[29]. Подозрительность относительно религии со стороны ученых — дело понятное, ведь религия, по их мнению, требовала некритической веры в авторитеты. Наука, напротив, приписывала наибольшее значение познаниям, полученным с помощью опыта.
Вот в чем состояла загвоздка. Для того чтобы экспериментальные данные считались данными эмпирическими, они должны поддаваться проверке — быть доступными множеству компетентных наблюдателей. Однако умственные процессы можно наблюдать только изнутри. Их не может зафиксировать ни какой-либо сторонний наблюдатель, ни какой-либо научный инструмент — ведь те разработаны для измерения всевозможных физических реалий. Из-за этого психологи столкнулись с дилеммой: следует ли сохранять упор на эмпирическом, лежавший в основе научного прогресса на протяжении трехсот лет? Может, стоит вместо этого ограничиться наблюдением за внешними, физическими объектами, за сферой реальности, в которой наука со времен Галилея добилась такого большого прогресса? Ученые выбрали второй вариант, сузив сферу своих исследований. Бихевиористы решили изучать человеческое поведение, а не какие-либо загадочные внутренние, духовные, умственные сущности, которые, кажется, не имеют каких-либо собственных физических свойств[30].
Бихевиоризм — по крайней мере так, как он развивался в академической исследовательской психологии, — был в первую очередь озабочен поиском эффективных способов понять человеческий ум через поведение, а не тем, чтобы сделать выводы относительно подлинной природы умственных процессов. Такой подход подобен попыткам понять человеческую анатомию и физиологию без вскрытий, которые в средневековой медицине были запрещены. Большинство бихевиористов прекрасно осознавало собственные умственные состояния, но полагало: психология будет развиваться быстрее и с меньшим числом отступлений, если на какое-то время оставить интроспекцию за бортом. Однако радикальные бихевиористы, начиная с Уотсона, пошли еще дальше и заявили, что умственные состояния в целом и сознание в частности вообще не существуют — именно потому, что у них нет никаких физических свойств![31] Это явный пример отрицания реальности: идеологическая преданность материализму обесценила основанные на опыте свидетельства, которые не вписывались в данную систему верований. Что еще хуже, бихевиористы приравняли поведение к самим психологическим процессам. Роботы демонстрируют поведение, но не имеют сознания и субъективных переживаний. Люди также проявляют определенное поведение — но как бы тщательно мы его ни изучали, само по себе физическое поведение не предоставляет свидетельств даже в пользу существования умственных реалий, которые мы все переживаем. Утверждать, что субъективные переживания можно свести к объективному поведению, — самая настоящая интеллектуальная бесчестность или пример глубокой помраченности.
К 1960-м годам академические психологи начали все более явно понимать ограничения подхода, который игнорировал умственные процессы. Новая сфера когнитивной психологии начала относиться к субъективным переживаниям более серьезно. Кроме того, со времен возникновения когнитивной нейронауки в последние десятилетия XX века много внимания стали уделять связанным с субъективным опытом процессам в мозге. Ученые добились большого прогресса в попытках определить те части и функции мозга, которые необходимы для зрения и других физических чувств, а также для конкретных умственных процессов, например памяти, эмоций и воображения. Это совершенно правомочный подход к косвенному изучению умственных переживаний — ведь он опирается на сильные стороны четырехсот лет научных исследований физической реальности. Однако подлинная природа самих умственных процессов остается столь же загадочной, как и прежде.
Каковы взаимоотношения между процессами в уме и в мозге — между нашими субъективными переживаниями и нашей физической «аппаратурой»? Можно ли считать эту связь сугубо причинно-следственной — в том смысле, что процессы в мозге порождают субъективный опыт, — или же ментальные и нейронные процессы вообще являются одним и тем же, только при взгляде изнутри и снаружи? Кристоф Кох, работающий над передовыми исследованиями нейронных коррелятов сознания, на эту тему отмечает: «Характер состояний мозга и феноменальных состояний представляется слишком различным, чтобы их можно было полностью свести друг к другу. Я подозреваю, что взаимоотношения между ними сложнее, чем обычно полагают. Сейчас лучше всего сохранять в этом вопросе открытость и сосредоточиться на опознании коррелятов сознания в мозге»[32]. Что совершенно естественно, Кох как профессиональный нейрофизиолог опирается на свои сильные стороны — в частности, на изучение мозга. Однако изучение одного только мозга не принесло нам никакой информации о подлинной природе субъективного опыта. При объективном наблюдении за состояниями мозга они не демонстрируют никаких признаков умственных состояний. При субъективном наблюдении за ментальными состояниями те не демонстрируют никаких признаков мозговой активности.
