиями, в которых темнело неоттёртое масло.
— Сынок? — пробасил он. — Встретились, значит? Машину показать привели, Никифор Семёнович? Интересуется? Звать как?.. Вова? Володя, значит. Ну, Владимир Никифорович, идём, я тебе всё наше хозяйство покажу.
И дядя Вилюй повёл Володю по узким железным мосткам, по скользким вертикальным лесенкам и решётчатым настилам, объясняя устройство машины.
— Вот это, видишь, у нас дизеля стоят. Потому что, что мы тут имеем? Теплоход. Коли был бы пароход, так тут бы котлы стояли, а у нас дизеля. Понятно тебе это слово? Так вот, стало быть, как! Ты, как большой будешь, кем стать собираешься? Моряком небось?
Это был нелёгкий вопрос. Когда-то Володя мечтал быть моряком. Потом, когда его спас рыбак, искусно вернувший маленького утопленника к жизни, и после истории с градусником ему захотелось стать доктором. Узнав происхождение таинственной надписи в каменоломнях, Володя стал мечтать о партизанской жизни, и каждое воскресенье они с Ваней Гриценко играли в «партизан». Но сегодня, после встречи с отцом на этом громадном и дивном корабле, он опять вернулся к своим первоначальным намерениям, решив про себя, что сперва можно стать моряком, а потом, на земле, выучиться и на партизана.
— Моряком, значит?.. Хорошее дело. Папаша у тебя моряк справный. Давай и ты в эту линию… Ну, а вот у нас тоже не хуже, чем на пароходе, и котёл имеется.
Они остановились у чёрной железной громады, от которой шёл жар. Внутри неё что-то гудело, и казалось, железный пол возле дрожит.
— А для чего нам котёл, спрашивается? А очень просто: для всяких хозяйственных нужд. Горячую воду в камбуз подаём, на кухню. Вот видишь, краники всякие — синие, красные… И в душевую, в баню. У нас, между прочим, и баня имеется. Русская, настоящая. За границей таких нет. Так что живём, видишь, прилично. Вот сейчас как раз вахта мыться пойдёт.
А сверху уже доносился голос отца, звавшего Володю в баню.
В бане пахло так, как пахнет во всех обыкновенных банях, — мокрым пареным деревом, мочалкой, щёлоком, душным паром. Отец снял с себя китель и оказался в тельняшке, которую носил по старой краснофлотской привычке. Он нагнулся, закинул за плечи руки, выставив вперёд локти, и стащил с себя фуфайку. Володя с уважением и восторгом посмотрел на его мускулистую спину, на шарообразные мускулы, катавшиеся под кожей рук.
— Ну, давай, давай, чего же ты? Разоблачайся! Клади вот сюда, — говорил отец, растирая сильную и выпуклую грудь. — Идём, я тебя поскребу как следует. Давно я тебя не мыл… А ты ничего, масластенький. Это у тебя отчего тут?.. Дрался, что ли?.. А это?.. Э-э, да ты, видно, тёртый калач! Бывал в деле. Доставалось не раз, гляжу!..
Пахнуло прохладным воздухом, и в баню, на ходу стремительно сдирая с себя спецовки, пропахшие мазутом и маслом, с грохотом бросая под лавки тяжёлую обувь, ворвались какие-то чёрные люди, со сверкающими белыми глазами и блестящими зубами. Володя оторопело глядел на них и на всякий случай подвинулся к отцу.
— Машинная вахта мыться пришла, — объяснил отец.
Моряки сразу напустили горячего пару в бане, стали обдавать друг друга водой, с размаху пускать из рук в руки летящие по скользкой скамье шайки. Они шумели, фыркали, отплёвывались, громко разговаривали, стараясь перекричать ими же поднятый шум. Тела их, окатываемые горячей водой, побелели на глазах у Володи, и теперь можно было рассмотреть якоря, змей, корабли, русалок и орлов, вытатуированных на коже у некоторых машинистов. Отец, посадив Володю на высокую полку, крякая от удовольствия, яростно тёр ему спину намыленной, нестерпимо горячей мочалкой.
— Уй-юй-юй!.. Папа, больно же!.. — не выдержал Володя.
— Терпи, терпи, здоровее будешь! Надраю так — блестеть станешь. А ну, закрой глаза, да крепче! Я тебя сейчас окачу…
И Володя захлебнулся в обжигающей горячей воде, разом хлынувшей на него сверху. Казалось ему, что он сейчас уже не выдержит, наглотается, задохнётся. Но вот всё кончилось, рот и ноздри его втянули горячий воздух, сильные руки отца обжали его волосы на голове, согнали остатки воды с лица. Он осторожно открыл глаза.
