С гудящей головой я приехала в Ложкино и налетела на Риту Замощину. На этот раз у нее на голове красовался сильно завитой ярко-рыжий парик. Ритка стала в нем похожа на легенду российской эстрады Аллу Пугачеву времен исполнения песни «Паромщик».
Не успела я войти в холл, как Замощина, тряся кудрями, полетела ко мне с воплем:
– Иди сюда, будешь его держать.
– Кого? – устало спросила я. – Очередного твоего жениха?
– Скажешь тоже, – вскипела Ритка, – мне мужики не нужны! Масика, естественно. Смотри, что я ему купила.
И она жестом фокусника извлекла из сумки нечто пушистое, серое, больше всего похожее на шкурку, снятую с кролика.
– Замечательная вещь, – тараторила Ритка, – мой бедный сыночек совсем измучился, лежит в коробке с жуткими морскими свинками.
– Это щенки и котята!
– Уроды, – отмахнулась Рита, – сейчас мы его оденем.
– Зачем? И во что?
– Да вот, – трясла передо мной куском непонятного меха подруга, – купила по случаю, страшно дорогая вещь, комбинезон для кошки из норки.
– Комбинезон из кошки для норки? – обалдело повторила я, чувствуя, как к голове подбирается мигрень.
– Издеваешься? – налилась краснотой Ритка. – Это шуба для кота! Из норки!
– Зачем? У кошек своя отличная есть!
– Ты ненормальная, – заорала Ритка, – да, да, совсем больная! Это для Масика, он же лысый.
– А-а-а, – протянула я, – надо же, до чего додумались, шубы для кошек!
– Во-первых, их шьют для сфинксов, – пояснила, успокаиваясь, Замощина, – а во-вторых, для больных и старых животных. Вот, купила сыночку, а он одевать себя не дает. Придется тебе его держать, а я начну комбинезончик натягивать.
«Вовсе даже не стану помогать», – хотела было ответить я, но вслух отчего-то произнесла совсем другое:
– И что, эти прикиды только из норки шьют?
– Почему? – удивилась Ритуська. – Бывают разные, даже вязаные, но из норки самый дорогой, а у Масика все должно быть наилучшее.
Кто бы сомневался! Естественно, для милого сынка и сережку из ушка.
– Сколько же стоит шубенка?
– Пятьсот баксов.
Я уронила на пол одежонку.
– Сколько?
– Пятьсот долларов, – повторила Замощина.
– Да за такие деньги тебе шубу купить можно!
– Мне для Масика денег не жаль.
– По-моему, он мог обойтись вязаной фуфаечкой, – протянула я.
– Вот сама и ходи в кофте по холоду, – вызверилась Рита, – а мой сыночек…
Я безнадежно поплелась на второй этаж в свою спальню. Лысый Масик, очевидно, весьма комфортно чувствовал себя в стае щенков, потому что стоило начать выуживать его из ящика, как он принялся раздраженно шипеть.
– Кисонька моя, лапонька, пусинька, пойди к мамусечке, – засюсюкала Рита, – сейчас тебе станет уютненько. Эй, Дашка, пихай ему ноги в рукава.
Я попыталась засунуть лапы Масика в сшитые куски меха. Куда там. Кот извивался, царапался и плевался.
– Давай, держи его, – велела Ритка, – ничегошеньки не можешь сделать, беда с тобой.
И она сунула мне разгневанного Масика.
– Кисонька, дусенька, не дергайся, мамочка хочет как лучше.
Да уж, родители вечно норовят улучшить жизнь своих деток, только последние, как правило, сопротивляются изо всех сил. Вот и Масик совершенно не собирался надевать на себя дорогой комбинезон.
– Фу, – сказала Ритка, – чего сидишь, как кукла? Ну-ка тяни за лапы!
В самый разгар действа появилась Маруся. Мигом поняв, что происходит, она тут же включилась в ситуацию. Теперь я держала кота, а Ритка и Машка пытались запихнуть несчастного в шубу. Масик легко справлялся с тремя идиотками, размахивая когтистыми лапами. Потом я почувствовала, как по коленям потекла горячая жидкость.
– Он меня описал! – закричала я.
– Подумаешь, – тяжело дыша, ответила Ритка, – не сахарная, помоешься.
– Чем вы тут занимаетесь? – всунула голову в комнату Зайка.
– Потом объясним! – заорала Маня. – Видишь «молнию»?
– Где? – изумилась Ольга.
– У Масика на спине, застегни скорей.
Зайка, не задавая лишних вопросов, выполнила требуемое.
– Слава богу, – вздохнула Ритка.
Я отпустила кота.
– Чего вы с ним сделали? – поинтересовалась Зайка.
Ритка принялась с жаром рассказывать про комбинезон.
– По-моему, он Масику не слишком нравится, – вздохнула Маня, – вон как злится.
Кот бешено крутился на одном месте. Масику было наплевать, что на него с превеликим трудом нацепили страшно дорогой и супермодный комбинезон. Несчастное животное пыталось содрать с себя теплую одежду. Возможно, ему нравилось ходить лысым, а, может, Масику не по душе мех норки, вполне вероятно, что он предпочитает шиншиллу.
– Во обозлился, – качала головой Маня, глядя, как «сыночек» с воем носится по моей спальне, роняя мебель, – может, снять с него шубу-то?