Многие нейрофизиологи убеждены, что умственные процессы появляются в мозге как его эмерджентные свойства. Эмерджентное свойство возникает на основе крупной конфигурации компонентов, но не присутствует ни в одной из самих частей. Так, одна молекула H2O комнатной температуры не будет жидкой, но большое скопление таких молекул демонстрирует качество текучести. Текучесть — это хорошо изученное физическое свойство, которое легко измерить технологическими инструментами. Аналогичным образом, многие производные свойства физических сущностей сами по себе имеют физическую природу и поддаются измерению: в мозге, например, мы можем измерить кровообращение, электрические и химические изменения. Однако умственные процессы не имеют физических качеств, и их нельзя измерить объективно. Они радикально отличаются от любых других эмерджентных свойств, возникающих в физическом мире, а потому оснований считать их производными свойствами какой-либо физической сущности крайне мало.
Некоторые нейрофизиологи, однако, игнорируют эти проблемы и — возможно, ненамеренно — запутывают вопрос, попросту утверждая, что умственные процессы тождественны своим неврологическим основам[33]. Это правдоподобная гипотеза, но какие-либо научные свидетельства в ее пользу так и не появились. Поэтому утверждать, что это научный вывод, — интеллектуальная бесчестность; на сегодняшний день это не более чем непроверенное мнение. В этом вопросе настоящая наука рискует превратиться в псевдонауку, одна из отличительных черт которой — в том, что она старается доказать истинность гипотезы, а не проверить ее. Допущение о том, что гипотеза верна и просто нуждается в доказательстве, приходит на смену открытости ума, которой и отличается научный метод. Итак, многие нейрофизиологи приняли именно этот псевдонаучный подход; они пытаются не проверить, а доказать, что субъективные переживания можно полностью понять через физические процессы в мозге[34]. Как вы помните, в XVII веке многие европейцы считали, что у души есть и сверхъестественные, и естественные свойства. Настаивая, что человеческий ум должен быть сущностью исключительно естественной, ученые относились к нему как к чему-то всенепременно физическому — хотя ум не демонстрирует никаких физических свойств и не может быть зафиксирован физическими инструментами. Такова центральная проблема всех научных исследований ума — проблема, которую еще только предстоит решить.
Психологи продолжают изучать ум косвенно; они задают сознательным субъектам вопросы и наблюдают за их поведением. Таким образом, они напрямую исследуют физические следствия умственных процессов. Меж тем нейрофизиологи косвенно изучают ум посредством наблюдений за неврологическими основами субъективных переживаний; так они напрямую исследуют физические корреляты умственных актов — актов, которые могут быть либо причинами, либо следствиями. Объединение дисциплин психологии и нейронауки называется когнитивной наукой (когнитивистикой). Если исследователи в этой сфере ограничивают свои изыскания изучением одних только поведения и мозга, им не будет известно, что субъективные переживания вообще существуют. У авторов экспериментов есть лишь один способ удостовериться, что умственные состояния существуют: пережить их самостоятельно. Вот почему столь ценна уверенность Уильяма Джеймса в том, что в процесс научного изучения ума должна быть полностью интегрирована интроспекция.
Ученые-когнитивисты так и не создали продвинутых средств для проверки самих умственных актов. Наблюдение подобного рода они доверяют участникам исследований (обычно — студентам бакалавриата), получающим оплату и не имеющим профессиональной подготовки в наблюдении за умственными процессами и в их описании. Оставляя интроспекцию в руках любителей, ученые гарантируют, что прямое наблюдение за умом остается на уровне народной психологии. В этом вопросе когнитивную науку следовало бы поместить в контекст других естественных наук. Представители экспериментальной физики проходят профессиональную подготовку в наблюдении за физическими процессами, а биологи — за процессами биологическими. Ученые-когнитивисты вызвались понять умственные процессы, но, в отличие от представителей всех остальных естественно-научных дисциплин, не проходят профессиональной подготовки в наблюдении за реалиями, образующими сферу их исследований.
При этом мы не утверждаем, что когнитивные науки не узнали об уме много нового. На самом деле психологи и нейроученые очень много узнали о широком спектре умственных процессов (некоторые из которых не поддаются интроспекции) и соответствующих им процессов в мозге. Кроме того, их познания множеством ценных способов применяются при диагностике и лечении умственных недугов. Объективными измерениями мозга нейроученые заменили медитации на соответствующих им субъективных умственных процессах. Этот подход подарил им множество прозрений относительно нейронных основ ума — но очень мало понимания подлинной природы и происхождения сознания, а также всех остальных субъективных умственных процессов.