— Вот теперь чисто! — сказал довольный отец. — Ну, иди одевайся, а я ещё немножко тут попарюсь… Парфёнов, поддай пару ещё!
Что-то свирепо зашипело, ахнуло на всю баню, и Володя стремглав выскочил из огромного облака пара в предбанник. Там он быстро оделся, хотя и чулки, и штанишки, и рубашки с трудом налезали на распаренное тело, ботинки показались грубыми и тесными, а пальцы рук стали смешные — с белыми кончиками, сморщенные, шершавые, как грецкие орехи.
От жаркой духоты, от пара, которым надышался Володя, в голове у него было мутно, и, когда он вышел в узкий коридор, где вдоль противоположной стены шли длинные поручни, он совсем забыл, откуда они пришли с папой и куда теперь надо идти. Где-то высоко над головой бухали шаги и словно проползало с шумом что-то длинное, тяжёлое. Слышались приглушённые железом голоса. На минуту Володе показалось, что он снова очутился в узкой галерее старокарантинских каменоломен, глубоко под землёй. Но здесь было светло и под ногами вместо каменной тверди что-то зыбко подрагивало.
Володя побродил по коридору, прошёл в один конец его, осторожно пробуя дверные ручки кают, потом вернулся назад, дошёл до большой жёлтой стены с окошками, перехваченными тонкими медными прутьями; поднялся, заглянул: внизу под ним, за стеклом, была гулкая бездна, из пучин которой поднимались стальные массивы, оснащённые колёсиками, медными приборами, похожими на часы, с неподвижными стрелками под стеклом. Володя узнал эти скользкие мосточки, переходы, вертикальные лесенки, решётки, настилы.
Приоткрыв дверь с окном, также забранным медной решёткой, он вошёл туда и по знакомой лесенке, прижавшись животом к её жёстким стальным круглым перекладинам, нащупывая их сперва носком одной ноги, а затем приставляя к ней вторую, спустился на нижнюю железную решётку. Вот и котёл, о котором говорил дядя Вилюй. Володя сразу узнал эти красные, синие колёсики кранов на толстой трубе, укутанной во что-то промасленное и немного похожее на клеёнку. Рядом никого не было. Володя принялся с интересом разглядывать краны. Сперва он тронул синий и чуть-чуть повернул его влево. Острая стрелочка за стеклом прибора, похожего на часы, ожила и быстро закачалась из стороны в сторону, словно запрещая: «Ни-ни, не трогать!» Володя не стал спорить со стрелочкой и взялся за другой кран — красный. Он легонько повернул колёсико влево, опасливо покосившись на прибор. Но стрелка на этот раз оставалась невозмутимой. Подбодрённый её молчаливым согласием, Володя стал поворачивать красное колёсико влево.
И вдруг под ним что-то заверещало, засвистело, сразу запахло баней, из-под решётки повалил густой пар и заволок всю машину. Послышались перепуганные голоса, топанье босых ног. Кто-то налетел в облаке пара на Володю, споткнулся, упал через него. Мимо свалившегося Володи, перепрыгивая через него, проносились голые ноги, с которых стекало жидкое мыло. Володя видел только ноги, потому что всё остальное закрывал пар. Наконец кто-то, должно быть поняв, в чём дело, быстро повернул рукоятку крана и перекрыл паропровод. Пар стал медленно рассеиваться, и Володя увидел перед собой совершенно голого, огромного, показавшегося ещё более высоким, чем прежде, Вилюя. Но дядя Вилюй не видел Володи, потому что густая белая пена, взбитая, как сливки, на его намыленной голове, теперь сползла ему на глаза. И дядя Вилюй, отплёвываясь и протирая кулаками глаза, которые нещадно ела мыльная пена, кричал:
— Тьфу, будь ты неладно! Вот наелся мыла досыта. Да дайте, братки, мне лицо-то сполоснуть!.. Все очи мне выело… Ух, щиплет, окаянное!..
Кто-то принёс в кружке воды и плеснул в лицо дяде Вилюю. Он, отдуваясь, приоткрыл красные, ещё подслеповатые глаза.
— Это кто ж тут начудил? Кто пар на баню перекрыл?
И тогда под ногами у него возник из пара перепуганный Володя.
— Это я… нечаянно… Я только чуть-чуть, а оттуда сразу как ухнет…
Но крепкая рука отца уже сильно сжала его повыше локтя и вытащила из машинного отделения в коридор. Отец был ещё босым, но уже в клёшах, хотя и голый до пояса. Он сердито тряхнул Володю: