ем народу на пляже много, но он не кажется переполненным. Тут же, в тени пальм, кафе. Слышится испанская, итальянская, английская, французская речь. Русского говора что-то не слышу. Куда же подевался целый самолет россиян? Он просто бесследно растворился на Кубе… Дети, так похожие на русских малышей, строят из песка замки. Они говорят на разных языках, но понимают друг друга и отлично ладят. Ни писка, ни визга! Какие молодцы! И взрослые ведут себя спокойно, музыки нет, тишина. И мусора никакого не видно. Ни одной вообще бумажки и окурочка!
Смотрю на океан. Любуюсь. У себя, в России, где летний купальный сезон тянется два, от силы три месяца, я буду долго вспоминать и удивляться: на Новый год вода бывает такой теплой, что из Атлантического океана просто вылезать не хочется. И до того она прозрачная, что на дне можно пересчитывать песчинки.
Скоро Саня перебрался под зонт, под крышу из сухих пальмовых веток. Похоже, ничего у пальмы не пропадает. Все идет в ход! А у Сани здорово покраснела шея. Перезагорал, бедный блондин. Предлагала ему защитный крем от солнца – отказался: «Не привык я ими пользоваться. Я не девчонка!» А я намазалась и не боюсь. А он пусть прячется под растрепанной крышей.
Океан выбрасывает на берег сувениры для Алишки и других моих друзей – ракушки, веточки кораллов, камешки, источенные какими-то океанскими червями. Я все это собираю в целлофановый пакет и отношу на Санин лежак под зонт. Противный кабальеро опять все портит.
–Ты не сможешь ничего увезти. Это запрещено!– равнодушно говорит он и переворачивается на спину.
–Даже вот эту маленькую ракушку, да?
Я показываю ему обломок белой ракушки с многочисленными точками, образующими на ней замысловатый узор.
–Даже на память нельзя увезти, да?
Саня мотает головой.
–Нельзя.
–Ничего себе у вас в раю порядочки!
Я поглядела на Саню свысока и потом сунула кусок ракушки в карман рюкзака. А потом к ракушке добавила отросток коралла. Не обеднеет Куба от этих малюсеньких подачек океана. А Санька пусть не воображает! Тоже мне, таможня!
Вот что мне на этом пляже не нравится – много женщин загорает топлес. Одна какая-то крупная тетя прошествовала мимо меня без лифчика и ухнула в океан, подняв волну. В этом отношении в России мне больше по душе. Но зато в России мусорят. Нет в мире совершенства, сказал Лис из «Маленького принца». А ведь и правда нет. И с этим, увы, приходится мириться.
По границе песка и моря, где легко катятся колеса, проходят обнаженные по пояс, загорелые парни, ведущие за руль «крылатые» велосипеды. Продавцы сувениров. Их велики представляют собой странные сооружения с приваренной рамой, похожей на квадратное крыло. Она выше велика в два или даже три раза. По всей высоте рама разделена на равные отрезки легкими планками. На планках набиты гвоздики и уже на этих малюсеньких гвоздичках висят сотни сувениров: какие-то колокольчики, изделия из дерева, кости, бусы и кулоны из черного коралла… Я купила себе трех маленьких слоников из кубинского дерева. Продавец – веселый белозубый парень – сказал, как называется это дерево, но я тут же забыла, все же слова незнакомые… А Санька не знал.
–Я не ботаник,– буркнул он.
Понятно. Не только не орнитолог, но и не ботаник… Математик, наверное.
…Один слоник будет маме на счастье, другой – папе, третий – Алишке.
Среди продавцов сувениров Саня увидел своего приятеля из Гаваны. Сорвался с лежака, подбежал к велосипедисту, заговорил. Какой у них быстрый, энергичный язык!
–Что, знакомый?– спрашиваю, когда он вернулся под зонт.
–Да. Зарабатывает тут время от времени,– говорит Саня и подает мне колокольчик. Он деревянный, а язычок у него из черного коралла, он не звенит, а шуршит, как волна, растекающаяся по песку.– Это тебе от Родриго.
–Спасибо!
Это все, что мы сказали друг другу за целый день. Мы почти не разговариваем. Мы друг к другу все еще присматриваемся. Ой, это я присматриваюсь. Он же кажется мне совсем равнодушным. Зачем согласился поехать со мной?
Завтрак – океан с пляжем, обед – пляж с океаном… Мы вместе, хотя и молчим. Мы вместе молчим. Он перебрался под зонт, а я – поближе к воде. Атлантический океан плещется в двух сантиметрах от меня. Я могу его погладить, как кошку. Я приподнимаю голову и вижу, что Саня прикрывает плечи футболкой. А на нос он приклеил бумажку. Плохо быть рыжим.
И таким молчаливым.
А вот от этого плохо мне.
Целый день мы провалялись на пляже. После обеда футболку Саня снимал только перед тем, как заходить в воду. А уж накупались-наплавались мы вдоволь. В Атлантическом океане! Суперпотрясно!
Красиво затухал день. Огромное ясное солнце опустилось в волны, как поплавок рыбака,– быстро, но беззвучно. Вот оно еще высоко над горизонтом и вдруг – нет его. Мощная зеркальная масса воды блеснула золотом и почернела – наступил тропический вечер.
Пляж охватила темнота. Мгновенно! Потому что экватор близко. Мы до последнего тут валялись. Ничего не стало видно, ни зги. Я на каждом шагу спотыкаюсь, когда мы возвращаемся в отель.
–Дай руку,– вдруг раздается Санькин голос. Где он вообще? Взять его маленькую беззащитную лапку…
–Не нужно, я все вижу,– гордо отказываюсь я.
И ничего я не видела. И продолжала спотыкаться. Внезапно передо мной возник еле различимый силуэт высокого человека. Саня тоже высокий, но он тоненько высокий, а этот силуэт был мощным. Я даже скорее не увидела его, а почувствовала по массе, по теплу, излучаемому его большим телом. На Кубе люди вообще высокие, я еще ни разу не встречала малорослого. А я – тепловизор, как любой человек.
–Могу я помочь вам?– раздалось, казалось, прямо из воздуха. Спрашивали по-английски. Вопрос был по содержанию вежливый, но так как он исходил от крупного мужчины в полнейшей темноте и был неожиданный и громкий, я испугалась. И поскорее схватилась в темноте за Санькину руку.
–No, grasias [4],– ответил Саня силуэту. Он сжал мою ладонь. Оп! Да рука-то у него вовсе не маленькая и не беззащитная! Рука была плотной, твердой и даже с бугорками мозолей на ладони! Откуда у него мозоли? Идти, держась за Санькину руку, оказалось несравнимо легче.
Почему она показалась мне маленькой в первый день знакомства? Наверно, потому что Саня стеснялся и руку подал вяло, несмело. У него крепкая, нормальная «парнячья» рука.
Раза четыре или пять раздавался рядом с нами этот вопрос:
–Can I help you? [5]
Помогать нам предлагали вплоть до освещенной аллеи. Спрашивал не один человек – несколько чернокожих помощников. Последний дядя в широкополой соломенной шляпе спросил об этом уже под самыми пальмами, куда достигал свет фонарей. Кубинцев можно было понять! Они искали любого случая, чтобы подзаработать доллар-другой… При зарплате-то в двадцать долларов… Какой же я испытала шок, когда Саня сказал мне об этом!
–А что, тебя это удивляет?– спросил тогда Саня.
–А что, тебя – нет?
–Нет. Мы привыкли,– просто ответил Александр,– мы не удивляемся, а злимся.– Он помолчал и добавил: – Да, мы очень злимся.
Но сейчас нам не нужно было помогать, в чем помогать-то? Мы же не восьмидесятилетние старички, которым трудно передвигать ноги. А таких, надо сказать, тут полно было. Сидели под зонтиками, мазались кремами. Робко заходили в воду, плавали вместе с детьми… Мне жалко смотреть на старых людей. Я всегда отвожу взгляд.
На ужине в столовой канадская бабушка кормила воробья. Он ел прямо из ее тарелки. Она наблюдала за ним добрыми слезящимися глазами, потом взяла со стола булку и стала крошить. Решила, что кашки воробью недостаточно. Надо кушать с хлебом. Крошки разлетались во все стороны, падали на пол. Взъерошенный смельчак принимал угощение как должное, клевал неторопливо, и не ту крошку, которая попадалась под клюв, а позволял себе выбрать. Старая дама явилась в ресторан в растянутой футболке, слегка прикрывающей купальные трусики. Кожа на шее дряблая, растянутая, как и сама футболка. Воробей решил, что с такой нечего церемониться.
…Вот еще одна птаха опустилась на стол… И еще… Их тут уже целая стайка.
Санька смотрел на это, насупившись.
–Птичек кормит,– сказал он, скривив губы и кивнув на соседний стол.
–По-русски птички называются «воробьи». У нас они тоже водятся. Ну и что?
–А то, что у нас детей нечем кормить. А тут…
–Тебе тяжело на это смотреть?
–А ты как думаешь?.. И сердиться на нее нельзя,– Саня криво усмехнулся,– она же благодетельница, туристка.
–Ты тоже сейчас турист.
–Вас надо благодарить,– продолжал Саня, не обращая внимания на мои слова, и посмотрел на меня свысока и даже с пренебрежением. Словно это его нужно было благодарить… Он резко двинул от себя тарелку с мясом и овощами. Поднялся и быстро направился к выходу. Мы только что пришли и взяли на ужин рыбу, овощи, мясо и поесть-то ничего не успели.
–Александр!– окликнула я строго. А чего он выделывается? Я-то при чем?
Он даже не оглянулся.
–Саня!
–Что?– он обернулся и коротко бросил на ходу: – Я не хочу есть.
И выскочил в темноту.
Хочет! Он лукавит! Мы раз пять или шесть плавали в океане и здорово вымотались. После такого невозможно не проголодаться! Я голодная, как волк! А он – парень – и значит, голоден, как два волка! Он выпендривается! Ой, гордость у него, как же!
Но у меня тоже гордость! Я не могу за ним бежать. Я все-таки девушка.
А народ объедался. Пил сок и вино. Слушал музыку. Отдельно для каждого столика играл оркестр. Переходил от стола к столу. Гитарист в соломенной шляпе сомбреро интересовался у туристов об их музыкальных пристрастиях. Они играли на заказ незнакомые для меня мелодии, от души играли, заводили народ… Им давали денежку, покупали их диски. Наконец, музыканты переместились к моему столику.
–Сеньорита, что вам сыграть?
На лице гитариста, обратившегося ко мне, пышные черные усы и сама любезность. Но я думаю об ушедшем Саньке, только о нем, и сейчас нет никакого желания слушать музыку. Я молча мотаю головой. «Нет, спасибо, не нужно». Мне плохо и даже немножко хочется плакать.