части.
От этого Дмитрию стало как-то не по себе. Совершенно неожиданно он почувствовал себя виновным в потерях и поражениях русской армии, случившихся в Крыму. А еще невольно решил, не просто так местом его назначения стал Крым, значит, где-то свыше было принято об этом решение, причем вопреки его воле. Выходит, то Божья воля отправила его подальше от родного дома, от столицы, на относительно недавно присоединенный к России полуостров, еще не успевший вобрать в себя основы европейской цивилизации, но уже ставший предметом раздора между Европой и Россией — страной, стоявшей все еще на согбенных спинах закрепощенных мужиков. Может, потому и проигрывали войну, что скрепы те вдруг треснули и обнажили многочисленные язвы некогда процветающего и победоносного отечества?
Мысли о своем предназначении надолго отвлекли Дмитрия от реальности, и он пришел в себя лишь от того, когда ощутил, что дилижанс остановился, съехав на обочину дороги, пропуская увеличившийся поток телег с ранеными.
— Давно стоим? — спросил он, приходя в себя.
— У нас часов не имеется, — неприязненно ответил кучер, даже не взглянув в его сторону, — вам, поди, лучше знать сколь времечка прошло.
— Вот беда, но и у меня часов нет, улыбнулся ему Дмитрий, — не заработал пока на них. Были у покойного батюшки, так они теперь у старшего брата, а я вот по солнышку жить привык. Так даже удобнее.
Его слова, видимо, тронули кучера, и он уже более миролюбиво поинтересовался:
— Один брат-то али еще имеется?
— Есть еще один, он тоже в Сибири живет…
— Поди, и сестры имеются, — поддержал разговор его собеседник, раскуривая небольшую длинную трубку с вырезанным из кости мундштуком.
— А то как. Есть и сестры. Их трое осталось, и тоже в Сибири. Нас в семье всего было четырнадцать детей у родителей. Вот только другие поумирали.
— На все божья воля, — искоса глянул на него собеседник, — чего ж они в Сибири делают? По своей воле люди туда вряд ли поедут.
— Всякое бывает. В Сибири ничуть не хуже, чем в других местах. Там такие же люди живут.
— Не могу знать, не бывал там пока и, дай бог, не попаду.
В это время образовался просвет в череде встречных телег и обозов, и кучер подхлестнул лошадей, норовя проскочить. Но едва проехали полверсты, как опять встали, а впереди до самого горизонта тянулась бесконечная лента повозок, извиваясь на поворотах, пропадая на спусках в овраги, словно гигантская змея выползала из своего логова.
Глава вторая
…Симферополь встретил путников настороженно и неприветливо. С городских пустырей и окраин поднимались густые клубы дыма, распространяя запах горелого мяса от трупов сжигаемых лошадей и павшего скота. Над городскими улицами вздымалась серая пыль, оставленная проезжающими по ним арбами, запряженными парой быков. Дмитрий никак не мог понять, что за дикие крики раздавались из самых разных мест, пока ему не объяснили, что их издают сотни верблюдов, участвующих в перевозке оружия в самые удаленные уголки полуострова. При этом вся трава вокруг города была съедена или вытоптана все теми же животными, что наряду с людьми терпели тяготы и лишения, умирали под пулями и ядрами и, будь на то их воля, давно бы сбежали от происходящего ужаса.
Казенная гимназия находилась на Екатерининской улице в двухэтажном здании, но занятия в нем велись лишь внизу, поскольку второй этаж был занят ранеными солдатами. И хотя дилижанс прибыл в город поздним вечером, Менделеев решил сразу отправиться в гимназию и попытаться отыскать директора, который должен будет помочь ему определиться на квартиру. К тому же, как он узнал, цены на жилье в связи с войной поднялись до немыслимых высот, и полученных им при отъезде денег вряд ли могло хватить даже на неделю. На его счастье, директор жил неподалеку от гимназии и, когда за ним послали, немедленно явился, чтоб познакомиться с вновь прибывшим молодым учителем.
— Надворный советник Дацевич, — представился он и добавил: — Сослуживцы зовут меня чаще всего по имени-отчеству. Как-то, понимаете, по-домашнему, по-людски, без излишеств. Так что и вам рекомендую: Семен Семенович. А вас как звать-величать, молодой человек?
Менделеев назвал себя и задал вопрос, который мучил его больше всего:
— Не подскажите, где лучше жилье снять? И, знаете, чтоб подешевле. Признаюсь честно, особыми деньгами не располагаю и помощи ждать мне тоже неоткуда. Так что буду вам весьма обязан…
Дацевич оглядел его с головы до ног, зачем-то втянул носом воздух, принюхался, а потом спросил, понизив голос и наморщив лоб:
— Случаем не пьете? Лучше сразу скажите, чтоб время не занимать. А то ведь всё одно дознаюсь.
— Как можно? — отшатнулся от него Менделеев. — Ни-ни…
— Может, к картам пристрастие имеете?
— Случалось, перед экзаменами с друзьями играл, чтоб голова отдохнула, но никак не на деньги.