– Ни за что, – отрезала Ритка, – сейчас привыкнет. Я лучше знаю, как со своим ребенком поступить.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Еще одно родительское заблуждение. Всовывают в руки мальчика, страстно мечтающего о карьере футболиста, скрипку, таскают сопротивляющееся чадо в музыкальную школу, приговаривая: «Мама знает, чем тебе лучше всего заняться…» И в результате вместо счастливого человека, великого голкипера или популярного нападающего, получают пятнадцатисортного скрипача, вынужденного с тоской «перепиливать ящик». Чем же футбол хуже скрипки, а?
– Что у вас тут происходит? – недовольно спросил Дегтярев, входя в спальню. – Стук, топот…
Маня, Зайка и Рита, перебивая друг друга, начали рассказывать полковнику, какой чудесный комбинезон приобрела Рита и как мы натягивали его на Масика.
Александр Михайлович задумчиво поглядел на беснующегося кота.
– Странно, однако.
– Что? – напряглась Замощина.
– Шапка где?
– Чего? – разинула рот Маня.
– К шубейке, – совершенно спокойно констатировал приятель, – должен прилагаться капор или, на худой конец, берет. А то глупо выглядит, тело прикрыто, а голова голая.
Не успел он докончить фразу, как Масик внезапно упал на ковер и взвыл. Никогда еще я не слышала звука, в котором бы слышалось столько тоски. Плач на реках вавилонских – ничто по сравнению с тем воплем, который издал несчастный кот.
– Вы как хотите, – сурово заявила Зайка, – а я больше не способна наблюдать мучения животного. Комбинезон надо снять. Масик, кис-кис… Иди сюда.
Но кот, наученный горьким опытом общения с нами, мигом забился под туалетный столик. Он затаился в самом дальнем углу и, лихорадочно блестя глазами, продолжал издавать жуткие воющие звуки.
– Надо поднять столик, ну-ка, Дегтярев, действуй, – велела полковнику Ольга.
Александр Михайлович подошел, ухватился, поднатужился… Баночки с кремом, расчески, губная помада попадали на пол. В ту же секунду кот быстрее молнии прошмыгнул мимо ног полковника и метнулся в новое убежище. Дегтярев, испугавшись, шарахнулся в сторону, наступил на валявшуюся на полу подушку, заорал, выпустил столик… Масик заметался по комнате, потом, обезумев, впрыгнул в короб, где Черри, распластавшись, закрывала собой щенков и котят. Пуделиха, уже слегка подслеповатая и никогда не отличавшаяся хорошим нюхом, взвыла и попыталась цапнуть непонятное существо. Несчастный кот ринулся в сторону и взлетел по занавескам вверх…
– Уф, – сказал Дегтярев, – столик-то сломался.
– Наплевать, – бодро сообщила Машка, – жуткий урод был, никогда он мне не нравился.
Я только вздохнула. Старинный туалетный столик, единственная вещь, оставшаяся от моей бабушки, помню его с детства, и, хотя домашние многократно приказывали «выбросить рухлядь», я поставила его в своей спальне из ностальгических чувств.
– Масик, Масик, – засюсюкала Ритка, подбираясь к занавескам, – мой любимый котик, иди к мамусе.
Но вредный кот ждал теперь от «матери» только самого плохого. Стоило Замощиной колыхнуть драпировку, как загнанное животное с утробным воплем прыгнуло на люстру.
Светильник угрожающе закачался.
– Сейчас упадет, – спокойно сообщил полковник.
– Масик? – ошарашенно спросила Зайка.
– Нет, сначала светильник, – уточнил Дегтярев, – а уж потом, конечно, и лысик.
Не успел он договорить фразу, как раздался треск, и красивая люстра рухнула на пол. В разные стороны дождем взметнулись осколки. Я наблюдала за происходящим, как если бы это был интересный кинофильм. Жаль только, что нельзя выключить звук – слишком уж противно визжит Ритка:
– Сыночка убили! Масик мой, Масик!
Впрочем, Зайка не отставала от нее:
– Ой, ой, ой, жуть какая!
Но громче всех орала Маня:
– Щенков засыпало, катастрофа!!!
Три крещендо слились, превратившись в единый хор, исполнявший форте песню о катастрофе.
– Мать, – раздался в самый кульминационный момент ледяной голос Аркадия, – а ну-ка иди сюда немедленно.
Чувствуя себя нашкодившей школьницей, я выползла в коридор и, заискивающе, снизу вверх, глядя на почти двухметрового сына, робко поинтересовалась:
– Случилось чего?
– Я не спрашиваю тебя, – тоном, от которого веяло всеми морозами Арктики, заявил Кеша, – я никогда не спрашиваю тебя, где ты шляешься дни напролет…
– Ничего плохого не делаю, – забормотала я, – так, по магазинчикам мотаюсь, знаешь, дамы любят шмотки разглядывать, косметику…
– Только не ты, – отрезал сын.
– В книжном толкусь, детективчики всякие перебираю…
– Мать, говори правду!
– Да что случилось? – недоумевала я.
– Ладно, – процедил Кеша, – мы разрешаем тебе все, и, видно, зря. Первого апреля ты по-идиотски пошутила, но я смолчал. Знаешь, одно дело подбрасывать пластмассовых мух в чай, а другое договариваться с ГИБДД. Меня тормозили через каждые сто метров, ехал до Бутырки четыре часа! А главное – еще иметь наглость позвонить и предупредить, чтобы я передвигался без машины!
– Это не я!!
– А кто?
– Дегтярев. Он обозлился за пукательную подушку. Ну как бы я, по-твоему, с гаишниками договаривалась, а?