Вряд ли следовало искать мужчину по желтому макинтошу: теперь он мог означать ложную улику. Макинтош свою роль сыграл, и можно было от него избавиться. С бородой дело обстояло не так-то просто. Трудно сказать, какими именно окольными путями, но, должно быть, либо той ночью, либо рано утром убийца проник в контору молодого Хепуорта на Фенчерч-стрит. Очевидно, что ключом его снабдила миссис Хепуорт.
Похоже, там он запрятал свою шляпу и макинтош, переодевшись в одежду, принадлежавшую убитому. Секретарь Хепуорта, Элленби, человек пожилой и, как принято говорить, по виду джентльмен, привык к тому, что его хозяин частенько отлучался по делу, будучи корабельным поставщиком. В конторе всегда наготове имелись и пальто, и саквояж. Поскольку их на месте не оказалось, Элленби решил, что его хозяину пришлось выехать самым ранним утренним поездом. Через несколько дней он непременно хватился бы хозяина, но Элленби получил телеграмму — как он считал тогда, от хозяина, — в которой говорилось, что молодому Хепуорту пришлось отправиться в Ирландию и что он пробудет там некоторое время. Ничего удивительного в отъезде Хепуорта не было: ему приходилось следить за оснащением корабля, что могло занять целых три недели, а в работе конторы не происходило ничего такого, что требовало бы его срочных указаний. Телеграмма была отправлена из почтового отделения в Чаринг-кросс, но в такое время, когда бывает полным-полно посетителей, и никто из служащих не мог припомнить, кто именно ее отправлял. Секретарь Хепуорта не колеблясь признал в погибшем своего хозяина, к которому, очевидно, питал весьма теплые чувства. Относительно миссис Хепуорт он сообщил весьма немного. Перед судом ему пришлось один-два раза встретиться с ней в связи с предстоящим процессом. До этого они почти не общались.
Поведение самой женщины во время процесса казалось поистине необъяснимым. Мало того, что она даже формально не объявляла себя невиновной, она не предприняла ни одной попытки себя защитить. Даже то невеликое содействие, которое было оказано ее адвокатам, исходило не с ее стороны, а со стороны секретаря ее мужа, который поступал так более из симпатии к своему покойному хозяину, нежели к его супруге. Казалось, женщине совершенно безразлично, что с ней происходит. Всего лишь раз и на миг прорвалось в ней что-то живое. Это случилось, когда адвокаты убеждали ее, даже с некоторым раздражением, представить некоторые факты, которые могли бы помочь ей.
— Он мертв! — вскричала она почти на грани истерики. — Мертв! Мертв! Чего же вам еще!
Но через секунду она уже извинялась за этот срыв.
— Теперь мне ничто не поможет, — говорила она. — Пусть все идет как идет!
Именно поразительное хладнокровие этой женщины восстановило против нее и судью, и присяжных. Бритье происходило в гостиной, когда тело убитого еще не успело остыть! Убийца, должно быть, брился безопасной бритвой Хепуорта. И это она подала убийце бритву, она поставила перед ним зеркало, она принесла мыло, воду и полотенце, и она впоследствии замела все следы. Не заметила лишь несколько рыжих волосков, которые прилипли к ковру. А все эти утюги, чтобы тело быстрее пошло ко дну! Должно быть, это именно она и придумала. Такая мысль никогда бы не могла прийти в голову мужчине. Да еще чтоб навесить их на цепь, да скрепить замком! Только она знала о наличии подобных вещей в доме. Наверняка именно она задумала это переодевание в конторе у Хепуорта, она дала сообщнику ключ. И несомненно именно ей пришло в голову бросить тело в пруд, и это она придерживала дверь, когда убийца выволакивал из дома свою страшную ношу, ждала, бдительно посматривал вокруг, вслушивалась в тишину, пока не раздался всплеск.
Вероятно, ей хотелось уехать вместе с убийцей и жить вместе с ним! Отсюда эта фраза о поездке в Америку. Если бы все шло как планировалось, никто бы их не хватился. Покинув Лейлэм-Гарденс, она сняла комнаты в небольшом домике в Кентиштауне, где поселилась под именем Хауард, выдав себя за хористку, которая замужем за гастролирующим актером. Для пущего правдоподобия нанялась в одну пантомимическую труппу. Она ни на миг не теряла присутствия духа. К ней никто никогда не заходил, она ни от кого не получала писем. В ее жизни все было рассчитано по часам. Должно быть, все это они спланировали заранее у тела ее убитого супруга. Ее признали виновной как соучастницу после свершения преступления и приговорили к пятнадцати годам каторжных работ.
Таковы были события одиннадцатилетней давности. По завершении процесса мой друг из чисто личного интереса к этому делу сумел разузнать кое-какие дополнительные факты. Наведя некоторые справки в Ливерпуле, он узнал, что отец Хепуорта, не слишком крупный судовладелец, был здесь хорошо известен и весьма уважаем. Он удалился от дел и умер года за три до вышеозначенного убийства. Жена пережила его всего на несколько месяцев. Кроме убитого сына Майкла у Хепуорта-старшего было еще двое детей: старший сын, который, как считалось, давно отбыл в одну из колоний, а также дочь, вышедшая замуж за француза, морского офицера. Они либо ничего не слышали о происшедшем, либо просто не хотели, чтобы их имена были опорочены участием в этом деле. Юный Майкл начал свою карьеру архитектором, как считалось, весьма подававшим надежды, но после смерти родителей он куда-то исчез и вплоть до самого процесса никто из родственников с севера Англии не знал, где он и что с ним.
Однако дальнейшие сведения, полученные в результате расследования моего приятеля, оказались весьма обескураживающими. Элленби, служащий Хепуорта-младшего, как выяснилось, был доверенным лицом его отца. Он поступил к нему на службу еще мальчишкой, и когда Хепуорт-старший удалился от дел, Элленби, при участии старого джентльмена, сам открыл свое предприятие в качестве поставщика корабельного оборудования. Эти факты на процессе оглашены не были. Элленби в качестве свидетеля на суд не вызывался. Сочли, что этого не требуется. Однако, учитывая все обстоятельства, не странно ли, что он сам не вызвался огласить данные факты? Возможно, он не стал этого делать в интересах здравствующих сына и дочери Хепуорта. Хепуорт — имя достаточно звонкое на севере Англии. Возможно, Элленби надеялся оградить членов семейства от всякого участия в этом процессе.
В отношении той женщины моему приятелю не удалось разузнать ничего более того, что в ее контракте с музыкальным агентом из Роттердама она назвалась дочерью музыканта-англичанина, заявив, что обоих ее родителей нет в живых. Возможно, он пошла на подписание контракта, не подозревая о характере самого заведения, а возникший на ее пути Чарли Мартин с его привлекательностью и матросской обходительностью, к тому же будучи англичанином, показался ей желанным избавителем.
Возможно, она была страстно в него влюблена, а молодому Хепуорту — который, увидев ее, потерял голову, ибо красота ее была способна вскружить голову любому мужчине, — пришлось наговорить ей в отсутствие Мартина бог знает что, лишь бы вынудить ее выйти за него замуж; быть может, пришлось даже сказать, что его нет в живых. И убийство мужа явилось для нее актом сурового возмездия за ложь.
Но даже если это было так, все равно ее хладнокровие и бесчувственность превышали все допустимые приличия. Она вышла замуж за этого человека, прожила с ним почти год под одной крышей. На Джетсонов она всегда производила впечатление супруги, искренне любящей своего мужа. Так притворяться изо дня в день было бы немыслимо.
«Нет, здесь что-то не так», — решили мы, обсуждая все эти факты на холостяцкой квартире моего приятеля. Составленное им одиннадцать лет назад краткое изложение дела лежало перед ним на столе. Приятель расхаживал по комнате, заложив руки в карманы, и рассуждал вслух:
— Тут есть что-то неразгаданное. В тот момент, когда выносился приговор, ее поведение поразило меня. Казалось, передо мной вовсе не приговоренная женщина, а женщина, торжествовавшая победу. Притворялась?! Если бы она притворялась на суде, притворялась, что испытывает угрызения совести, да хотя бы жалость, я бы пожелал ей отделаться пятью годами. Казалось, она не может скрыть истинного облегчения при мысли, что муж ее мертв, что его рука больше в жизни ее не коснется. Видно, что-то внезапно ей в нем открылось, что-то такое, что вмиг обратило любовь в ненависть.
— Да и с ее сообщником дело обстоит тоже весьма загадочно, — продолжал размышлять вслух мой приятель, остановившись у окна и устремив взгляд за реку. Она заплатила за содеянное и получила свое, но ведь его до сих пор не обнаружили. Следя каждый вечер, не поднимется ли в окне штора, он постоянно рискует своей головой.
Тут мысли моего приятеля приняли иной оборот:
— Притом, как мог он допустить, чтобы она все эти десять лет была обречена на жизнь, равноценную смерти, в то время как сам он преспокойно разгуливает на свободе! Почему ни разу во время суда, когда день ото дня обвинение нагнетало улики против нее, он не показался из толпы — хотя бы просто для того, чтобы встать рядом с нею? Почему, хотя бы из чистой порядочности, он не отдал себя в руки правосудия, готовый пойти на казнь?
Тут мой приятель сел и приподнял не глядя со стола папку с делом.
— Или, быть может, на такую награду за содеянное она надеялась: на то, что он будет ждать ее и жить надеждой на ее возвращение? Может, именно это помогало ей переносить страдания? Ну да, — продолжал он задумчиво, — могу себе представить мужчину, любовь которого к женщине может расцениваться ею как наказание для него.
Теперь, когда обстоятельства оживили его интерес к этому делу, мой приятель уже никак не мог от него отрешиться. С тех пор как мы с ним посетили эту улицу вдвоем, я пару раз наведывался туда один, и в последний раз снова при мне поднималась штора. Желание встретиться с этим человеком лицом к лицу неудержимо овладело моим приятелем. Он представлял его себе мужчиной привлекательной наружности, смелым и властным. Но, должно быть, было в нем что-то такое, ради чего такая женщина решилась — или почти решилась, сказал бы я, — продать свою душу.