— Куда ж вы, сударь, деньги свои потратили? — всё так же строго и пристрастно продолжал директор. — Знаю вас таких, встречал: напросятся на службу, а потом такое вытворяют, не приведи господь.
Менделееву надоели эти подозрения, возникшие на первых парах, и он запальчиво ответил:
— Не имеете оснований такие вопросы задавать. Тем более ни на чем не основанные. Или вы господину министру не доверяете, лично направившего меня к вам на службу? Замечу, первоначально должен был ехать в Одессу в Ришельевский лицей, но получил предписание прибыть сюда, в то время как вещи мои отправлены в Одессу. Если вы имеете что-нибудь против моей кандидатуры, извольте отписать об этом тайному советнику его высокопревосходительству господину Норову. Уверен, ему будет интересно узнать ваше мнение, — с усмешкой закончил он.
Явно не ожидавший ничего подобного, привыкший к беспрекословному подчинению учителей и инспекторов директор слегка опешил и взглянул на недавнего студента с великим удивлением.
— Ишь ты каков, — только и промолвил он, — ну что ж, ценю за смелость. Мне такие молодцы по душе. Прошу простить, коль чем обидел. Видит бог, не хотел. А то я за свою жизнь всякого насмотрелся: и на пьющих, и на гулящих, разное было… А с жильем помогу. Хором не обещаю, но могу определить в комнату, где гимназический архив помещается. Семьей-то, как погляжу, не успели обзавестись? — Он глянул на безымянный палец правой руки Менделеева, по наличию кольца на котором можно было почти безошибочно определить семейное положение его обладателя.
Менделеев, смутившись, поспешил отвести руку за спину и на директорское предложение ответил не сразу. После его беззастенчивого и необоснованного натиска по поводу карт и пьянства он не знал, как воспринимать последовавшее вслед за тем предложение о проживании в стенах гимназии: то ли с целью постоянного надзора за ним со стороны будущих коллег и их наушничество начальству, то ли за этим стояло нечто иное.
Хотя он с первых минут общения со своим новым начальником отметил бледность его лица и некую болезненность, легко читающиеся в худосочной фигуре Дацевича, как следствие больного организма, скорее всего печени, что и сказывалось в его желчности и недоверии к людям. Вряд ли он мыслил так категорично, желая при том осуществлять неусыпный надзор и слежку за всеми учителями. В любом случае выбора у Дмитрия не было, и пока что мечтать об отдельном жилье просто не стоило. Поэтому и не оставалось ничего другого, как согласиться. А там время покажет, насколько он прав в своих предположениях.
Его соседом по казенной комнате оказался молодой человек Виктор Гартунг, из немцев, прибывший сюда по протекции своего дяди, состоящего на службе в местной санитарной управе. Как оказалось, число выходцев из Германии в Тавриде было весьма значительным, и многие из них занимали важные управленческие посты, но при всем том честно служили новому Отечеству, не делавшему особых различий многочисленным инородцам, обосновавшимся в пределах вновь осваиваемых земель. Были здесь и еврейские общины, которых пока еще не желали особо видеть в центральных губерниях, и издавна селившиеся здесь греки, армяне, не говоря о местных татарах, чьи минареты возвышались над глиняными мазанками, находящимися за пределами городской черты.
Но если вопрос с жильем так или иначе удалось решить быстро и безболезненно, то вот заняться подготовкой магистерской диссертации у Менделеева не было никакой возможности. Его надежды найти необходимую литературу в библиотеке гимназии не оправдались, а свои собственные книги находились по пути в Одессу и как-то восполнить их отсутствие он был не в силах. Потому он в очередной раз помянул недобрым словом министерских служащих, напутавших с его назначением.
К тому же в городе царила, как оказалось, ужасная дороговизна на продукты и даже на дрова, а потому большинство обывателей топили печи кизяком, что продавали прилипчивые татары, тоже за немыслимую цену, но всё же подешевле обычных дров. И хотя здешняя зима не шла ни в какое сравнение с сибирскими и даже петербургскими морозами, но сырость в помещении ощущалась уже в начале октября. Потому нечего удивляться, что к Дмитрию тут же вернулся кашель, от которого он мечтал излечиться, перебравшись на юг.
Буквально на другой день после приезда, Дмитрий Менделеев открыл дверь в старшем классе, где ему предстояло вести первый в жизни самостоятельный урок. В классе присутствовало всего пять мальчиков. Остальные или сказались больными, или покинули город вместе с родителями на время военных действий. Из них лишь один носил русскую фамилию, а четверо других были явными потомками из числа немцев, приехавших в Россию. Все они с интересом смотрели на молодого учителя, ожидая, как тот себя поведет. Он же прошелся несколько раз по классу, подошел к окну и неожиданно, показав рукой во двор, спросил:
— Вы не знаете, почему сегодня солнечная погода?
Удивленные ученики и в самом деле не знали, что ответить. Наконец один из них робко заявил:
— Тучек нет, вот и солнце…
— Правильно, — согласился Менделеев, — тогда ответьте: а куда делись тучки?